***
— Наконец-то правильное отношение! Нёхиси, ты только посмотри на него, какой хороший! — я бесцеремонно тыкаю его в бок, просто он переизбытка чувств. Что поделать, такое уж я хамло, меня не удержать, если кому-то повезло привлечь мое внимание. — Правильное отношение к чему? Нёхиси сидит на крыше рядом со мной и болтает ногами в желтых резиновых сапогах. Делает вид, что ему абсолютно неинтересно, но я всегда распознаю блеск в его глазах. И поэтому продолжаю: — К жизни, естественно. Но еще к путешествиям в незнакомые города, особенно спонтанным путешествиям. Какой же чудесный мальчик! Чудесному мальчику Евгению на вид лет сорок с хвостом. Чудесный мальчик Евгений высок и худ, с темным ежиком волос и бархатной сединой на висках. Чудесный мальчик Евгений выглядит почти солидно в своей бордовой льняной рубашке и темных брюках и с черным рюкзаком наперевес. Если бы еще не подпрыгивал слегка при каждом шаге, был бы неотличим от любого другого скучного приезжего бизнесмена в командировке. Но именно это мне в нем и нравится. В числе прочего, конечно. А если мне кто-то понравится — ух, держись! Все это знают. И Нёхиси знает, вот и вздыхает — если бы я не был с ним знаком так давно, сказал бы «обреченно», но нет. Просто прикидывается, хитрый лис. Я знаю, что он уже тоже в игре.***
Пока бродил по улочкам с открытым ртом, вспомнил еще несколько своих правил. В юности был восторженным идиотом, из которого горстями сыпались добрые приметы, избитые сентенции и почти безумные идеи — только успевай подбирать и использовать. Если сейчас собрать их и издать краткий курс по прыжкам с трамплина в незнакомые ситуации (и города!), был бы точно бестселлер. Жаль даже, что руки никогда не доходили. Раньше было не до того, а потом, кажется, он растерял все свои способности, разрываясь между одной работой и другой. А сейчас как будто оттаял и вот — начал понемногу вспоминать. Волшебный какой-то город, этот Вильнюс, приехать и бросить рюкзак не успел, а уже такой успех. Это его радовало даже больше видневшейся издалека колокольни или пластиковых столиков на улицах перед кофейнями. Считал булыжники под ногами, пока не сбился со счета — и не цифрами, а цветами. Фиолетовый. Желтый. Терракот. Сизый. Лимонный... Главное не повторяться, но и не задумываться — иначе не в счет. Здоровался с керамическими ангелами подоконниках, иногда заглядывал в окна. Придумывал, кто живет в этих домах, гадал на оттенках занавесок и цветов в вазах. Переписывал в походный блокнот самые интересные надписи с тротуаров, стен и заборов. Смеялся, пока обводил очередное «Явное становится тайным». На ходу придумал, что если найдет все такие надписи в городе — обязательно сбудется.***
— Только не сведи бедного мальчика с ума! — Нёхиси крутит перед моим носом огромным кулаком. Неубедительно. — Да ладно тебе, — отмахиваюсь я. Подумаешь — открыл в его затылке форточку. Погуляет немножко с окном нараспашку, вспомнит давно забытые идеи, придумает что-нибудь безбашенно-новое — это же полезно! Я бы сам от такого не отказался. — Так то ты, ты у нас еще и не такое вытворяешь без перерыва на обед и ужин. Пусть бурчит сколько хочет. Я-то знаю, что я ему поэтому и нравлюсь. Точнее, поэтому тоже. Со мной точно никогда не бывает скучно и однообразно. — Кстати, об обеде. Может, заглянем к Тони на бутерброды и кофе? Я страшно проголодался, если честно. А потом придумаем какую-нибудь новую игру!***
Когда устал, зашел за кофе в какую-то уютную подворотню. Совершенно случайно свернул после красивого сквера с памятником и фонтаном направо, потом еще раз направо. Кажется. Кафе с поэтическим названием «Синее пламя», на которое наткнулся внезапно, выглядело одновременно как будто оно только-только на днях открылось и как будто было здесь уже лет десять. Запахи кофе, корицы и чуть-чуть — акрила, подхватили его еще на улице. Чуть обшарпанные стены интерьера были расписаны невиданными домами с синими черепичными крышами и тоненькими башенками до небес, разноцветными мостами, стеклянными птицами и драконами в невозможно-рыжих небесах и прочими чудесами. И они настолько его захватили, что он стоял, онемевший, восхищенный и абсолютно счастливый, пока его не вывел из ступора голос девушки-бариста. — Нравится? Вижу, что нравится, не отвечайте. За такую реакцию я даже кофе для вас сварю, абсолютно бесплатно, и не мотайте так яростно головой, отвалится, как вы тогда будете продолжать восторженно глазеть на мои стены? Стоял совершенно пораженный, смог только охнуть: — А вы... Вы сами это все...? — Рисовала сама, но, знаете, мои друзья — самые лучшие заказчики. И рассказчики. Описали в подробностях, так что было невозможно не нарисовать — руки чесались, спать не