***
Когда дверь с пинка открывается, дверной ручкой откалывая кусок краски от стены, ватага пацанов без стука вваливается в гримёрку, толкаясь и громко крича друг на друга. О манерах они не наслышаны, а простой этикет называют этикеткой — единственным известным словом. Взять с них нечего, ведь в маленьких городках к большому относится только уровень смертности и количество гопников на квадратный метр. Актёры замирают на месте, кто как есть: Арсений со стаканом у рта, Антон с конфетой во рту. Смотрят на ребят как на долбоёбов, коими они и являются, и отмирают после кинутой на низкий стол увесистой пачки денег. Та тысячами и пятихатками выстраивается в ровный ряд, поблёскивая пунктирной линией на свету. Попов думает: обеденные. —Сто девять. Но мы ещё на улицу выходили и там много толкнули, —сипит самый старший и высокий. Он за главного, если в компаниях ещё выбирают лидера. По крайней мере этот мальчишка выглядит самым чистым и серьёзным на фоне своих товарищей-обрыганов. Он не топчется на месте, пытаясь успокоить шалящие нервы, а стойчески выжидает, своим ебалом пародируя камень. Явно знает, что нужно всегда быть на чеку и не дёргаться лишний раз, чтоб с переломанным позвоночником в подворотне не валяться. Арс осушает гранёный стакан с янтарной жидкостью, тянет руку с ним к Шастуну и, после того, как она опустела, одним движением собирает деньги обратно в стопку. Скептическим взглядом окидывает мальчиков и начинает пересчитывать, пальцем перебирая рваные и измятые купюры с одной руки в другую. —Там хуй один быковать начал, типа классухе и родичам донесёт, —уже другой пацан, стоящий рядом с первым, подаёт голос. Попов его нагло игнорирует и продолжает наскоро пересчитывать наличку. —Ну мы ему въебали пару раз, шоб не выёбывался, вроде ебало заткнул и не вонял больше. Антон глазами бегает от парней к Арсению, нервно дожёвывая шоколадную конфету. Как у Попова не то, что ума, совести могло хватить дать малолеткам что-то мощнее клея и не переживать по поводу, если объебут вокруг пальца и в придачу пырнут за углом? Город-то рабочий, в основном состоит из заводов и предприятий, молодёжь развлекает себя всеми возможными способами: монетки, розочки, «догони меня кирпич». Любой пай-ребёнок позавидует такому стремлению износить кеды и остаться подольше на улице. Весело же. Потом Шастун мимолётом вспоминает, что встречается с Арсением, которому, мягко говоря, похуй абсолютно на всех, и всё сразу встаёт на свои места. Риск — определённо про Попова, даже когда на пятки наступают, а у затылка чувствуется холодный металл и хрустит затвор. Он, как голова, выводит всегда сухим и чистым из самой грязной и глубокой жопы. Парни хороши — не конфетами балуются. Только если бы шпану спалили, навряд ли они скрыли правду: выложили бы всё как есть, лишь бы мамку с батькой не дёргали и те пиздов не вставили. Но у Попова, как удав спокойного, всё под контролем. Настолько, что он даже не сказал ничего Антону. Сзади, судя по всему, стоят коррекционники. Мелкие и одетые, будто с помойки. Куда смотрят родители таких отпрысков и сами отпрыски — Антон не понимал никогда. От таких, что стоят за спинами своей свиты, неприятно попахивает, а снег, забившийся в узоры на подошве кроссовок, грязной лужей растёкся по линолеуму. Кто-то из кариков бьёт другого по руке, на что тот отвечает таким же ударом. Шастуну становится мерзко от этой картины. Перед ним стоят оффники, которых парень не видел со времён студенческой жизни. Те самые, у которых стёрты кеды и застираны носки в тридцатиградусный мороз, куртка расстёгнута, а капюшон толстовки вытащен. Максимум, что они могут позволить себе, чтоб утеплиться — боксёрским бинтом завязать руки, типа устрашающе. У таких обычно горят не только глаза, но и сигареты, а от тлеющих бычков и покрышки, здания, спины даунов, не приветствующих насилие. В их глазах идея. И она толкает их на самые неожиданные для занудных ебанатов поступки. Снести ебало случайному прохожему или разбить чью-то тачку? Как два пальца обоссать. Антон знает таких, ведь сам был раньше копией этих маргинальных элементов. Возможно, даже остался. —Ну чё там? Пятки уже болят стоять, —звучит пискляво-хриплый, только начавший ломаться голос из-за узких плеч. —Ебальник завали, хуйло, —шипят оттуда же. Попов с Шастуном переглядываются, ментально обмениваясь «комплиментами» по части обезьян, толпой собравшихся в проходе. Где нужно было промахнуться, чтобы докатиться до такого? Выбрать плохую компанию, —сам себе отвечает Антон. Не сложно сделать логический вывод, наблюдая со стороны. Сначала эти дети, будучи школярами, претендуют на четвёрку по алгебре, а после знакомятся с Витей с третьего подъезда и в открытую хлещут Гараж на лавочке у подъезда. А со временем пускаются во все тяжкие — в подвалах моргают в последний раз. И эти мальчики в шаге от летального исхода событий, если уже не переступили грань. Тонкие ноги-спички то и дело мельтешат в коридоре. У Шастуна даже в глазах рябит от грязно-белых палёных адиков, сменяющимися на чёрные мокрые форсы. Внимательно рассмотрев каждого