он ведь тоже ловец

Метки проявляются на одиннадцатилетие. Только вот Гарри об этом знать неоткуда. Да и одиннадцатилетие его не самое обычное, так скажем. Когда на твой порог заявляется великан (полувеликан, технически, только вот Гарри и об этом тогда знать было неоткуда) с тортом и с этого самого порога заявляет, что ты волшебник — когда ты вполне определённо НЕ он, — тебе некогда обращать внимание на такие мелочи, как проявившаяся на боку, у самой тазовой кости, метка. Так что он обнаруживает её позже — значительно позже, надо сказать. Уже в Хогвартсе. Оказавшись-таки волшебником. Золотой мячик, частящий крыльями, надо же. Гарри никогда прежде таких не видел. Да и о метках не слышал. Гарри воспринимает его появление как своеобразный обряд посвящения в волшебники. (И, вообще говоря, в своём предположении он оказывается не так уж далёк от правды). Гарри не спрашивает о нём — не у кого, да и он стесняется: место такое... Да и вдруг это что-то личное? Всё это действительно оказывается очень личным. * * * Гарри о метках впервые краем уха из уст Гермионы слышит неделе на второй учёбы, за завтраком, во время её очередного "А вы знали, что..?" интересного факта, вычитанного предыдущим вечером из очередного же увесистого талмуда. Гарри от упоминания пассивно интересующего его вопроса подбирается-подскакивает и с энтузиазмом ухватывается за предложенную девочкой тему, принимаясь аккуратно заваливать её вопросами. Дурацкими, как выясняется, вопросами, и совершенно неуместными в общественном месте, к тому же. Так что Рон пихает его локтем в бок на середине тирады, а Гермиона шипит: "Не здесь". Гарри непонимающе пожимает плечами, но всё же затыкается. И принимается неловко ковырять вилкой остывший завтрак. Остаток его проходит в таком же неловком молчании, а ещё гермионино-роновых переглядках. Когда они всё-таки покидают Большой Зал, Гермиона утягивает Гарри в первую же попавшуюся нишу и начинает читать лекцию о соулмейтовых метках. Говорит, что они всегда появляются на одиннадцатый день рождения. И только у волшебников. Что метки парные, одинаковые для двух соулмейтов, двух родственных душ. Что на них всегда изображено что-то важное для конкретной пары, что-то, что связывает этих двух людей. Что обо всём этом не принято говорить во всеуслышание. И, конечно, что Гарри идиот, раз не отправился в библиотеку в первый же — ну в крайнем случае во второй — день в Хогвартсе, чтобы разузнать побольше о новом, непонятно откуда взявшемся рисунке на его же собственном теле — "серьёзно, Гарри, о чём ты думал?" У Гарри нет ответа. Гарри, глядя в пол, виновато-пристыженно потирает затылок, а после скомканно благодарит Гермиону за объяснение. Гермиона не давит, Гермиона принимает капитуляцию и легко меняет тему: выходя из ниши, она начинает болтать о домашке-эссе по Чарам. Гарри с облегчением выдыхает: болтовня Гермионы — монолог, по факту, — не требует слишком много внимания. Угукай к месту — ей и того хватит; она того, что собеседник в облаках витает, и не заметит. Вообще говоря, Гарри мог бы расспросить её и о рисунке, но ему и так надо обдумать многое. Голова пухнет, право слово. А рисунок подождёт. * * * Но проблема решается сама, ведь Гарри везёт, и он становится самым молодым ловцом за последнюю сотню лет истории Хогвартса. Гарри везёт вдвойне, ведь ему из-за этого о рисунке расспрашивать и не приходится вовсе: Вуда за язык тянуть ни к чему, он у него и так словно помело, когда дело касается квиддича. А дело — как ни глянь — касается квиддича. Когда Оливер, пустившись в объяснения, вслед за бладжером и квоффлом достаёт и в ладошке зажимает чуть увеличенную, объёмную, отливающую золотом копию рисунка на его боку, Гарри подвисает. Гарри прослушивает правила, так что Вуду приходится терпеливо их повторять — хотя ему, в общем-то, не в напряг, когда дело касается квиддича. Гарри все его инструкции одну за одной выполняет, и до него далеко не сразу доходит, что всё это вообще значит. Он разве что ловит себя на мысли... Ему всё это кажется слишком волшебным — даже для магического мира, где летающие мячики — явно не верх чудес, а, наоборот, скорее нечто обыденное. Ему снитч кажется волшебным . * * * Годы спустя, когда Гарри начинает всерьёз интересоваться романтическими отношениями в целом и явлением соулмейтинга в частности, он догадывается, конечно, до одной даже слишком очевидной ассоциации: снитч-ловец, ловец-снитч. И со