***
Она чувствовала расположение к этому человеку прежде всего потому, что он являлся ее соотечественником, а Полин, как там ни крути, тяжело было совсем одной в чужой стране. Она, как ни старалась, так и не смогла до конца привыкнуть. Да если бы не Жанно, она наверное уехала бы обратно. Даром, что в Париже ее, естественно, никто не ждал, и положение Полин там, вне всяких сомнений, оказалось бы еще более удручающим, нежели здесь. Встреча с Иваном Александровичем Анненковым перевернула жизнь Полин, она поняла, наконец, что та любовь, которую воспевали любимые ею в юности романы, не выдумка. Она всей душой полюбила его, хотя поначалу даже самой себе не признавалась в этом. — Да я ни за что в жизни не захочу быть с вами, — смеялась она. Красавец-офицер с самой первой встречи буквально прохода ей не давал: приглашал на свидания, обещал осыпать дорогими подарками, а в конце концов и вовсе под венец позвал. Встретились они совершенно случайно, опять-таки, как в том романе, она шла по улице, какой-то невежа толкнул ее, она уронила перчатку прямо в лужу, а он поднял… — Стать рабыней какого-то мешка с деньгами? — недоумевала Полин. — Да ни за что, сударь! — А если я женюсь? — глаза его смеялись, хотя говорил он, вот странность, предельно серьезно. — Да кто же вам позволит! — усмехнулась Полин. Стоит признаться, она постаралась спрятать боль и досаду, скрывавшуюся за этими словами, потому что… Да разве это видано, чтобы благородный господин женился на какой-то модистке. — Я сам себе позволю, — хвастливо подмигнул ей Анненков. Потом были почти ежедневные встречи, поездки за город, в имение маменьки Ивана Александровича, или Жанно, как она стала называть его на французский манер. Мадам Анненкова не любила свое старое имение и почти никогда там не бывала, а Ивану Александровичу это оказалось на руку. И были прогулки по полям, вечера на веранде, когда они говорили обо всем на свете. Ночи, что они проводили вместе… Он забрал ее с собой в Петербург, сказал, не хочет разлучаться надолго, и при помощи каких-то знакомых устроил в один из самых дорогих и модных салонов по изготовлению дамских шляп и платьев. Полин жаль было уезжать из Москвы, где у нее была уже худо-бедно, но все-таки налаженная жизнь. Однако, разлука с Жанно была ей и вовсе невыносима. В Петербурге, стоит сказать, они виделись гораздо реже; Полин отчаянно скучала, но никогда не роптала. В конце концов, служба для офицера превыше всего, и Полин прекрасно понимала это. Именно тогда она и встретила мэтра Гризье. Собственно, Жанно их познакомил. Мэтр зарабатывал себе на хлеб уроками фехтования, а Жанно и несколько его друзей брали у него уроки. Гризье оказался весьма любезным и обходительным человеком, кроме того, Полин поняла, что у них много общего: помимо родины, они оба вынуждены были жить на чужбине и зарабатывать на жизнь своим трудом. Словом, им было о чем поговорить, а кроме того, Жанно отрекомендовал Гризье благородным и порядочным человеком. Полин доверяла ему, как самому близкому другу, почти брату, именно с ним она делилась всеми своими горестями. Полин печалило одно: о свадьбе Жанно теперь не заговаривал, да и вообще… она чувствовала, что он отдаляется от нее с каждым днем все больше. — Вы преувеличиваете, мадемуазель, — твердил ей Гризье. — Я чувствую это, — вздыхала Полин. — Просто у месье Анненкова слишком много дел по службе и… — Гризье смешался и быстро отвел глаза. Это очень не понравилось Полин: похоже, от нее что-то скрывают. — Вы знаете что-то, чего не знаю я? — мгновенно встревожилась она. — Что вы, мадемуазель! — Гризье взял ее за руки. — Право, вы слишком мнительны. Вот увидите, скоро вы будете вместе со своим возлюбленным, как и прежде. — Да услышит вас Господь! — тихо проговорила Полин. Ей хотелось верить ему, тем более, как раз в те дни она узнала, что носит под сердцем дитя. Ну, а вскоре случился тот ужасный кошмар. Полин не понимала, до сих пор, если честно, не могла понять, что же произошло. Как Жанно мог решиться на подобное, а самое главное — почему он ни слова ей не сказал? Она придумала бы что-нибудь, отговорила бы его! К чему вмешиваться в заговор, ведь каждому ясно, чем