могла, пока не закончу — эскиз, выкраску или вот ту башню, например. Это уже потом я поняла, что надо делать из этого помещения кафе, а как иначе. Пусть место не очень удобное, но, знаете, не жалуюсь. Кто-нибудь обязательно забредает, вот как вы сегодня, например. Вам невероятно повезло. — Еще как повезло! — кивнул и только тогда смог оторваться от разглядывания стен. Бариста, невысокая девчонка с гривой рыжих кудрей — Тоня, увидел он на бейджике, — улыбалась ему очень довольно. Еще как повезло, повторил он про себя. — Если вы настаиваете, то мне американо с холодным молоком. И круассан, какой-нибудь с самой дурацкой начинкой, и за него я заплачу, тут точно не отвертитесь. — С бабушками-абрикосами и шоколадным сыром? — Лучше не придумаешь, — кивнул, хотя никогда особенно не любил курагу, и в награду сразу получил бумажный пакет с еще теплым круассаном. Оказалось, проголодался настолько, что даже кофе не стал дожидаться, сразу все умял. Хотел расспросить Тоню не только побольше о ее кафе, да и вообще про город, про интересные дворы и переулки, о которых обычно знают только местные, про галереи и выставки, но — глупо! — вылетело из головы. Так заворожили его синие черепицы. Почему-то сбежал сразу, как дождался кофе: в голове вертелось только одно — нужно скорее исследовать город. Не откладывая. Вроде бы бросил обещание еще зайти и свою самую очаровательную улыбку — Тоне, пару монет — в керамическую кружку со смешной надписью «На трамвай до моря» и вылетел из «Синего пламени», легкий как ветер и абсолютно точно счастливый.***
Мне понравился этот мальчик Евгений, мне страшно хочется его приворожить и оставить с нами. И даже Нёхиси почти согласен — говорит, только потому, что такие ребята нужны нашему городу — вон как тот за эти два дня расстарался, растаял от теплых слов, сам старается поворачиваться только лучшей из сторон, стремится понравиться. И вообще, наш город пока справляется лучше меня. Но и я не отстаю. Мы с Нёхиси гадаем по форме облаков. Это совсем простая игра: мы одновременно говорим, на что похоже то или иное облако, и если наши догадки совпадают, мы рассказываем про этот объект. Взахлеб, вместе, перебивая друг друга. И чем больше историй получается, тем довольнее наш город. А счастливый город иногда (не без нашей помощи) непреднамеренно воплощает наши истории в реальность. Но только самые лучшие. История про летчика второй мировой с моей легкой руки превращается в историю про его выступления в воздушном цирке, про бочки, мертвые петли, хаммерхеды и прочие фигуры высшего пилотажа. История про волшебную шкатулку, которая больше внутри, чем снаружи, обрастает деталями: спрятанными в ней сокровищами, затерянными лабиринтами и забытыми тайнами. История про саксофон моей души и безликого музыканта обретает цвет и запах — через ми-бемоль пробиваются берлинская лазурь, переспелые сентябрьские груши, жженая умбра, цветущий в январе жасминовый куст и пряные нотки корицы. Историю про трехглазую девочку-ангела мы так и не успеваем дорассказать, а жаль... или не очень — я почти придумал хороший сюжет для ужастика. Хорошо, что Нёхиси меня вовремя остановил. Я так увлекаюсь игрой, что выпускаю из поля зрения моего чудесного мальчика. Но мне кажется, мы сделали все, что могли. Как бы мне ни хотелось оставить его себе, выбор — эта иллюзорная штуковина — остается за ним.***
Все выходные бродил по городу как будто пьяный, обнимался со всеми бродячими котами, заглядывал в переулки, откуда виднелись то голубые огоньки, то свет факелов — но они всегда исчезали прежде, чем он успевал до них дотронуться. Отвечал взаимностью на каждое «Я тебя люблю», написанное на стенах и заборах. Забрел вслед за лохматой собакой во двор и долго-долго смотрел, задрав голову, на красный самолет, подвешенный ровно посередине между двумя домами, между небом и землей, между прошлым и будущим — так ему казалось в тот ослепительный миг. Казалось, самолет только прилег отдохнуть на тросах и в любой миг может взлететь выше любой колокольни, мимо птиц и воздушных шаров, прямиком в космическое небытие. Не стал отмахиваться и думать, что это глупости. Зачем, если и так все ясно. Как только захочет — так улетит, и никто этот самолет насильно не удержит тут. А раз висит, значит, его пока все устраивает. Удовлетворившись этим объяснением, побежал дальше. Обнаружив у себя на рюкзаке приклеенную пластмассовую звезду, даже не удивился: нечего трогать трещины и обнимать стены домов и думать, что останешься безнаказанным. Говорил себе: вот, город тебя отметил, радуйся, старый дурак, давно ли такое было. Действительно, понял, очень давно. В ночь перед отъездом спать хотелось еще меньше, чем уезжать. И хотя сны