временем (ему этого времени мнооого понадобилось) доходит до умозаключения, что, раз его соулмейтова метка приняла форму снитча, стало быть, его соулмейт — ловец. Логично? Ещё бы. Так что Гарри сначала думает, дело в Чжоу. Потом — что в Джинни. Даже на Седрика грешит — задним числом, когда понимает, что его, ну, скажем, не только к девушкам влечёт. Только вот не сходится всё это. С Чжоу у них с самого начала будто бы ни черта не ладится. Джинни находит своего соулмейта, который какого-то чёрта не Гарри, а Невилл — кто бы мог подумать, верно? Впрочем, с метками не поспоришь, да и ладно, что уж там, Гарри не в обиде. А Седрик? Седрик и вовсе умирает — и, ну, это было бы слишком даже для него. Хотя последний вариант Гарри, в общем-то, не отметает и вспоминает о нём регулярно в приступах жалости к себе. В его оправдание — тут всё и впрямь неоднозначно. У мёртвого ведь не спросишь, какой была его метка. * * * Когда Дамблдор завещает ему снитч, Гарри думает, это какая-то насмешка. Хотя где уж там... Вряд ли старому директору, каким бы проницательным и дальновидным он ни был, было о метке известно. И всё же... Гарри в полной мере удаётся оценить иронию судьбы, когда в шаге от смерти он целует тот самый "я открываюсь под конец" снитч, копию его грёбаной соулмейтовой метки. Он целует снитч, чтобы увидеть всех любимых, дорогих ему, но мёртвых людей рядом. И, может, в этом и был весь смысл? Может, ему изначально соулмейт был попросту не положен? Гарри не знает. Гарри плевать. Гарри идёт на верную смерть ... и чудом выживает. * * * Гарри с тех пор о соулмейтинге и не задумывается толком: он убеждён практически, что Вселенная на него всё ж таки поскупилась, что он и тут оказался идиотом особенным. Он, пожалуй, завидует Рону и Гермионе с их парными делюминаторами, но он, честно, рад за них — его ущербность не их вина, сами понимаете. Не их. А он теперь всё делает по инерции: по инерции лето после Победы проводит на Гриммо, по инерции идёт на восьмой курс, по инерции возвращается в факультетскую квиддичную команду — на позицию ловца, естественно. Ему бы отказаться — не напоминать себе лишний раз о чёртовых снитчах, — но, знаете, плевать, он обожает их ловить. На матчи он тоже заявляется по инерции. Да и живёт, в общем-то, тоже. Но кое-что — будто гром среди ясного неба — выводит его из этого равновесного, привычного, но такого дурацкого состояния: матч со Слизерином; платина в волосах Малфоя, что сверкает дорого, но не золотом, и так странно примагничивает взгляд ловца... который впервые в жизни так тупо проёбывает снитч. Тогда-то всё и складывается. Малфой, конечно, не был бы Малфоем, если бы тут же не принялся подшучивать над ним, растяпой, ухмыляясь удивлённо. Первая победа в схватке с Гриффиндором, да такая лёгкая... Его можно понять. Но Гарри на его шпильки внимания не обращает. И в голове у него бьётся одна мысль: он ведь тоже ловец . Теперь, когда он задумывается, это обретает смысл. * * * Драко понимает, что к чему, раньше, конечно. Нет, не так. НАМНОГО раньше. Начинает догадываться о чём-то ещё после того случая с напоминалкой, когда Поттер в первый же учебный день во всей красе продемонстрировал свои таланты ловца, — и, Мерлин, с такими-то способностями к анализу как только его на Когтевран не взяли! Он укрепляется во мнении курсу к третьему-четвёртому, разобравшись плюс-минус в своей ориентации — которая не становится шоком, конечно, но, как минимум, не радует: не к этому его всё детство готовили. Он сначала бесится — это ведь Поттер, в самом деле! — а потом по-философски более ко всему этому относиться начинает: Вселенной виднее, в конце концов. А на курсах шестом-седьмом намеренно мысли об этом задвигает подальше — Лорду они ой как не понравились бы. И когда на восьмом, во время квиддичного матча, Драко ловит на себе странный поттеров взгляд, пока он сам ловит снитч, он уже знает, что тот обо всём догадался — на его лице дурацком, шрамоголовом, всё написано. Так что он не удивляется вовсе, когда на следующий день этот самый Поттер подлавливает его в коридоре на пути в Большой Зал и растерянно начинает: — Это глупо. Но... Просто чтобы убедиться. — И он облизывает губы от волнения, а после продолжает: — Какая у тебя метка? И Драко просто: — Долго же до тебя доходило, Поттер. И годы спустя они всё ловят и ловят снитчи на боках друг друга пальцами и — по давешнему гарриному примеру — губами. И им это нравится.