Сожаления

«Это невозможно» Цзян Чэн держал меч Вэй Усяня и не мог поверить своим глазам. Почему он видит свое отражение в холодной стали? Почему меч позволил воспользоваться собой? Неужели эта марионетка думает, что оружие Старейшины Илин признало его из-за сильной духовной связи? Этого не может быть: Вэй Усянь вряд ли питал к нему столь нежные чувства, а Цзян Чэн и вовсе ненавидел сводного брата. Даже если Вэй Ин все же сохранил частичку теплых отношений между ними, этого не достаточно для запечатанного меча. Да и в конце концов, с чего бы этим отношениям быть: он же бросил Цзян Чэна одного! И не только Цзян Чэна, он бросил всю свою приемную семью, весь свой клан, вообще всех, чтобы быть с теми недобитыми остатками клана Цишань Вэнь на той проклятой горе, где он проводил свои чертовы эксперименты. И ради чего? Ради глупого самодовольства. Цзян Чэну никогда этого не понять. У Вэй Усяня могло быть все: он был талантливым заклинателем, имел притягательную внешность, внутренний стержень — и во всем он превосходил Цзян Чэна, которому приходилось выкладываться в два раза больше на тренировках и занятиях, сдерживать свою вспыльчивость, проявлять почтение всем и вся за них двоих. Вопреки всему у Вэй Ина была семья: потеряв свою собственную, он рос наравне с Цзян Чэном и Цзян Яньли. Даже более того, родной отец Цзян Ваньиня потакал проказам Вэй Усяня, в то время как держал собственного сына в ежовых рукавицах. Немудрено, что собственная мать Цзян Чэна невольно распускала слухи про особое отношение Цзян Фэнманя к сыну старого друга и равнодушие к собственным детям. Но Цзян Чэн мирился со всем. Он молчал, как того требовали нормы приличия, которые его заставили выучить назубок. Он молчал, как того требовало самообладание, которое отец пытался воспитать в сыне. Он молчал, как того требовали братские чувства, которые Цзян Чэн все же испытывал к вечно попадающему в передряги Вэй Ину, ведь нередко приключения в этих передрягах они делили на двоих. Вступив на путь Тьмы, Старейшина Илин предал все известные нормы приличия. Натравив своим безрассудным геройством клан Цишань Вэнь в пристань Лотоса, Вэй Ин погубил весь орден Юньмэн Цзян. Смерть шицзе и Цзынь Цзысюаня от рук Вэй Усяня уничтожила все остатки семейных чувств в Цзян Чэне. Что должно его сдерживать теперь? А главное: какая сила заставила меч признать Цзян Чэна? Неужели Вэй Усянь подготовил еще одно театральное представление и решил лишний раз поиздеваться над главой клана? Фиолетовые всполохи молний блестели на гладком металле. Спутанные волосы нервно щекотали шею со вздутыми венами. Грудь Цзян Чэна тяжело вздымалась, казалось, что легкие заполнили водой. Глава ордена никогда не отличался терпением, но сейчас отчего-то не стремился узнать ответ на терзающий вопрос. Может, Цзян Ваньинь о нем догадывался? Может, именно он заставлял его метаться между холодной ненавистью и щемящей жалостью к Старейшине Илин? Почему-то Цзян Чэн был уверен, что он должник Вэй Усяня. Мужчина не мог себе этого объяснить, но чувство вины перед сводным братом после всех ужасных событий никогда не покидало его. Между тонкими бровями залегла складка, что-то внутри начало клокотать и вздрагивать, хотя Цзян Ваньинь с присущим ему упорством подавлял любое лишнее движение мускулов. Мысли беспорядочно метались, бессонные ночи дали о себе знать на кругах под глазами. Нет, глава ордена Юньмэн Цзян определенно не хотел получить ответ, но вопреки всему задал нужный вопрос: — Почему меня? — несмотря на дрогнувший голос, тон Саньду Шэншоу требовал немедленного ответа. Каждую клеточку тела пронзила нервная дрожь, но лишь на секунду. Вэнь Нин ответил. Как мог меч принять его за Вэй Усяня? Разве они схожи хоть в чем-то? Глава ордена готов отрубить руку человеку, который даже помыслит о таком. Он, Цзян Чэн, герой пристани Лотоса, восстановивший порядок в ордене, избавивший мир от тысячи вражеских сил, и Старейшина Илин, который и есть опаснейшая из тех сил, бесстыдный и самодовольный одиночка-трюкач. Нет, хоть оба они хотели избавить мир от несправедливости, само значение несправедливости они понимали по-разному. Цзян Чэн достиг совершенства в контроле над телом в бою, но все эмоции мужчины были написаны на лице. Его взгляд бегал между Призрачным Генералом и мечом, рот непроизвольно открывался в попытке