мальчишку, Антон делает лишь один вывод: будущее страны, ёпта. С минимальным баллом поступят в богом забытую шарагу, из-за спроса на которую та выросла в статусе и теперь числится как ПТУ, дай Бог попадут на платку, а потом сопьются или сдохнут под собственной дверью, ибо родителей конкретно подзаебут систематические пьянки, прогулы, вызовы в ментовку. В голове всплывает, что такие обычно меняют девушек, как перчатки. То ли от спермотоксикоза, то ли от простого желания выделится количеством пассий среди своих дружбанов. Антон вспоминает, как у самого член дёргался от вида острых коленей, не прикрытых тканью юбки, поэтому решает немного усмирить своих разбушевавшихся в голове чертей. —Тебе вообще какой вид порно нравится? —когда в коридоре становится непозволительно шумно из-за восьми ртов, а брюнет хмурится, ибо не может сосредоточиться, Антон берёт ситуацию в свои руки. —Где маленькая девочка эксплуатирует своё ангельское личико ради удовлетворения похотливых разумов? Или где чья-то развратная шлюха-мамаша, чья жизнь измеряется в количестве грамм на день и членов в час? Возможно, ты даже в щёку целовал эту женщину и мелким пиздюком её сиську сосал. А может, длина твоего онанизма позволяет тебе посмотреть и на ту, и на эту? Антон обращается к самому тихому, ни разу не проронившему слова за всё время мальчику. Тот стоит рядом с тем, который отдал деньги, а при в лоб уткнувшемся вопросе вовсе отводит взгляд в противоположную сторону, сжимает губы в тонкую полоску и жмётся ближе к главарю. —Антон! —цокает Арсений. —Просто шучу, —улыбается. Зато парням не до шуток. Тот, что постарше и повыше, продолжает смотреть на Попова, изредка позыркивая в противоположную от него сторону, где сидит Шастун, а остальные отступили на шаг назад, пытаясь скрыться от шатена. Он выпил не так много, чтоб ударило по мозгам, поэтому всё, что сказал — абсолютно серьёзно и на трезвую голову. И ради собственного удовлетворения при виде поджавших очко малолетних хуеплётов, так яростно выёбывающихся минутой ранее. Все они на словах Львы Толстые, а на деле обрыганы простые. Сначала «случайно» разбивают стёкла у рам с картинами, потом взрывают петарды в толчках, а после, это уже последняя стадия долбоебизма и ахуевшести, сваливают всё друг на друга, потому что, повторюсь ещё раз, старушка-мать сохранёнок с подписями «мама — самое ценное, что есть на свете — береги её» не увидит точно также, как и своей зарплаты, потраченной на любимого сынулю и погашение штрафа за его животное поведение. Знаем, проходили. Каждый из присутствующих (Арсений с Антоном уж точно) слышат стук тяжёлой подошвы о доски, сверху покрытые старым линолеумом. Никто не дёргается, потому что глупо ссать от простых шагов. Да и вряд ли это кто-то посторонний, максимум организатор, который дальше своих мешков под глазами видит только кончик собственного носа. —Так! Разбежались отсюда, —тоненький голосок прерывает шумное дыхание опёздолов, шелест купюры об купюру и стук необрезанных ногтей по экрану телефона. —Ты ещё кто, блять, такая? —Съебала! Самые смелые решили выебнуться и напасть без разбора. Шасту почти смешно: это ж насколько нужно быть отмороженным, чтоб начинать выёбываться на девку, почти в два раза ниже уровня глаз с их-то невысоким ростом? Разве у них нет там какого-нибудь пацанского правила, мол, за друга — рвать, за девушку — бить, за брата — стрелять, за маму — казнить? Подобные цитатки до сих пор актуальны и из ноунейм-пабликов из Вконтакте переползли в инсту, каждый раз радуя антоновы пальцы в рекомендациях. Ауе-аккаунты и страницы с розыгрышами миллиардов, плюс дома в подарок грех не кинуть в блокировку. Антон краем глаза посматривает на место, где сидит Арсений: взгляд у того безумный и злой, а столь откровенная наигранность, до этого кирпичной стеной стоявшая рядом с ним, работает почти как эффект Зловещей долины. На детях ведь всегда остаётся отпечаток родителей, и в данном случае — это стигмат. —Рот закрыл, —безцеремонно вставляет мужчина. Недолго смотрит на сникнувших ребят, аккуратно откладывает пересчитанные деньги на край стола, метая молнии из глаз в зенки уродцев напротив. —Вы опять за своё? —бубнит Оксана. —Не надоело? Сами же потом страдать будете. —Кис, не ворчи, —Антон в улыбке чеширского кота расплывается, закидывает в рот ещё одну конфету, сверху заливая её виски. Глаза у оффников загораются, как огни на новогодней ёлке. Пятитысячная купюра недолго маячит перед лицом самого грозного, после сразу же исчезает в нагрудном кармане дутой куртки. Какое же убожество. —Разворачиваемся и забываем сюда дорогу. Делите, как хотите. Арсений, касаясь чистыми ладонями в районе груди тонких пуховиков, выталкивает всю роту в коридор, а после с грохотом захлопывает перед их носами дверь. Шумно выдыхает, падая обратно на нагретое местечко. На полу валяется пачка с косяками. Он пересиливает себя, немного приподнимает задницу и ловким движение подбирает упавших бойцов с пола. Зажигалка чиркает, он затягивается. —Как успехи? —Оксана роется в своём портфеле, хлопает по боковым