не убоюсь зла

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной Ветхий Завет, Псалом 22:4

— Три дня, — хрипит исхудавший парень, едва появившись в воротах; Антон торопится к нему, ещё не слыша толком, но чужой хрип пробирается будто под кожу. — Три ёбаных дня. Парень падает на колени, ноги явно его перестали держать ещё раньше, чем Антон успел открыть ворота Мэриленд-1, завидев приближающуюся хилую группку. Трое детей — едва ли подростков, едва ли, Антон про себя всех их называет детьми, они все родились дай бог за пару лет до начала эпидемии (но бог не даст, сказал бы сейчас Арс, ведь бога нет), — и четверо взрослых. Их всех — семерых — ноги нихрена не держат; Антон хватается за рацию, но подбежавший Арс успевает раньше — жмёт кнопку, принимается бубнить что-то протокольное насчёт первой помощи, подхватывает за плечи одного из мальчишек, что толпятся перед своими взрослыми и не дают толком к ним подойти. Антон, наплевав на протоколы, просто оборачивается и свистит громко: им тут пригодится любая помощь. — Теннесси, — доходит до Антона вдруг; он опускается на колени перед парнем, которого все остальные точно считают за главного. — Вы с базы в Теннесси, да? Маки выходил на связь больше суток назад — с новостями неутешительными, но Антон знать не знал никогда и никого с Теннесси, для него — для них всех тут — это больше цифры в статистике, чем что-то печальное; на Земле остаётся всё меньше людей, и, ну, хвала тем, кто продолжает бороться — так говорит обычно Арсений. Антон обычно говорит: заебись, ребят, повезло вам. Он врёт, пожалуй. — Откуда знаешь? — снова хрипит парень; в его челюсти и губах есть что-то бульдожье, а в глазах — что-то тоскливое. Как и у них всех. — Наш командир отряда и ещё пара ребят собирались заехать к вам несколько дней назад. Обнаружили… — Командир? — что-то тоскливое ярко и резко превращается в интерес; Антон почти шокирован разницей. — Капитан Эванс, — нетерпеливо влезает Арс; всю остальную многострадальную группку смертельно уставших людей, обнаруживает Антон, успели уже увести ближе к базе. — Давай потом, тебе бы воды хоть, а то помрёшь тут, и твои пацаны нас сожрут, они и так на волчат похожи. Пошли, пошли. — Капитан Эванс, — бормочет парень почти зачарованно, позволяя наконец себя поднять; Антон с Арсом поддерживают его с двух сторон, переглядываются поверх головы. — Ага, он капитан, — соглашается Арс тем тоном, которым обычно соглашается с очередным внезапно поехавшим крышей на почве их безрадостной жизни обитателем базы. — А ты кто? — А я никто, — он хмыкает вдруг, Антон не понимает; история полна пока белых пятен, но главное-то сложить можно. Этот тип привёл с собой выживших, шагал в надежде добраться до Мэриленда минимум три дня — а по-хорошему и больше. Поэтому: — Нихуя себе никто, — резче обычного бросает Антон; продолжает мягче, но так же настойчиво: — Ты с этим завязывай. Ты уже тут. И живой. — Поэтому давай попробуем заново. Я Арс, — Арсений всё ещё говорит голосом то ли психиатра, то ли детского воспитателя, хотя хуёво вышли бы у него обе роли. — Это Антон. — Я Стэн. Ну и то хорошо. — Давай, Стэн, левую вперёд, правую вперёд, — Арс меняет тон на жизнерадостный; Антон улыбается автоматически. — Чуть-чуть ещё. *** Антон опускает поднос на стол с режущим уши стуком, садится напротив Арса, уместившись между ребятами из отряда; за соседним столом — автоматически вылавливает взглядом пришельцев из Теннесси, которые, спустя недели три пребывания на базе, начали наконец социализироваться. Не то чтобы Антона это сильно волнует. Волноваться он привык о куда более банальных вещах, которые уже восьмой год составляют его жизнь: что они будут жрать завтра? Будут ли сегодня спать? Действительно ли они могут строить уже свою блядскую новую жизнь