ухватить хоть каплю прохладного воздуха. Робеющая рука вертела холодное оружие, будто помимо выгравированных ранее иероглифов там появилось объяснение происходящему. Кончики пальцев неприятно покалывало, в ушах стоял приглушенный шум, Цзян Чэн слышал все звуки из-под толщи воды. Ветер, шелест листьев, звон колокольчиков. Бесконечный миг молчания. — Потому что Золотое Ядро, которое приводит в движение духовные силы в вашем теле, принадлежит ему. Глоток воздуха, его нет. Легкие работают, Цзян Чэн чувствует их конвульсии, но на Земле как будто закончился кислород. На каждые пять попыток приходится один вздох. Все тело свело, Цзян Ваньинь стоял с широко раскрытыми глазами, рот искривился, брови непроизвольно поползли вверх. Рука до дрожи сжала рукоять проклятого меча, Цзыдянь больно сдавила кисть. Что-то внутри Цзян Чэна оборвалось — тот самый клокочущий сгусток. Его эффект разлился по всему телу, отчего глава ордена готов был плеваться кровью, на языке уже чувствовался гадкий металлический привкус. Все сказанное — правда? Пальцы непроизвольно потянулись к торсу, будто были готовы вырвать Ядро и проверить все самому. «Нет, это невозможно». Вторая невозможность за минуту? Как же, почему Цзян Чэн вообще верит словам убийцы? Это мерзкое создание наверняка врет, его внутренняя сущность ничем не примечательнее внешней: он уродлив и душой, и телом. Глава ордена не простой заклинатель, он один из лучших, его духовные силы — это результат его труда. Все, что окружает их сейчас — это его рук дело! Никакой Вэй Усянь и пальцем не пошевелил, чтобы помочь осиротевшему молодому господину Цзян, напротив: Вэй Ин предал свою клятву. Цзян Чэн один восстановил орден, он совершенствовался до нестерпимой боли, он сам сформировал Золотое Ядро! Но он же его и потерял однажды. От этой догадки Цзян Чэну хотелось вжаться в стену. «Этого не может быть, этого просто не может быть…». Неужели Вэй Ин и тут смог обойти своего сводного брата? Неужели все, что создали эти руки, руки Цзян Чэна, принадлежит Старейшине Илин? Неужели без него он никто? Как же так вышло: после стольких лет отсутствия Вэй Усянь все равно вернулся победителем из их извечного состязания, в котором Цзян Чэн постоянно оставался в тени от яркого триумфа сводного брата. «Нет, это ложь!» Губы главы ордена дрожали, голос перешел на откровенный крик: как, откуда Вэнь Нин это все знает? В глазах мужчины читалась растерянность, пальцы судорожно сжимали и разжимали рукоятку меча, казалось, что она раскрошиться в его руке. Он, сам Цзян Чэн, стоял, стыдливо ссутулив плечи, расспрашивая своего злейшего врага с немой мольбой в воспаленных глазах, вздрагивая от каждого холодного слова Призрачного Генерала. Брови Цзян Ваньина изогнулись в неверии, он отчаянно мотал головой при каждом новом ответе Вэнь Нина. Воспоминания о том дне мелькали в памяти. Но их было немного из-за… Цзян Чэн не был в сознании во время процесса. Он только помнил, что на гору его проводил Вэй Усянь, заранее предупредив о всех прихотях целительницы: нужно было непременно представиться именем Вэй Ина, а путь искать с завязанными глазами. И все эти правила объяснил ему никто иной, как сам Вэй Усянь. Он же нашел и способ исцеления Цзян Чэна… Вэнь Нин же говорил о событиях в таких подробностях, которые не подмечал сам глава ордена. Но если Цзян Чэн не видел и не слышал его, как Вэнь Нин мог быть свидетелем исцеления? «Нет, все сказанное не может быть правдой!» Или все же может, просто так больно задевает Цзян Чэна? — Ложь! Ложь! Ложь! — многочисленные выкрики нарушали покой пристани Лотоса. При любом новом слове Вэнь Нина голос главы ордена звучал все более отчаянно, будто и он сам уже не верил в свои слова, до последнего боясь признать истину. Окончательно потеряв контроль, Цзян Чэнь отбросил от себя меч, словно тот был раскаленным металлом, который полыхал дьявольским огнем. Он отчетливо видел, как душа Суйбяня исказилась кривой усмешкой. Глава ордена представил, что меч только и ждал того момента, когда сможет отыграться на Цзян Чэне вместо своего хозяина, который никогда не пускал Суйбянь в ход против своего ордена. «И ведь правда. Вэй Усянь никогда не атаковал орден Юньмэн Цзян, такое случалось только один раз. В конце концов, он же был... и остается моим сводным братом. Неужели настолько нереально, что Вэй