карманам, оглядывается по сторонам. —Где мои наушники? —приподнимает сорванную со стены афишу с «228.1» почти во весь лист, и всё же находит потеряшку между кучкой фантиков от конфет и листами со сценариями. Скульптура «Творческий беспорядок», автор — Антонио Шастунидзе, 26 год до нашей эры. —Прекрасно. Всё же детей заводят не только ради стакана воды, —маленькие колечки вылетают изо рта Попова, белым дымом растворяясь под потолком. —Ты как считаешь? —смотрит на парня. —Хуйня, —всё, что может сказать Антон. Он устал как сука и пропотел до влажных волос. Мечтает лишь об одном — как бы развалиться по постели и забыться в двенадцатичасовом сне, а не лясы точить за ненадобностью. —Вам ничего не нужно? —спрашивает Суркова, втыкая штекер в разъём. В ответ отрицательное мотание головами. —Тогда развлекайтесь, а мы с Ирой сходим погуляем. Осмотрим местность, так сказать. —Тут же нет ни черта, куда вы пойдёте? —При въезде кинотеатр стоит, а это уже что-то. Девушка накидывает куртку, поправляет волосы, при это успевая и в зеркало смотреть, и на сообщения отвечать. —Вы надолго собирались? Антон падает рядом, мыском двигая ко второму креслу синий пуф со сцены. Устраивается головой на груди Арсения и, вытянув шею, затягивается поднесённой ко рту травкой, ради которой он и поднялся. —А чего ты хотел? —Узнать пытаюсь, подвозить вас или сами доберётесь. Да сука, пальцы мои не грызи, —обращается уже к Шастуну. —Сорян. —Тут ведь недалеко? —мужчина косвенно отвечает, что полтора часа с хуем на автобусе, вновь подставляя пальцы ко рту Антона. —Класс. Ира любит автобусы. —Тогда до четверга? —Развлекайтесь, —мило улыбается Оксана. Подходит к окну и открывает его нараспашку, ведь в тесной комнатке прилично надымлено. После чмокает парней в щёки и, ещё раз улыбнувшись, закрывает за собой дверь. Даже когда сама еле держится на ногах, а в голове стопроцентно рой из шершней, Оксана продолжает заботиться и думать о других. Раньше её слабохарактерность и альтруизм часто действовали против неё и вставляли палки в колёса, но теперь девочка выросла и научилась как минимум говорить «нет» в лицо. Либо же звать Иру, Арса, Шаста — они горой встанут. —Сколько они уже вместе? —не открывая глаз, спрашивает шатен. Он старается не провалиться в сон, что даётся с большим трудом, ведь его буквально за ноги утягивает в царство Морфея. —Фиг их знает. Через неделю после Ириного появления лучшими подружками успели стать. Оксанка ведь ломалась долго. —Зато сейчас не ломается, —перед глазами зеркало почти во всю стену, в котором отражается заёбанный Антон и Арс, водящий кончиками пальцев по тощим бокам, «228.1» на тёмно-синем фоне и пачка денег на столе. —Её просто вселенной в какой-то момент прихлопнуло и она сломалась. —Почему не рассматриваешь вариант, что Оксанка просто могла влюбиться? —спрашивает Арсений, следом прикрывает свой зевок. —Странно это — просто влюбиться. —Да что ты говоришь, —тихо смеётся Попов.***
Ему снова плохо от двухчасового неспокойного сна. Спать не хочется, мысли скачут туда-сюда, пинаются, некоторые даже слишком. Всю ночь Антон просидел за своим столом в попытках дописать все долги, накопленные за месяц, и выучить текст, выданный преподавателем ещё неделю назад. Просьбы матери хоть раз в жизни послушать её и податься в актёрское мастерство не шибко помогли в жизни. Антон даже не по своей воле пошёл: его нагло вытолкнули пинком под зад из дома, сказав, что без документов о поступлении он может не возвращаться. Шастун и не вернулся. Ему хватило брошенной в порыве ссоры едкой фразы: «Когда тебе шестнадцать исполнится — я из дома тебя выгоню». А хули, Антону восемнадцатый год на голову свалился, и очко каждый раз поджималось, когда он поднимался по подъездной лестнице и трясущимися пальцами вставлял ключ в замок. Страх увидеть собранную сумку на пороге остался до сих пор. Парень без проблем поступил и так же без проблем заявился в родительскую квартиру, пока мать была на работе. Собрал свои немногочисленные пожитки, выковырял всю мелочь из загребов комнаты и переселился в общагу. Не нравится, как я выгляжу? Тогда зачем было трахаться с тем, чьи яйцеклетки будут участвовать в развитии твоего же ребёнка? Не нравится, что я не могу поддержать диалог и вечно выслушивать многочасовые жалобы на работу? Тогда почему ты за всё время не научила меня банально слушать и комментировать? Не нравится, что я бросил тебя? Это был осознанный выбор, к которому я шёл годами. Для осознания всей прелести жизни достаточно не успеть на автобус, быть облапанным двумя пьяными мужиками, получить предложение подзаработать в ростовом костюме и не купить запрещёнку. Антону, злому, как собака, достаточно было забыть выученный триста раз текст и завалить экзамен по сценической речи. Заслужил. Честно заслужил. Сам виноват. Хотел бы хорошо сдать — готовился бы лучше, а не закатывал глаза на каждый сбой в графике. В туалете училища Антон проверял свою принадлежность к тортам и пепельницам. Больше к тортам, ведь за курение в кабинках выставляют сразу и без разбору. Ополаскивая порезанное запястье, старался