спустя четыре года затишья, или природа ещё не всё дала им прохавать, а впереди — очередной апокалиптический дождь, или новая эпидемия, или смертельные ураганы? В какой момент он перестал мечтать о чём-то покруче найденной на очередной вылазке пачке ссохшегося табака? В какой момент перестал мечтать Арс? Долго ли они — Антон, и они двое, и они все — проживут на этой планете, которую за последнее десятилетие слишком сильно потрепало? Смогут ли они хоть когда-то узнать, как обстоят дела за океаном? Осталось ли на других материках так же мало людей, как на всей территории Штатов? Что там в якобы родной России, из которой что Антона, что Арса родители когда-то подсуетились свалить вскоре после рождения детей — в поисках лучшей жизни? Что такое вообще сейчас — лучшая жизнь? Антон привык мыслить категориями, к себе относящимися; чужие люди в его мирок не входят, не входили давно уже, потому что у чужих, — у не переобученных в военных, у гостей с других баз, у потерявшихся в жизни ребят типа Стэна, у рождающихся в новой жизни детей, у чьих-то давно потерянных родственников из других штатов, — шансов выжить гораздо меньше, как ни крути. — Ты завис, — тихо подмечает Арс; смешливо прищурившись, кидает в неподготовленного к атаке Антона вилкой, она отлетает от его груди прямиком в тарелку с чем-то смутно белковым. — Отвисай. Маки, перегнувшись через соседа Антона по столу, хлопает его по плечу, ржёт: — Устал, что ли? Рано ещё, мы даже с базы не вышли. Выше нос, Эйфелева башня. У них очередная вылазка сегодня — Эванс говорил, дней на восемь выйдет. Жаль, что, как бы далеко они ни продвинулись в этот раз, до Эйфелевой башни не допиздовать никогда. — Наш отряд самый мобильный, — фыркает себе под нос Арс, на русском на этот раз. — И самый дебильный. — Английский, пожалуйста, — въедливо и смешно требует Энтони. — За общим столом не шифруемся, чуваки, сто раз вас просили. — Я нечаянно, — не стараясь быть убедительным, улыбается Арс, и Антон — как и всегда — улыбается тоже. С Арсом невозможно не улыбаться; с Арсом — спокойно всегда, — даже в тупейших и грустнейших ситуациях типа «сука, кто тут зарыл двадцать лет назад блядскую МИНУ!!!», или «упс, в этом доме три трупа, но зато я нашёл лаки страйк, пачка полупустая, прикинь», или «пацан, даже если ты ничего не умеешь, придётся научиться, потому что на Мэриленд-1 никому нельзя заниматься просто ничем». *** С Арсом — спокойно всегда, уже восемь лет; восемь лет, в течение которых Антон больше терял, чем приобретал, но, впрочем, тем же могут сейчас похвастаться абсолютно все уцелевшие жители их неизвестно как уцелевшей планеты. Восемь лет назад они нашлись чудом, в хаосе эвакуации недалеко от места, которое сейчас гордо зовётся базой Мэриленд-1, единственные русские в битком забитом вчерашними школьниками автобусе; Арс запрыгнул туда последним, позже рассказывая, что следовал не инстинкту самосохранения, а почудившемуся ему бормотанию на родном языке родителей. Арсений иногда говорит: если бы ты не был сыном русских эмигрантов, мы могли бы не найтись, представляешь? Он говорит: меня могло бы в живых не быть, представляешь; автобусов было три, и только их, первый, довёз перепуганных вчерашних подростков до базы без всяких потерь. Антона бесит думать о всяких там «могло бы» и «могли бы», вообще о любых «бы»; в их новой жизни это бессмысленно. В старой — он хотел быть комиком, а Арс — танцевать или быть актёром; у них была общая логика — всем известно, что русские круто шутят и танцуют какой-нибудь блядский балет. В новой — у них автоматы, неубиваемые берцы, слишком мало табака на двоих и слишком призрачная картина будущего впереди. Но это лучше, чем быть комиками или актёрами, потому что нет уже почти восемь лет никаких комиков или актёров; всё это живо