Таилась смерть в глухой волне, Ждала могила в глубине... Эдгар По. Озеро [перевод Георгия Бена]
Действующие лица: Дева. Существо.Картина I
Чёрный конь медленно ступает по красному снегу. Д е в а обнимает его горячую шею: ей тоскливо в зимнем сумраке. Всё бело — и невесомое платье Д е в ы, и мёртвое поле — лишь чернеет вдали лес, и алеют, как обнажённая плоть, бесконечные Привратники. Д е в а (поднимает голову). Мы уже близко... Как давно я не видела их вблизи — из окна моей темницы я вижу кровавую мякоть, что клюют вороны — от них кроны Привратников черным-черны — но я по-прежнему люблю касаться их стволов: дикие, странные! Я не знаю, есть ли что в мире выше их — это побеждённые богами гиганты — от солнца их очи вытекли, и тело покрылось корой.Конь пятится — он боится войти под сень Привратников.
Д е в а. Неужели ты боишься? Тише, моя радость — тяжёлый плод, что падает с ветвей, не разобьётся у твоих копыт. Да, Привратники истекают кровью — их ранят остроклювые птицы, живущие в исполинских ветвях. Видишь, как ловко вскрывают они плоды? — оттого Привратники так страшны зимой, когда алый снег тает... Когда они подобны убийце с содранной кожей. (Ласково касается его головы.) Не бойся окровавленных дерев — башни моего супруга страшнее.Конь смиряется и осторожно входит в лабиринт, взбивая копытами мякоть и снег. Д е в а гладит его и улыбается.
Д е в а. Как здесь спокойно... Мне сладко — будто воскресшая мать гладит меня по лицу: она поёт — и от песни её хочется спать. Я путник, заблудившийся в снежном поле — её песня убивает: я умру, если усну — но как прекрасен её вьюжный шёпот! Милая покойница... Когда ты придёшь? Я жду тебя в поле — я вырвалась из башни — и Привратники спрячут меня от ярко-красных глаз. Зачем ты отдала меня? — ты видела, как белый нетопырь полз по стене — ты видела, как в тёмном углу возник супруг. Ты ушла — и я не укроюсь в твоей груди: рёбра пронижут меня — но я всё равно приду: я выйду в поле, что за чёрным лесом, я разрою мёрзлую землю... Сумерки станут ночью — и ты выйдешь из могилы. Я лягу на твоё место — под землёй он не найдёт меня. Заклинаю, заклинаю его царственными бесами!Вдруг Д е в а натягивает поводья и встревоженно оборачивается.
Д е в а. Показалось, что белое крыло мелькнуло в ветвях. Как глупо... — я не увижу супруга, если он того не захочет. Страшно! — но я не слышу погони, он не хватился меня — и башенный колокол молчит. Месяц не взошёл, а от снега светло, как днём — он всё ещё спит вниз головой; он не знает, что я ушла... (Судорожно вздыхает.) Лес уже близко. Отчего его зовут проклятым? — он мягок и нежен, как агнец. Чёрные ветви склонились к алым озёрам — я не люблю алого, но озёра... Они даже зимой теплы и солоны. Мать говорила, что нашла меня на берегу одного из них: я вышла к ней из алых вод, точно по велению доброго духа. Я тоскую по лесу — по белоснежным цветам с кровавой сердцевинкой, что растут из ран самоубийц; по ласковым кроликам... Помню: я держала бархатных крольчат в ладонях и согревала дыханием, но явился супруг и нанизал их на когти. Ах, кролики... Не скачите по могиле моей бедной матери! Д е в а робко въезжает в чёрную чащу — и спешивается. Лес врастает в белые поля: поодаль — его обломок: кривая ива, вонзившая в снег ветви. В сплетении ветвей, будто под пологом, укрылась могила. Она так светла и спокойна, что лисы вырыли в ней норы. Д е в а улыбается: лисьи дети спят на любимых останках — но ей не больно. В бледных сумерках ей мерещится тень матери — и от смерти тепло и радостно. На могилу ложится лилия из башенного сада. Д е в а (умоляюще). Матушка... Видишь: я в белом? Я дрожу на ветру, я жду, когда ты встанешь из гроба. Сегодня ночь, когда живое становится мёртвым, а мёртвое — живым. Я хочу уснуть среди снега; я хочу лежать рядом с тобой — пусть голодная лиса съест моё сердце: это лучше, чем поить кровью белую тень. Матушка! (Д е в а замолкает.) Ты не слышишь меня... Ты спишь, позабыв о похищенной дочери. Как печален лес! — я будто вернулась в пустой дом, где воет ветер.Д е в а медленно идёт обратно, белое платье трепещет.