были, кажется, лучшие на земле — сто лет так хорошо не высыпался, — но сегодня он твердо решил: спать в такую прекрасную теплую ночь нельзя никак. Долго-долго сидел у воды быстрой и верткой Вильняле и бросал камешки. Речка текла словно бы сразу во всех направлениях, закручивалась вокруг себя и вокруг города, вечная, яркая, восторженная, как сам город. Как он — в этом городе. От этой мысли чуть не расплакался. Сдержался. Сохранил блаженную улыбку, которая не отпускала его все выходные. Очень не хотелось себя такого — терять. Встряхнулся, умылся речной водой — вот она, такая невозможная, уже часть его — отличная вышла магия! — и наказал себе изо всех сил до конца ночи сохранять такое настроение. А лучше — навсегда. Бегал как заведенный, как будто хотел запомнить все улочки старого города — всегда считал, что с любым городом лучше знакомиться, пока бродишь по нему пешком. Желательно — в одиночку. Да и друзей в Вильнюсе у него не было, откуда бы им взяться. Хотя в следующий раз он планировал исправить это недоразумение. Думал снова зайти к Тоне в «Синее пламя», но не нашел его. Успокаивал себя тем, что просто потерялся где-то во дворах, даже улицу не запомнил, что говорить о количестве поворотов, которые спонтанно сделали его ноги в тот день. Когда совсем устал, вспомнил, как в старших классах и в институте им с однокашниками часто удавалось пролезать на крыши незнакомых домов. Осознал, что он впервые за долгое время был бы просто счастлив провернуть этот трюк. Даже один, без друзей, дешевого пива и гитары. Когда из ближайшего подъезда вышла девушка с ярко-зелеными даже в свете фонарей волосами, понял, что это шанс. Улыбнулся ей обворожительно, проходя мимо, успел ухватить дверь. Влетел по ступеням наверх, и — вот же повезло — дверь на чердак тоже оказалась не заперта. Осторожно вышел на крышу, счастливый и невесомый. Сел, прислонившись к трубе, и уставился в небо: вдалеке за рекой разливалось настоящее синее зарево. Что это? Реклама какая? Если так, рекламщики точно садисты, — подумал он невольно, — нельзя такими цветами людей пугать. Вот где настоящее Синее Пламя. Вот прямо с большой буквы! Рассмеялся этим мыслям и твердо решил в свой следующий приезд все же обязательно отыскать Тонино кафе — как минимум, спросить о происхождении названия. Сразу как-то и не додумался. Вот в другой раз... Подожди. Рано. Какой такой другой? Еще этот не закончился, нечего раскисать. Даже не заметил, как задремал. Проснулся от резкого крика чайки над ухом и первых солнечных лучей на лице и понял, что шея его проклянет. Очнулся совершенно с первыми звуками саксофона. Даже про шею, которая вроде должна бы болеть, забыл. Крутил головой по сторонам, пытаясь найти источник звука — не смог. Но это было не так важно. Невидимый саксофонист играл. Играл так хорошо и пронзительно-ярко, что сердце сжималось от боли и счастья одновременно. И мир, и он сам как будто бы целиком, до краешка наполнялись новым сокровенным смыслом с каждой нотой. Он сидел, завороженный, и чуть не плакал второй раз за эту ночь. С потрохами готов был продать душу этому волшебному городу, этому невероятному саксофонисту, каждой надписи на асфальте и каждому глиняному ангелу. Совершенно не хотел уезжать.***
— Твоя взяла, — говорит мне Нёхиси вдруг, от ничего, посреди долгого молчания, которое нарушалось только плеском волн у моей крыши. Я очень удивленно вскидываю бровь, и только тогда он поясняет: — Действительно хороший мальчик, одобряю. Можно такого даже оставить себе. Я больше не могу сдерживать ликования и взмываю столбом яркого зеленого пламени. Но потом, конечно, возвращаюсь в более антропоморфный облик. И присобачиваю на него — на себя — самую дурацкую из возможных шляп, просто по причине моего хорошего настроения. И смеюсь. Пусть все будет. Моя взяла!***
Когда музыка в душе стихла, обнаружил, что в полутрансе как-то умудрился слезть с крыши и продолжить бродить по улицам. Вдруг понял, что страшно устал. Опустился на прямо на проезжую часть и наконец позволил себе сойти с ума. Сидел посреди дороги и орал дурным голосом, что он никуда отсюда не уедет. Ни за что и никогда, даже не просите. Ему тут хорошо, и точка. Когда рядом остановилась полицейская машина, осознал, что доигрался. Но было уже плевать. Из машины вышла невысокая девушка с шапкой кудрявых волос, делавшей ее похожей на мальчишку. Думал, сразу арестует или хотя бы уведет с дороги, а она только поставила вокруг него два конуса, впихнула ему в руки здоровенный синий термос (кофе с коньяком), пожелала доброго утра и уехала. Тогда понял, что его, пожалуй, теперь действительно отсюда никто не выгонит. Он будет отбиваться. Ну хотя бы вот, термосом! И он рассмеялся от облегчения.