это окончится. Впрочем, не женское это дело — лезть в политику. Раз Жанно сделал то, что сделал, значит, у него были на то причины. Она всего лишь бедная женщина, которая очень любит его, и она обязана быть рядом до самого конца. Больше всего на свете Полин боялась, что Жанно казнят. Но когда мэтр Гризье принес ей тем дождливым летним днем газету, и они прочитали о том, что следствие закончено, что к смертной казни приговорены пять человек, и Жанно среди них нет, Полин вздохнула с облегчением. Она все силы бросила на то, чтобы добиться свидания, но каждый раз ей отказывали. — Кто вы ему, сударыня? — Я… я… — лепетала она. — Сестра? — Нет, сударь. — Жена? — Нет. — Увы, — усмехался в ответ очередной чиновник, — не положено-с! — У меня ведь ребенок от него! — жаловалась она мэтру Гризье. — А они… — Вот именно, — увещевал ее верный друг, — подумайте лучше о своем ребенке, что должен вот-вот родиться. Его отцу вы уже не поможете, как ни прискорбно. А ребенку вашему нужна мать, здоровая! — Я не могу перестать думать о нем, месье, — жаловалась она Гризье. — Жанно так тяжело сейчас, а рядом никого нет. — О нем есть, кому думать, — проворчал Гризье. — Вы просто не понимаете… Этот спор был бесконечен. В положенный срок родилась их с Жанно дочь, и именно тогда Полин стала известна судьба Жанно: его ждала вечная ссылка и каторжные работы. А еще через некоторое время Полин узнала, что жены других приговоренных могут последовать за ними. Она приняла решение мгновенно. Чего ей стоило добиться разрешения, она предпочитала не вспоминать, но оно того стоило. Она вновь увидит того, кого любила всем сердцем, а ради этого, право слово, и умереть не жалко. Тем более, что ей все же удалось добиться единственного свидания с Жанно. Она обняла его за шею, горько разрыдалась и не смогла вымолвить ни слова. Жанно гладил ее по спине, по голове и повторял только одно: «Полин, не плачь, не надо…» Она пыталась сказать, что сделает все, дабы помочь ему, но слезы мешали говорить, да и Жанно почти не слушал. Ему также стоило немало сил, чтобы не расплакаться… Теперь все позади: Полин, наконец, получила разрешение, оформила подорожную; путь открыт. Мэтр Гризье, разумеется, все это время был рядом с ней, и благодаря ему Полин не чувствовала себя одинокой. Он давно уже бросил попытки отговорить ее, очевидно, поняв их тщетность. Осталось одно, последнее, дело. Полин простилась с мэтром Гризье и отправилась в Москву. Анна Ивановна Анненкова, мать Жанно, встретила ее довольно радушно, не то что в первый раз, когда она даже не думала скрывать неприязнь. Полин умоляла тогда помочь Жанно, дать денег, чтобы подкупить тюремщиков и устроить ему побег за границу. «Мой сын — беглец? — высокомерно взглянула на Полин мадам Анненкова. — Ну, нет, не бывать этому! Да и сам он на это не пойдет. Кроме того… не выйдет у вас ничего, как ни выкручивайся!» Теперь же вместо властной и не терпящей никаких возражений барыни перед Полин была убитая горем, постаревшая женщина с заплаканными глазами. — Добилась, значит, своего, — проговорила она, когда Полин рассказала обо всем. — Горяча ты, девка… Повезло, гляжу, моему дураку. А это… — кивнула она на горничную Полин, державшую на руках ребенка. — Это его дочь, мадам. — Дай-ка, — мадам Анненкова жестом подозвала горничную и взяла у нее малышку. — Как ты ребенка держишь, дура безрукая! Ну-ка, ну-ка… — Она отогнула уголок одеяльца, долго вглядывалась в лицо девочки. Полин с изумлением наблюдала, как моментально разгладились морщины на ее лице, стоило только матери Жанно тепло улыбнуться. — Наша порода. Глаза-то Ванькины — точь-в-точь! Звать-то ее как? — подняла она взгляд на Полин. — Александра. Иван Александрович говорил, что хотел бы сына назвать в честь батюшки своего. Но родилась дочка… — Шурочка, выходит, — мадам Анненкова принялась укачивать малышку, — ах ты, милая моя… ягодка! Ты, стало быть, собралась за ним, за Ваней моим? — спросила она у Полин. — Да. — А ее? Ты же понимаешь, что везти туда дитя — это все одно, что убить ее? — Поэтому я и пришла к вам, мадам. Я хотела, чтобы вы приняли ее. Взяли на воспитание. — Про то и говорить нечего. Но ты-то… — Я нужна вашему сыну, мадам, — эту фразу Полин повторяла столько раз, она уже привыкла, что никто не воспринимал ее всерьез. — Ему, конечно, тяжко там будет, — вздохнула мадам Анненкова. — Ах, Ванька, Ванька, натворил ты дел… Но он выдержит, я знаю, он же сын мне. Он сильный. А вы… — она впервые назвала Полин на «вы», чем несказанно удивила ее. — Вы нужны здесь. Своей дочери вы нужнее, нежели ее отцу! Да и мне, честно признаться, тоже. — Я давно уж все решила, мадам. Поверьте, мне очень тяжело, но по-другому я не могу поступить. — Что ж, коли так, то Бог тебя благослови, дочка! — вздохнула на прощание мадам Анненкова и перекрестила ее. — О Шурочке не беспокойся. Я позабочусь уж. Пиши, если что. А коли передумаешь, да вернешься — это и твой дом, помни. Эх, Ванька, Ванька! — снова прошептала она дрогнувшим голосом.***
— Я могу вам предложить только чай, месье, — улыбнувшись, Полин протянула Гризье чашку. — Мадемуазель, — Гризье даже не взглянул на угощение, — я хотел поговорить с вами. Выслушайте меня, — он встал, обошел стол, приблизился к Полин вплотную, сжал ее ладони в своих, — вы не должны никуда ехать! Вернее, я хочу сказать, вам не нужно ехать в эти далекие края. Путь до Сибири долог, и он полон опасностей. Да, я знаю, что многие женщины поехали туда за своими мужьями, как мадам Трубецкая, например… Но у нее нет выбора, ведь речь идет о ее законном муже. Нет, не говорите ничего! Ваше положение иное: вы не жена господина Анненкова. И вы можете быть свободны от обязательств. Я умоляю вас, останьтесь, вернитесь домой, в Париж! Я вам обещаю, вы ни в чем не будете нуждаться. Я… всегда буду рядом с вами и вашей дочерью. Она, заверяю вас, станет и моей дочерью тоже. Полин ошеломленно смотрела на Гризье: подумать только, она никогда раньше даже и помыслить не могла, что он настолько привязан к ней. Да что уж там лукавить: он любит ее! Да, соблазн велик, что ни говори. Она может прямо сейчас ответить ему согласием, уехать на родину и вести там жизнь респектабельной замужней женщины, воспитывать детей и в ни чем не знать нужды. Но это значит никогда больше не увидеть глаз любимого человека. Не услышать его голос. Не обнять его. Не сказать, что она — рядом. Полин никогда не простит себе такого предательства. Да и потом, разве это справедливо — обрекать человека, который ничего плохого ей не сделал, на страдания? Она не любит Гризье, и он рано или поздно почувствует это и будет несчастен с нею. Значит, Полин не имеет права поступить с ним столь бесчестным образом. В конце концов, чтобы там ни думали, ей прекрасно известно, что такое честь и совесть. — Я не могу принять вашего предложения, месье, — глядя на него с сожалением, сказала она. — Вы же знаете, я слишком люблю господина Анненкова. Я давно уж решила для себя: последую за ним куда угодно. Буду с ним до самого конца. — Полин не знала, как еще объяснить: она снова хотела гулять с Жанно по цветущему лугу. Чтобы он собрал ей огромный букет полевых цветов. Она вновь мчалась бы в коляске, погоняя лошадей, оглядывалась назад и смеялась, глядя, как он скачет следом. «Мадемуазель Полин! — кричал бы он, бросая ей букет. — Я люблю вас, мадемуазель Полин!» Она хотела обнимать его, целовать, повторять, что до него она еще никому не говорила слов любви. И чтобы вновь пошел дождь, а они, занятые лишь друг другом, не обращали на него никакого внимания… Все, что у нее осталось — эти воспоминания. Но и у Жанно отныне тоже ничего не было кроме них. Теперь только в ее силах сделать так, чтобы у них снова появились общие воспоминания. — Признаться, — грустно проговорил Гризье и отвернулся, — другого я и не ожидал. Но не сказать вам этих слов я не мог. — Благодарю вас, месье, я никогда не забуду вашу доброту. — Пусть все у вас будет хорошо, мадемуазель, ибо вы, как никто, достойны этого. — Вы тоже, месье, обязательно найдете свое счастье. Просто… я — это не тот человек, который вам нужен. — Что же, прощайте, мадемуазель Полин. И да поможет вам Господь! Полин закрыла за ним дверь и подумала, что прошлое окончательно покинуло ее. Наверное, стоит пожалеть о нем, но ей попросту некогда предаваться грусти. Теперь ей нужно думать о будущем.