не расплакаться, как ебанотик последний. Он не раз думал и самому откинуться, только вот мешало что-то, будто есть у него незаконченные дела, которые очень важны в его жизни. Но сколько бы раз он не искал что-то за гаражами, сколько бы раз не наводил порядки в доме и не заводил новые знакомства, вечно не может найти это «что-то». Устал жить, хотя не хлебнул эту жизнь в силу возраста. Настолько тяжёлая бывает голова, что появляется желание наносить себе увечия. От этого, к сожалению, за всю свою жизнь он так и не научился убегать и прятаться. В один миг Шастун немного поднял голову, лишь бы не смотреть на проделанную работу, и в зеркале встретился с неземной синевой обрамлённых чёрными ресницами глаз. Желание описать квантовую запутанность в себе, желание орать во всё горло на каких-то пустырях, желание забыться и выпилиться самым простым способом вдруг достигло предела и после простого «Чё с тобой?» потоком грязи полилось на Арсения. Тот запрыгнул на подоконник, открыл окно и стал дымить прям в него, параллельно без поддельного интереса вслушиваясь в каждое слово. Над чем-то думал, пока ещё зелёный первокурсник отмывал рукава толстовки от собственной крови и пускал сопливые пузыри в плечо. —Знаешь, моя жена подсела на героин и уехала в Лас-Вегас с испаноязычным китайцем воровать осьминогов², но я продолжаю улыбаться и радоваться жизни. —Обесценивание чужих проблем, —одним уголком губ улыбается Шастун, через зеркало смотря на Попова, пальцем собирающего упавший на подоконник пепел. Он выглядел так, будто сбежал с корабля, надел первое, что выпало из шкафа, на дорожку попил водички из графинчика и побежал на бал. Не то, чтобы Шастун сильно разбирался в людях, просто Попова на первый взгляд можно прочитать, как открытую книгу. Копни глубже — утонешь, как сделаешь первый шаг в его мир. —Я Арсений — русский по нации, петух по масти, —протягивает ладонь и улыбается во все тридцать два. —Пусть наша история о человеческой жестокости, холодной непроходимости людских сердец, острой кульминационной напряженностью момента, отчетливо выражаемой в наших глазах, начнётся. —Антон. —Был герой, да весь вышел. пал, как многие думали, но превратился в нечто более ужасное и пугающее. Попов стоял настолько близко, что Шастун буквально ощущал его дыхание у себя на подбородке. Естественно, Арс ведь ниже. Он пытался расположить три последних бактериальные пластыря так, чтоб те закрывали красное мессиво. Получалось так себе, только пластыри и рассказ про себя — единственное, что мог предоставить Арсений. Как справился, растянул губы в десноватой улыбке и сказал, что они ещё увидятся. прикосновение к этим губам имело привкус горечи. Весь такой исцарапанный, такой искалеченный, малыш, рождённый в люксе однозвёздочного мотеля, мальчик, зажатый рамками, не слышавший грохота дверей, не ушедший вовремя домой, таллием³ моментально въелся в нервную систему и внутренние органы, начав расщеплять изнутри. Сам того не заметив, поменял жизнь Арсения — бесконечную серию «Чёрного зеркала» — на маленький огонёк, спичкой тлеющий вдалеке. И Арсений, достигший того уровня, когда перестал хотеть быть успешным, построить дом и родить ребёнка, со всеми средствами к существованию, продающий ненависть, грязь и мерзость за баснословные бабки, по уши втрескивается в эмоционально слабого пацана с чистыми зелёными глазами и выбритыми висками на манер «ёжика». Стоило Попову оказаться рядом с ним, он становился поразительно нежным, откидывая всю свою шипастость и готов был на руках носить, лишь бы Антоша, мальчик с штрих-кодом на запястьях, улыбнулся. Он был на четыре года старше, не по годам эрудирован и умëн, заносчив и серьëзен. Антону казалось, что Арсений — единственный, кто понимает и разделяет боль. С ним было поразительно легко и просто, отчего складывалось впечатление, что они созданы друг для друга, какой бы заезженной эта фраза не была. Быдловатый Шастун полностью принимал интеллигентного Арсения и с радостью подавался ему на встречу. Когда Арсений предложил, даже не настоял, не заставил, а именно предложил, росстанью расстилая дороги: оставить всë, как было, или погрузиться вместе с ним в новый мир, окунуться, чтоб захлебнуться эмоциями и чувствами, Антон даже бровью не повëл. Он неоднократно переносил себя на пустынный берег, где нет никого. Чëтко представлял, чувствовал, как подошва кроссовок тонет в мокром песке, иногда омываясь о холодную воду. Вокруг него — ни души, даже камней не видно. Лишь поле песка; длинная-длинная линия, будто пяткой прочерченная вдоль берега, а за линией море. Переступи он через неë, погрузится в холодную воду, с головой нырнëт на самое дно, крепко держа Арсения за руку. До краëв заполнит лëгкие солëным холодом, захлебнëтся, не в силах выдержать такой поток. Останься он на берегу и отбеги подальше от воды, вернëтся в привычную рутину, состоящую из сна на парах, сбросов звонков от матери и редких походов в бары. Через пару лет новый уровень, новое место обитания, но те же скучные дни, до дыр затëртое место в рабочем кресле, облезший стул