разве что у кого-то в душе — ну, и в воспоминаниях. Как, например, у Себастиана с его этой странной эйдетической-хренетической памятью; Эванс в поездку до Ричмонда взял зачем-то Стэна с собой, Антон нихрена не понимает, зачем, но они с Арсом говорили об этом: возможно, всем для выживания нужно разное. Им ведь тоже — на месте не сидится. Так почему кто-то другой не может захотеть наведаться в очередной город мертвецов? — Как думаешь, доживём мы до инопланетян, Эванс? — долетает до Антона; до Арса, видимо, тоже — он, сидя на соседней коробке с запасами консервов, посмеивается себе под нос. А хуй его знает, честно сказал бы Антон, если бы его спросили. Землетрясения, наводнения, ураганы, извержения, пожары, кислотные дожди, самопроизвольная бомбёжка, потерянная связь с Евразией, массовые смерти, заражённый вирусом президент, не доехавшие до спасительной базы чиновники; за несколько лет эта планета пережила больше, чем следовало, словно прошла через все стадии развития раковой опухоли, сама себя уничтожая, и теперь находится в полной ремиссии. Вопрос только в том, что дальше — выздоровление или рецидив. Или инопланетяне, блядь. Хуй его знает. Как говорится, возможно всё. Грузовик резко тормозит; Арс шутливо валится Антону в плечо, быстро пробегается холодными пальцами по запястью под слегка задравшимся рукавом серой куртки (Арс хотел взять им зелёные, — под твои глаза, Антон, — но в этот раз Маки спиздил последнюю), тепло дышит в шею. — Эй, командир! Поезд дальше не идёт, просьба освободить… — Заткнись, Энтони. Парни, на выход, строимся! *** — Стрёмно тут, — честно говорит Арс, застёгивая куртку по самый подбородок. Они отделились в группу из двоих, — свой традиционный дуэт, Крис уже давным-давно позволяет, если вылазка тихая и неспешная, — и в Ричмонде именно что тихо. И неспешно. Мертвым-мертво. Небо над ними серое; дома вокруг — либо разрушены огнём совершенно, либо зияют пустотой из покорёженных окон; асфальт весь в трещинах, зелени ноль, и из местной речушки Антон пить никогда бы не стал, наученный горьким опытом. Мертвым-мертво, пусто, мрачно, стрёмно; на фоне Ричмонда Арс — даже в серой куртке и во всём остальном чёрном — кажется ярчайшим пятном среди абсолютного ёбаного ничего. — Да похер, — запоздало отвечает Антон на пути к бывшему зданию вокзала; Арс светит на него синими глазищами, и Антон не выдерживает: — Ты как цветное пятно. — Я пятно? — Дурак, — он смеётся и Арс смеётся тоже. — Ты… Ты, типа, как единственное, что здесь в цвете. — Ну, мир же выцвел, Антон, — Арс улыбается загадочно; Антон автоматически закатывает глаза, но ведь в этот раз минутку всратой философии он сам спровоцировал, чего уж там жаловаться. — И теперь его раскрашиваем только мы. То есть, ты вот — раскрашиваешь. — Типа, ты цветной — только в моих глазах? — В своих тоже, наверное, — покладисто отзывается Арс, закусывает губу, цветной и красивый в сером и мёртвом городе. — Но без тебя бы этого не вышло. Ты — мой катализатор, я — твой. Как-то так? Всё же относительно. — Романтично, — весело бросает Антон, в груди что-то сжимается отзвуком нежности, которую он научился чувствовать, вопреки всему, лишь в последние восемь лет; он не врёт, это романтично и правда. И Арс прав — всё относительно; они откопали когда-то давно в скудной библиотеке базы пару книжек по психологии, которые проглотили, как и все остальные, за неимением лучшего занятия. Там было про это: мир для человека — это то, каким он его видит, и нет ничего объективного. Человек для человека — это то, каким он его видит, это что-то про него самого и про его восприятия. Антон не знает насчёт мира — но восприятие Арса у него налажено точно. — Шастун? — шипит рация голосом Энтони. — Приём. — Шастун на связи. Подходим к вокзалу. Хотя он выглядит, как