Д е в а (тихо шепчет). Я помню, как в полдень мы спали у воды. От алых волн розовели косы... Мать говорила, что она тоже была юной — как странно! — и она не жила в лесу, но блуждала в белых полях: тогда ещё тень башен не легла на них, и Привратники не были так дики. Однажды мать пришла к чёрному лесу — по весне он был угрюм и гол — искать первые травы. Вдруг из чащи вышел златоклыкий вепрь — тёмный, косматый, как весенняя земля, и положил безобразную голову ей на колени. Мать не испугалась — и села ему на спину: «Пусть, — говорила она мне, — то был вепрь, а не единорог, но я не прогнала его». Вепрь унёс её — смелую всадницу — в чёрный лес, в глухую чащу, где иссякают алые озёра, и мать стала жить в лесу. Её богатые одежды, расшитые лазоревым шёлком, почернели — и она стала матерью: той старой женщиной, что нашла меня у воды. (Хмурится.) Отчего мать не ушла туда, где родилась? — я не знаю, любила ли она лес, но чёрный свод не был её извечным домом. Я ненавижу белые башни и мраморный покой — они не дом мне. Я оглушена тоской. Но страдала ли мать? (Задумчиво.) После я видела её вепря, но он изменился: он — как лес. Бесконечно свирепый, тёмный зверь, поросший мягкими иглами — я видела, как угрюмо он роет листву. Ему нечего было есть — это я узнала по окровавленным следам, что обрывались у логовища. Я принесла ему молока. Теперь он пил его — огромный и страшный, как сама темнота — и следы исчезли, но однажды я забыла про молоко...Д е в а выходит к озеру: розовый лёд крошится от тепла, и прибрежный снег алеет.
Д е в а (садится рядом и касается воды). Тёплое, как живая плоть. Не из него ли я вышла когда-то?.. Я помню, как белая лань пришла сюда на водопой: мордочка покраснела — о, как я тогда смеялась! — лань будто отведала волчьих внутренностей. (Опускает голову и пьёт.) Я — эта лань. Но я не растерзала волка, хотя рот мой красен, и руки красны. Я... я войду в озеро по шею: пусть белое станет алым, тошнотворно-алым — я хочу видеть, как он скорчится в гневе, когда найдёт меня не-белой; как он будет выть в тени, прячась от света... Захлопают белые крылья! (Зло смеётся.)Д е в а скрывается под водой. Она не дышит, лишь по-змеиному нежится, и тело её, некогда белое, наливается кровью. Вместо платья — лаково-алые пелены... Но озеро волнуется и выталкивает её — полумёртвого зверя.
Д е в а (тяжело дыша). И вот — я вновь на берегу. Как странно: я будто только что родилась — бездыханная, вся в крови — я слышала, что ребёнок, рождаясь, рвёт тело матери, и оттого кровь... (Строго.) Но я не знаю, правда ли это. Я не мучила озеро, я не мучила мать. Темнеет. Я вижу, как на снег пали синие тени. Скоро проснётся супруг... Но почему я думаю о нём?Д е в а оборачивается, дрожа и спотыкаясь. Она ищет взглядом коня, ушедшего в чащу; она со страхом ждёт колокольного звона — и бежит прочь.
Д е в а. Прощай, возлюбленный мой лес. Я ехала сюда — и думала, что не смогу уйти, но теперь что-то тянет меня назад: так прокажённые тянут на верёвке пречистую царевну. Я была смела миг назад, я была зла — но теперь я боюсь. Мать оставила меня — и побег был бессмыслен. (Печально всматривается вдаль, где высятся две белые башни.) Супруг ворожит... Он хочет, чтобы я вернулась. Иду.Д е в а возвращается в башню — и алый след тянется за ней, теряясь в лабиринте Привратников.
Картина II
Белая комната в белой башне. Вечер — в окне тонкий месяц. Д е в а стоит у дверей, опустив голову. В тёмном углу её ждёт С у щ е с т в о. Белое, тонкокостное, оно распласталось, как летучая мышь: кривятся белые губы, обнажая клыки. Изящно-бледное лицо стекает воском. Вместо глаз — раны. С у щ е с т в о. Ты ушла из башни. Д е в а. Да, ушла. Я была дома — в чёрном лесу — я навещала могилу матери. С у щ е с т в о. Ты знаешь: тот, кто входит в башню, не смеет выходить из неё. Лес проклят. Твоя мать мертва. Д е в а. Я не смогла стерпеть заточения. С у щ е с т в о. Ты ослушалась меня: того, кто сложил для тебя башню из костей поверженных мною; того, кто одел тебя в белое; того, кто никогда не трогал тебя.Оно дрожит — и низкий, вкрадчивый голос превращается в рёв: будто три пасти разевают кровавые рты.