в баре и мысли о несбывшемся. Антон, такой маленький и хрупкий, по сравнению с тяжëлыми волнами океана, ковыряет носком кроссовка песок, сжимает кулаки до красных полумесяцев на нежной коже. Вроде бы он один, и никто не увидит, как он незаметно перешагнëт через полосу, окажется по другую сторону берега. Он ведь всë ещë будет здесь — на берегу. Только по колено в воде. И с каждой минутой всë глубже. Этот берег — галлюцинация, которая появилась от неумения моментально принимать сложные решения и просчитывать все ходы наперёд. Дëрнет ногой вправо и поменяет свою позицию, проглотит все свои сомнения, коснётся ногой холодной волны, будет шагать всë дальше, глубже. Глотая ледяную воду, бежит к Попову, вытянувшему руки. Он — точка опоры. На него можно положиться, выдохнуть, ведь сил идти дальше тупо нет. Антон впечатывается носом в плечо, до треска сжимает ткань арсеньевской футболки и хрипло дышит, откашливая забившуюся в лёгкие воду. Арсений тянет вниз, на глубину, и Антон, плотно вцепившись в него, погружается следом. Мысли отпустить даже на горизонте нет, они все без исключения об Арсении. В Арсении. Шастун, сам того не заметив, погрузился в Попова, а тот Титаником верно идëт ко дну, приняв на себя удар от ледника. Лишь ступив на кораллы, до Антона доходит: он на дне. арсений утянул с собой в бездну. Эпитафия с именем уже красуется на могильном камне, пока они вдвоём веселятся, объёбываются, объёбывают. Никто ведь не знал, что всё обернётся так. Потому что нужно думать своей головой, а не витать в облаках и строить мечты о светлом и прекрасном, как школьница с кучей комплексов на плечах. Антон, пусть давно закончил школу, от комплексов никуда не делся. Он поверил, будто Арсений принял его таким, какой он есть, и доверился ему, слепым щенком тычась в подставленную ладонь, а после от этой же ладони отмахиваясь, когда зубы стучат об паркет и кровища из десён стекает по одежде. Продолжает верить, ведь Арсений любит, принимает, заботится. Просто находится рядом. А этого уже более, чем достаточно, чтоб Шастун, не абстрагировавшийся в мире, не привыкший к людям, не умеющий говорить, хвостиком бежал за Арсением и снова ластился, когда его обнимают и целуют, холодными пальцами почёсывая за ушком. Выход из темницы был настолько редок, что при виде солнца колени сами сгибаются и глаза закрываются. Хотелось перемен и воздуха, но вместо них — жестокое столкновение с реальностью. —Куда ты, сука, лезешь, ёбанный щенок?! —срывается с арсеньевых уст, когда он буквально за шиворот, под треск капюшона оттягивает Антона от нового дерьма, в которое тот с уверенностью наступает раз за разом. Попов грудью защищает от общественных пуль, рискуя своей репутацией, пока Шастуна презирают и ненавидят. Он, в белой рубашке с золотыми запонками, кожаными подтяжками и дорогим парфюмом, наотмашь мажет кулаком по и без того красной роже какого-то хуя, с которым Антон не поделил, Господи прости, лишнюю сотку. В книге рекордов за самые ебанутые причины для драки он стоит на первом месте, гордость и молодчина. —Четко и громко, ещё раз, —снова повторяет Арсений, блякая себе под нос, заметив красную корку на выбитых костяшках. —А чё? Мне этот так сказал! —парень показывает рукой на распластавшегося по скамейке Антона, которого мутит от света фонарей прямо в глаза, от гудящей головы с роем пчёл внутри, и от надрывного визга обдолбанного пацана. Вроде нормально общались, а потом скалиться стали. —Пиздак свой закрой, —моментально рычит Шастун, привлекая к себе внимание охраны и Арсения. Нашёлся, блять, герой, эткать он будет. Дохуя важный, что ль? —Но он правда меня подговорил! —кричит мальчишка, —Сказал, что если я скину часть, он мне заплатит. И заплатил ведь! Парень таращит глаза и по-детски выпячивает голову вперёд, дуя губы уточкой, старается доказать свою правоту. В его голове придуманная за секунду история выглядит очень убедительной и вообще он супермен, раз решился на такой отчаянный шаг, только в головах Арсения и Антона те между собой играют в банбентон и обсуждают погоду в Греции. Переживать из-за перебравшего сопляка? Господи, хоть убейте. Арсений устало трёт глаза, шепчет себе под нос «блять». Его уже откровенно заебала эта ситуация и лишь Антон, опёршийся локтями на коленки и обдирающий зубами губы, сглаживает её и делает более интересной. Попов внимательно рассматривает парня. Замечает, как его рука свисает в широком пространстве между досками скамьи, а пальцы, прибегая к языку жестов, говорят: Пиздит. Из-за кромешной темноты разобрать сложно, но с помощью блеска фонарей на кольцах, возможно. Брюнет переводит взгляд с Антона на парнишку, имени которого даже не знает, но ему очень подходит Миша, и упирается в него взглядом. Новенькие красные джорданы слишком контрастируют с грязными джинсами и протёртой на локтях курткой. В откровении Шастуна Попов не сомневается, знает ведь — тот не может напиздеть, но подёргать за тонкие ниточки Мишиных нервов, трясущегося как осиновый лист, он не может себе не позволить. —Ты хочешь сказать, что Антон меня наебал? —Д-да… —Миша