Точка невозврата

      Алан уже не боится смерти: за годы работы он узнал тысячи её самых жутких лиц. Но то, что он видит сейчас, заставляет похолодевшее сердце пропустить пару ударов. Трупы… Десятки, сотни трупов лежат на окровавленном полу неестественно изломанными куклами, и Алану кажется, что все они без исключения смотрят пустыми остекленевшими глазами на него. Ему вдруг становится дурно, к горлу подкатывает тошнота, на лбу проступает испарина. Невыносимо хочется отвернуться и убежать, но дрожащие ноги не слушаются.       Это всё из-за него.       Это для него.       Лишь только усилием воли Алан заставляет себя двигаться. Стеклянная громадина Хрустального дворца остаётся позади, когда он, собрав все силы, добирается до выхода и оказывается в холодном пустом парке, над которым начинают сгущаться ранние сумерки.       Короткий, но полный ужаса крик разрезает мертвенную тишину, и Алан резко вздрагивает. Совсем юная девушка отчаянно пытается спастись, просит о помощи, но он не успевает ничего сделать — появившийся Эрик убивает её одним отточенным движением. Алан будто в замедленной съёмке смотрит, как она падает, превращаясь в ещё одну безжизненную куклу. В мозгу намертво отпечатываются её широко распахнутые глаза, рюши бледно-сиреневого платья, залитого кровью, растрёпанные пепельно-русые волосы и — Алан сам не знает, почему это бросилось в глаза, — серебряная брошка в виде цветка.       — Это девятисотая душа, Алан… Девятисотая! — дико бормочет Слингби. — Осталось немного.       Алану хочется рыдать навзрыд, но слёз нет. Он только задыхается, рвано глотает промозглый воздух и из последних сил старается устоять на ногах.       — Ты обещал мне. Ты обещал мне, что прекратишь это! — тихий голос вдруг срывается на раздирающий горло крик. — Что не будешь больше убивать!       — Не мешай мне, Алан. Это ради тебя. Ради нас. Нашей дружбы, — шёпот Эрика похож на горячечный бред.       — Я не хочу такого! Мне не нужно такого спасения!.. Эрик!.. Эрик, не надо, пожалуйста, перестань, прошу! — Алан сначала кричит, потом начинает умолять, отчаянно твердит это снова и снова, но Слингби, кажется, вообще не слышит его.       — Ты не понимаешь… Нельзя остановиться сейчас. Осталось совсем немного. Зачем тебе эти люди?.. Думаешь, кто-то из них вдруг окажется полезным для общества? Они все умрут. Рано или поздно сгниют в могилах. Так пусть уж лучше сейчас послужат благой цели!       Эрик выглядит умалишённым, его глаза горят безумным огнём. Алану страшно находиться рядом с другом, он никогда не видел его таким. Слингби делает к нему шаг и протягивает руку, чтобы коснуться плеча, но Алан резко отшатывается, будто от удара. А в груди начинает медленно просыпаться шип. Он морщится от первых, ещё слабых покалываний около сердца.       Он должен что-то сделать. Должен. Пока ещё не поздно. Пока ещё может.       — Ну что ты… Я же стараюсь ради тебя. Неужели ты хочешь, чтобы мои усилия пропали даром?.. — эта фраза кажется зловеще-холодной, почти угрожающей. — Ещё сто душ… Только сто душ…       Алана трясёт, но он сжимает древко косы. Глаза в одно мгновение застилают слёзы и начинают стекать по щекам.       — Прости меня. Но я… так больше не могу.       На лице Эрика отражается непонимание и какое-то совершенно по-детски искреннее удивление, когда он видит собственную кровь, хлынувшую из рассечённой грудной клетки. Всё это длится секунду, но Алану чудится, будто проносится вечность. Его бьёт крупная дрожь, он закрывает лицо руками и бессильно падает на колени. Хриплый судорожный кашель смешивается с горьким, надрывным, непрекращающимся рыданием.       Вот и всё.       Не глядя на Эрика, Алан машинально нащупывает его косу, проводит пальцами по зубцам. Острые. Ладонь сжимается на окровавленной рукояти пилы.       Наверное, именно так теперь будет правильно.       …Глаза Алана широко раскрыты прямо в небо, но он уже не может видеть, что в воздухе начинают кружиться первые снежинки.