какая-то сгнившая срань, сплошные останки ничего. Приём. — Дальше берите восточнее, у нас свободны ещё четыре часа. Не шалите. Попов, особенно ты, — Арс фыркает громко, на ходу вслушиваясь. — Конец связи. *** Арс целует его посреди этой самой сгнившей срани, посреди останков ничего; Антон думает иногда, что Арса заводит вся эта хуйня, потому что сосаться на вылазках — как и отделяться от остальных — давно стало традицией, и Антон не помнит, откуда она пошла. Здесь — в таких местах, в таких городах, между одним разрушением и вторым — Антон всегда заново чувствует себя потерянным, но потеряны, наверняка, они оба, и поцелуи — самый быстрый способ найтись; Арс обнимает его крепко, заставляет слегка наклониться, губами жмётся в скулу. — Иногда, — говорит он, — я вспоминаю библию. — Ты никогда не вспоминаешь библию, не пизди. — Окей, я на днях переобщался со Стэном, а он помнит все библейские штучки, — Арс не меняет позы, губы мажут по скуле всё так же; Антон прижимает его к себе. — Ну давай, — вздыхает он, потому что Арс никогда не говорит «иногда я вспоминаю», чтобы бросить разговор на середине. — Кто тот человек, с которым говорил Господь и который может возвестить, почему эта земля погибла? — декламирует Арс; он мелодичный и голос у него — тоже, и всё, что могло бы казаться смешным, кажется Антону значительным. — Выжжена она, как пустыня, никто по ней не ходит. — И кто там это сказал? — Да не помню. Но, представляешь? Земля погибла, а мы по ней ходим. *** Сигнал идёт из Калифорнии — на Мэриленд-1 такого не случалось ни разу за все эти годы, Арс не устаёт об этом Антону напоминать. Самый дальний сигнал — граница Небраски и Южной Дакоты, налаженная их же отрядом станция; самое дальнее путешествие для любого из отрядов — Великие равнины, покрытые слоем мелких камней и чужих костей, продвинуться дальше попросту не смогли, не хватало воды, а чудом не пересохшие речки Колорадо не балуют теперь чистотой. Всё это не смущает Криса, не смущает — после череды споров — и всех остальных; Антону вообще поебать, насколько далеко им придётся забраться и насколько это может быть опасно и тяжело. Подсознательно ему хочется — дальше, дальше, дальше. Арс контролирует собранные каждым рюкзаки и коробки; проверяет всё по триста раз так придирчиво, что Антон не выдерживает: — Чего ты боишься? — Наводнений, — меланхолично отзывается Арс, принимая предложенную Антоном самокрутку. — Землетрясений. Вообще всякого наплыва воды и всякой тряски под задницей. Ну, не считая, когда мы с тобой… — Арс. — Тебя потерять. — Арс. — А, ты имеешь в виду, прямо сейчас чего я боюсь? Ничего, — Арс выпускает дым прямо Антону в лицо, улыбается раздолбайски, как не умел раньше; Антон сам его научил. — Ничего, ну. Ты со мной. *** Небо на западе тёмно-жёлтое, с коричневатыми разводами, одинаковое и ночью и днём; Антон так к этому привыкает, что внезапная голубизна над головой кажется ему чем-то магическим. Но в Бейкерсфилде — остатки выживших в бункере, и никакой абсолютно магии, а небо всё равно голубое; всё равно блёклое, совсем не то, что десять лет назад в этой чёртовой Калифорнии, и совсем не то, что глаза Арса. Арс повторяет здесь, пару недель спустя, своё радостное: — Ты со мной, — и позади него — океан, а перед ним — замер Антон, как и всегда, и у Арса такое лицо, будто ничего ему больше не надо. — Я с тобой, — тут хорошо, действительно хорошо; Антон тянет Арса к себе, обнимает, цепляясь привычно пальцами за тяжёлый материал куртки, смотрит вперёд. Волны за плечом Арса — далеко впереди — будто бы начинают набирать высоту; Арс, ничего не замечая ещё, бормочет какие-то весёлые глупости Антону в шею, легко прикусывает мочку уха, держит их тут, в секунде, в моменте. Антон, не в силах не улыбнуться, малодушно закрывает глаза.