утверждающе трясёт головой. Естественно, он ведь не знает, кем Антон приходится Арсению и в каких они отношениях. Миша думает, что Антон в точности такой же, как он — дворовый пацан на приколе. Только весь прикол Шастуна заканчивается на иголке под кожей и зрачках во всю радужку. —Иди сюда, —Арсений кивает парню головой и тот нехотя плетётся в его сторону. Если он не напряжёт все свои мышцы — тут же грохнется. Только сил еле хватает, чтоб моргнуть. Ему бы подушку под голову и горизонтальную поверхность, тогда Антон будет самым счастливым человеком. Можно и без подушки с лежанкой, Шастун может спать стоя, задрав голову кверху. —Он говорит правду? —Попов кладёт руку на плечо и поглаживает его большим пальцем, пока Миша загнанно дышит и безостановочно сглатывает вязкую слюну, а Антон просто качается взад-перёд. —Арс… —Он пиздит! Пиздит, пиздит, пиздит! Я знаю, я могу показать место, куда он пакет спрятал, я видел! —Миша зверьком крутится рядом с Арсением и чуть ли не кувыркается, чтоб впечатлить его. Наверняка чувствует, как даёт слабину своим поведением, отчего весь план по кусочкам рушится. Шатен смотрит на мужчину с таким отчаянием и усталостью, словно его на расстрел ведут. Подобная ситуация не пополнит копилку забавных воспоминаний, ибо Антон с десятка два может пересказать. Ему не привыкать принимать на себя удар от неопытных аферистов, только те постоянно забывают, что Шастун смеётся последним. —Илья, —Макаров, бугай, раза в два больше Миши, всё время стоявший за Арсением, оживляется, —ты знаешь, что делать. Илья кивает, за шкирку поднимает пацана с земли под его девичьи вопли «ч-что?» и «не надо» утягивает того за угол заброшенного завода, в подвале которого построена целая, блять, империя. Арсению абсолютно плевать на пацана, ведь важно не количество евреев, а то, сколько у них денежек. А денежек Миша срубил прилично. Антон смотрит вслед уходящему Макару, на пацана, который дёргается и цепляется пальцами за широкие плечи Ильи, будто он может повлиять на решение Арсения, и кривится. Миша ведь не первый, кто подобно собаке подыхает в подворотне, а потом его ищут-свищут по всей Земле. Родственникам могут отправить конверт с парой красных внутри, и то чисто из уважения к старшим. От длинных стен разлетается глухой звук выстрела, где-то каркает стая ворон, а потом слышится свист людей с аплодисментами — пропащие торчки подали признаки жизни. Они мечтают Икаром взмыть к небу, а Арсений с Антоном просто помогают им обрести крылья. Такой вот клуб благотворительности, отдающий всего-то маленький пакетик и забирающий самое ценное. Смотрим на то, как неопытные, жадные до удовольствия люди бьются в конвульсиях, задыхаются, захлëбываются в собственной рвоте. Садистское удовольствие за пристальным наблюдением за страданиями и смертью превратилось в смехотворную игру. Правило в этой игре одно: любой, кроме них. Любой, кроме них, принимает удар на себя. Любой, кроме них, страдает. Любой, кроме них, умирает. Потому что они уже натерпелись, и вся гниль, копившаяся годами, потоком рвëтся наружу. Обида, злость, ненависть — основные составляющие прожитой жизни, постепенно убивают, с каждым днём приближая к тому, о чём они говорят на сцене. —Посмотри на меня. Никакой реакции. Пальцы касаются подбородка Антона и тянут на себя, вынуждая его встретиться взглядом. —Ты первый начал? Антон опускает глаза в пол и закусывают нижнюю губу с выступившей капелькой крови — сдаётся. Как итог антонового бзика: белоснежная рубашка в крови, руки разбиты до костей и Попов, словно ребёнка, тащит Шастуна за руку домой, по своей уёбищной привычке причитая, что это был последний раз. Но каждый раз, снова и снова, Арсений срывается с места, когда узнаёт, что через пару минут шастуновское ебало будет разбито в очередной драке. Дверь захлопывается с такой силой, что в дальних комнатах трясутся стёкла. Именное худи с круглой липучкой на груди с силой срывается с плеч, Попов, успев выпустить большую часть своей злости в быстром шаге, спокойно усаживается на широкий диван, жестом заставляя парня раздвинуть ноги и усесться на колени. —Ты должен был смотреть за ним, а не таблетками обжираться. Он водит широкими ладонями по всему телу и Шастун медленно сходит с ума. Не знает, в какую сторону съебалась уверенность в себе и постоянные выебоны, когда крепкий стояк в штанах Арсения чувствуется под задницей. Томный вкрадчивый голос с лёгкой хрипотцой без разбору сыплет о том, какая же Шастун тварь, шлюха, псина, раз не может контролировать себя и бросается на каждого встречного. —Ну же, скажи мне, почему ты такой? —Попов берёт руки Антона в свои, большими пальцами поглаживает ладони, иногда целует саднящие костяшки. —Так сложно было просто идти рядом и потом передать товар? Забирается под браслеты и кончиками пальцев поглаживает заросшие шрамы, пока Антон с закрытыми глазами летает в облаках и блаженно выдыхает от холодных прикосновений к пылающей коже. С силой надавливает на левое запястье, после чего Шастун шипит и пытается одёрнуть руки. Он совершенно теряется от этой вороватой