Д е в а. Да, это правда: вы — призрак, что ночью приходит в мою спальню и садится у изголовья. Я слышу ваше дыхание — и после мне снятся кошмары. (Шёпотом.) Мне снятся те, кого вы загрызли. С у щ е с т в о. Я прихожу к тебе после охоты — я любуюсь белой святостью и невинностью, а ты... (Оно морщится, как от боли.) Сними с себя алое — я сожгу его. Д е в а с горечью срывает с себя омытое озером платье. С у щ е с т в о холодно смотрит на её нагое тело — и выползает из угла, ковыляя на прозрачно-белых рукокрыльях. В свете серебряной лампы видно, что С у щ е с т в о — прекрасный юноша: его точёное лицо бледно, а алые очи — пронзительно-печальны. Но Д е в а заслоняет лампу — и в тени нежный облик вновь страшно искажается. С у щ е с т в о шипит и сжимается. С у щ е с т в о. Ты боишься меня? Не надо. Я вошёл в тень лишь потому, что ты обидела меня. Но я больше не буду. Отойди от света и возьми меня за руку. Д е в а глубоко выдыхает — и отступает. Крыло оборачивается белой ладонью с гладкими, как миндаль, ногтями — и впивается в её запястье. С у щ е с т в о. Идём, я покажу тебе одну вещь. Д е в а недоверчиво следует за ним, стиснув зубы. Они идут белыми залами — и в мягком серебряном свете Д е в а видит, как обольстителен человеческий облик её супруга. Но нежность отвращает её — и в глаза бросается странная хромота. Когда Д е в а отводит взгляд, она просыпается в белом саду за башнями. Но посреди тонкокожих деревьев [каждое — спящий дух] застыло чёрное озеро. С у щ е с т в о. Зимнее небо темно и беззвёздно, но озеро темнее. Оно полно водяных тварей, что ночами выходят на берег. (Оборачивается к Д е в е.) Зайди в воду. Я хочу видеть, как ты изменяешься. Д е в а послушно заходит в чёрные воды по пояс. С у щ е с т в о стоит на берегу и молча наблюдает за ней. В воде отражается месяц, Д е в а задевает его рукой — и тот пропадает. С у щ е с т в о с тяжким вздохом подползает ближе, и Д е в а вскрикивает: она видит острые, выгнутые назад колени — и белёсые копыта, утопающие в песке. Д е в а. Я знала, что вы не человек. (Невольно крестится.) Но от вас не спасут распятия и благовония... Тисовый крест, что дала мне мать, треснул — стоило вам коснуться меня. От вашего взгляда гибли все, кто улыбался мне... Теперь они, выпитые, в белом поле. С у щ е с т в о (смеётся). Распятия... Ты вышла из алого озера, тебе ли меня бояться?.. И всё же я тебя съем. Моя отвергнутая любовь утешится лакомой кровью. С у щ е с т в о медленно спускается к чёрному озеру — Д е в а видит, как в пальцах прорастают когти; как рвётся хребет, выпуская шипы. Но она не бежит, спотыкаясь в вязкой воде — она ждёт, и красные — в пол-лица — очи более не пугают её. Д е в а. Вы правы. Я не боюсь вас — мне тошно: вы раздавленный мотыль, чьё мохнато-белое тельце, изувеченное испуганной девушкой, барахтается в янтарных внутренностях. Он шевелит усами, крылья трепещут... С у щ е с т в о оскорблённо вздрагивает — когти впустую скользят по её груди. Д е в а молчит — и резко, больно давит вспухшую шипами шею, тянет на дно — шипы остры, и кривые когти бешено ранят ноги, но она держит его — держит долго, захлёбываясь в чёрном и алом; долго — пока костисто-белая масса не затихает. Прозрачная кожа наливается чернильностью — С у щ е с т в о растворяется, как лёд. Д е в а. Но он уже мёртв — мёртв, как озеро, из которого однажды явилась тьма. Он мёртв — я убила чудовище, запершее меня в башне; я убила тень, что преследовала меня во снах... Мёртв белый нетопырь, что бился ночами в наше окно. Д е в а выходит из воды и долго, пусто смотрит на усопшего. Волны качают изломанный труп. Д е в а оглядывается на одинокие башни и неспешно — совсем нагая — идёт вдоль озера в сторону мрачных Привратников и чёрного леса. Падает тёплый снег.К о н е ц.