пародии на заботу, от спокойствия Арсения, от поглаживаний по свежим царапинам. Растворяется и не может сосредоточиться ни на чём, полностью отдаётся ласкающим его рукам. Ему хочется выть, когда Попов снова нажимает на порезы и двигает пальцами вверх, сдвигая кожу и разрывая тоненькую кровавую корочку. Пусть его действия и вытягивают из сонного состояния, но желание банально трахаться и нежиться отпадает полностью. Арсений об этом знает. Коротко целует, хлопает Антона по бедру, чтоб слез, и долго копошится над комодом. Парень замечает, что из-за тусклого света светильника Арсений походит на вылезшего из-под земли дистрофика, чьи скулы впадают в Каспийское море, а дальше в какой-то там океан, в котором затонул Титаник. Витиеватый рисунок тёмно-синих вен, плотными жгутами ползущих от горла к паху, делают его невероятно уязвимым и потому, возможно, более симпатичным, чем он есть на самом деле. Он выглядит таким домашним и уютным в тёплом свете и без футболки, словно всё, что он делает — правильно. Правильно, когда шуршит упаковками от шприцов. Правильно, когда затягивает жгут у себя на руке. Правильно, когда с лёгкостью вводит иголку себе в вену. Попов улыбается, поворачивается другой стороной: ямочки на его щеках больше не похожи на горошины на платьях девиц из американских фильмов 60-х. Прежний блеск его глаз, схожий с северным сиянием, больше не переливается на тёплом свете. ведь света он не видел очень давно. Его радужка — кратер на Луне, становится всё меньше. И смотрит он с такой любовью и трепетом, будто боится, что Антон спрячется, уйдёт, исчезнет. Антон не уйдёт. Хотя бы потому, что Арсений Антону как валерьянка котёнку. Как леденец ребёнку. Как игла для наркомана. И секс для спидозника. Шатен, полностью доверяя Арсению, сжимает вторую руку в кулаке и закрывает глаза, чувствуя, как под кожу входит игла. Жидкость холодит кровь, небольшой струёй растекаясь по ней. Открывает глаза и заворожённо смотрит на то, как брюнет бережно снимает жгут, кладёт в рот синюю таблетку с маленьким рисунком на ней и протягивает руку, чтоб провести в спальню. Шастун с радостью примет даже пулю в лоб, если та будет выпущена руками Арсения. Они бредут по квартире сплетая пальцы. Явственность холода и текстура стен напоминают промёрзший грунт, но от земли их отдаляет четыре этажа железобетона. Антон об заклад бьётся, что под его ногами находится ещё четыре цвета такой же плитки иных оттенков, каждый из которых приучен по утрам ощущать давление со стороны своих хозяев. Раньше и в голову не приходило думать про цвет обоев в коридоре и холод пола под ногами. сейчас, когда сознание мутнеет, становится абсолютно похуй. Первая минута ощущается прикосновением к шее. Оно становится тёплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно проходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. Абсолютно все неприятные ощущение перекрываются, оставляя за собой лишь эйфорию и сладость на языке.⁴ Антон с Арсением тонут в мягкой перине кровати, рухнув на неё с высоты своего роста. Таблетки во рту шипят, теряют свой цвет, перекатываются между языками точно также, как и они по кровати, расползаются по нёбу, впитываются в слюну и дурят. Руки тяжелеют и постепенно онемевают. Онемевает, кажется, всё тело, потому что двигаться в какой-то момент так не хочется. Антон бы с удовольствием поддался своим желаниям и забылся во сне, провалявшись в объятьях Попова до следующего вечера. Но он сползает с кровати и устраивается меж разведённых ног. Мужчина водит мягкими подушечками пальцев по коротко-стриженному затылку, изредка перебирая взлохмаченные на макушке волосы. Антон ловил спокойный взгляд на себе и, сам от себя того не ожидая, чувствует полное смирение, стоя на коленях перед Арсением. Член загоняется в глотку так грубо, что парень чуть не проглатывает свои гланды. Пару раз Шастун получает хлесткие пощечины, когда от неопытности и быстрого темпа прикусывал хуец, сразу же извиняясь, щекоча щёлку. Язык обводит головку, вены, дразнит чувствительную кожу, задерживается у основания и снова возвращается к головке, наполняя комнату хлюпающими звуками и тихими сдержанными стонами. Арсений заглядывает в грязные зелëные глаза, не отрываясь смотрит, как в уголках скапливаются слезинки, как нижние ресницы слипаются, как слюна стекает по подбородку и капает прямо на ноги. Антон молчаливо терпит, слыша хриплый смех и чувствуя, как щека оттягивается концом. Попова прошибает дрожь. Он спускает на покрасневшие и припухшие губы со словами «хороший мальчик», и от этих слов Антон чувствует себя реальной собакой. Побитым щенком, который усаживается на бёдра, обнимает и трётся носом о ключицы, желая заполучить как можно больше внимания со стороны своего хозяина. Лохматый, неестественно бледный, чересчур активный и бодрый для позднего времени, Арсений коленом раздвигает ноги парня. Поглаживает внутреннюю сторону бедра, поднимается по животу, обводит выпирающие рёбра, пупок, и как назло минует налившийся кровью член. Он целует, рывком толкаясь в горячую и влажную глубину, срывает с губ парня протяжный стон. Тот кусается вполне заслужено, Арсений даже не сопротивляется, потому что ему нравится чувствовать Антона максимально близко к себе. Нравится сплетаться с ним языками, оставлять отметины на тонкой шее, сжимать руки до хруста костей. нравится просто быть рядом. Арсений протяжно стонет от приятной узости с утра не затянувшейся дырки, от покалываний на плечах от ногтей. Двигается медленно, желая растянуть удовольствие на подольше и распробовать его получше. Арсений целует глубоко и жадно, продолжая вдалбливаться в него и сжимать пальцы на бёдрах, не давая соскользнуть. От таких движений искры из глаз летят, а сердце проламывает грудную клетку, перетирает кости в мелкую крошку и пускает по ветру без возможности на обратное восстановление. У обоих перед глазами всë плывëт, закручивается в один водоворот, яркими красками мельтешащий вокруг. Попов не понимает, что происходит, поэтому быстрее вдалбливает Антона в кровать, даже не смотря на него. По крупицам восстановить его портрет будет непосильной задачей для разморëнного наркотой Арса. Толчки быстро ускоряются, становятся сильнее и еще глубже, чтобы каждый выбивал из Антона громкие стоны, срывающие голос на хрип. Руки блуждают по телу, то сжимая и прокручивая соски, то зажимая покрасневшую головку члена, давно требующую внимания. Шастун на грани реальности: его бросает от одного угла к другому. Он птицей в узкой клетке мечется по постели, прячет лицо на его шее, глушит полное неприязни и боли мычание в потной коже. Стонет с каждым толчком после попадания по комку нервов, не сдерживается и впивается короткими ногтями в плечи Попова, сам подаётся навстречу, насаживается чаще и нетерпеливее. Арсений — увлечение, ведущее к гибели. В голове бьёт целый фонтан эмоций и все сменяются с каждым вдохом. Задержаться на одной будет подобно смерти, ведь они словно отравленный воздух — хаос, сметающий в поломанной душе всё на своём пути. Хочется просто закрыть глаза и с открытым ртом уснуть, забыв про саднящие от прикосновений с тканью костяшки, про мокрые щёки и поцелуи, огромной льдиной обжигающие губы. Попову хватило одной секунды, чтобы все ощущения перемкнуло, в ушах зашумело и он, подавшись вперед к послушно тянущемуся Антону, срывает последний такой горячий, щемящий в груди поцелуй, и кончает так ярко, что перед глазами взрывается еще больше фейерверков, чем сверкало при вводе внутривенно. Он резко проводит рукой по члену Шастуна, соприкасается с ним лбом, пока тот изливается на живот и крепко держит за шею, под рукой оставляя белые следы от пальцев. Они обессиленно откидываются на подушки, закрывают глаза, проваливаются в нирвану. Они сгорают всепоглощающим пламенем, пока руки в мёртвой хватке запекаются друг под другом, обжигая до костей. Тело будто припечатывает волной, оставляя после себя жжение на всех открытых участках кожи. Арсений жмурит глаза до белых мушек, сжимает от боли мокрую простыню. Он пытается усмирить дыхание, считая до десяти. И так раз за разом, потому что сбивался где-то на середине. Грудная клетка раздувается так, что рёбра так и норовят вылезти наружу, к хренам заливая всё кровью. синие пальцы твердеют, глаза начинают слепнуть, зато прозревают уши. И вроде бы смешно, только шутка глупая. Антон отрубается сразу же, как голова касается подушки. Он слишком вымотан и измучен, чтоб пытаться перевернуться на бок, не говоря про одеяло, душ и смену постельного белья. У Шастуна живот узлом закручивает. Ком постепенно перекатывается ниже, надолго задерживается в горле и в один момент вырывается наружу. Антона рвёт. Рвёт долго. Его эпилептическим припадком трясёт. Все мышцы скручивает в тугой жгут, готовый вот-вот лопнуть. антону кажется, что он не переживёт. Антон стоит на пустом берегу. Изученное вдоль и поперёк место, где по правую руку ледяная вода с острыми волнами, длинная тёмная линия и мокрый песок под ногами, полностью поглощающий кроссовки. Когда он был здесь в первый раз, небо было серое и слепило глаза. Сейчас — вырвиглазная темнота, в которой сколько не жмурься, ничего не увидишь. Антон ходит по берегу, меряет шагами его длину и не может остановится. А тот, как назло, не заканчивается. Слышен лишь звук ударяющихся друг о друга небольших волн, подгоняемых ветром. Он всматривается в песок, краем подошвы водит по нему, разглядывает чёрное небо, трогает линию. Пытается найти что-то. Совершенно случайно замечает еле горящий огонёк на воде в метрах пятидесяти от него. Шастун трёт, щурит глаза и понимает, что это не огонёк, а Арсений. Тот светится белым светом и просто стоит в воде, смотря на Антона. Волосы его поднимаются, футболка развивается из-за ветра. Он стоит в обжигающе ледяной воде и не дёргается, хотя Шастун трясётся от холода. Всё не может быть настолько легко. И он прав. На берегу, на котором он стоит, небо светлеет. Линия мокрого песка отделяет светлую и сухую сторону от тёмной и мокрой. Антон должен выбрать. И Антон выбирает. его мальчик не справился. они не справились Ему казалось, будто пустота перед ним — неземная синева арсеньевых глаз.