Усянь мог так же безрассудно оберегать меня, сколь безрассудно защищал остатки клана Цишань Вэнь — наплевав на все правила и на себя?» От этой мысли бросало в жар. Даже находясь в окружении рек и озер Цзян Чэн не чувствовал влажность ночного воздуха. Каждая новая деталь из рассказа Призрачного Генерала навевала все больший ужас. Окончательно уничтоженный бессмысленностью неверия, Цзян Ваньинь молча слушал рассказ Вэнь Нина. Слушал и не мог пошевелиться. На смену оцепенению пришла мелкая дрожь, будто вокруг резко забрали все тепло, хотя Цзян Чэн задыхался в пекле. Горло сковали невидимые кандалы, казалось, что изо рта Вэнь Нина извергается не безжалостная правда, а бесчисленное количество цепей, обвязывающих шею главы ордена. Цзян Чэн не знал, что чувствует. Это страх? Боль? Обида? Благодарность? Все вместе? Безумный взгляд метался, тонкие черты еще недавно столь самоуверенного мужчины заострились, челюсть сжималась и разжималась, а чувства переполнили дух Цзян Чэна настолько, что Цзыдянь снова окрасилась фиолетовыми искрами. — Замолчи! — Цзян Ваньин сжал кулаки до хруста в костяшках. Выходит, он был всего лишь еще одним экспериментом Вэй Ина? Он, Сяньду Шэншоу, без зазрения совести присвоил себе то, что принадлежало другому? Не просто другому, а самому Старейшине Илин?! Тот, кто первым осуждал Вэй Усяня, сейчас пользуется его же силой? И никогда об этом не догадывался? Поэтому он всегда был и будет вторым после Вэй Усяня: когда один просто пользовался уже готовым материалом, второй анализировал, выискивал детали, изучал все сам. Цзян Чэн так и не спросил, что это была за медицина, которая смогла вернуть ему Золотое Ядро. А стоило ли? Ведь главное, что Цзян Ваньинь снова может пользоваться духовными силами, что он достоин поста главы ордена, что он может зваться гордостью ордена Юньмэн Цзяна, что он… все еще лучше большинства. Только сейчас Цзян Чэн почувствовал влагу на лице: по впалым щекам катились две тонкие струйки слез. Все его естество разрывало изнутри, он качался взад-вперед как сумасшедший в такт сбившемуся дыханию. Молодого господина Цзян душили слезы, он инстинктивно сузил глаза, чтобы никто не прознал о его слабости, чтобы его позор не увидели. Но теперь было поздно: сам Цзян Чэн и есть позор. Вэнь Нин говорит, что его сестра Вэнь Цин тоже была там. От неожиданности Цзян Чэн резко развернулся к Призрачному Генералу, но увидеть выражение лица марионетки не смог: все застилала пелена слез. Они уже текли свободными потоками, капая со скул и подбородка. Боль не сравнима ни с одним ударом самого острого меча: главе ордена раз за разом всаживали тупой нож в сердце. Он буквально чувствовал, как разрывается плоть, как тяжесть всех его неискупимых грехов перед близкими людьми опадает на плечи грудой камней и сдавливает виски невидимым обручем. «Вэнь Цин проводила обряд? Та самая Вэнь Цин, прах которой развеяли по ветру, после чего я пошел отмечать это событие с именитыми кланами? Та девушка из клана Цишань Вэнь, которая выходила меня и шицзе? Это ее руки спасли мое самолюбие, это Ядро Вэй Усяня защитило мою гордость? Благодаря им я совершил столько достойных поступков, вознесших меня среди знаменитых заклинателей. А что я сделал для них?» В голове сразу прояснилось — убийца. А следующая мысль — бежать. — Не может быть! Цзян Чэн мог повторять это бесконечно. И он знал, что так и поступит. Но он также знал, что это не изменит горькую правду. Колкие слова Вэнь Нина про его детскую наивность впивались клещами в и без того истерзанную душу главы ордена. В нескончаемое «Не может быть!» он вкладывал все: мольбу, ужас, злость, извинения, скорбь. Словно раненое животное, он совершил последний рывок: — Почему мое Золотое Ядро было восстановлено? Очевидный ответ Вэнь Нина, не менее очевидное отрицание правды Цзян Чэном. Он мотал головой как одержимый, резко встряхнул рукавом, будто этот символ презрения среди заклинателей мог на что-то повлиять в реальной жизни, неподвластной правилам ни одного ордена. Вэй Усянь отдал Цзян Чэну свое Ядро, а в неведении он оставался так долго из-за заботы Вэй Ина и мастерства Вэнь Цин. При повторном звуке имени Вэнь Цин Саньду Шеншоу вздрогнул. Он поднял полные слез глаза на Призрачного Ген… Нет, на Вэнь Нина и понял, как сильно ошибался на свой счет. Цзян Чэн стоял перед искаженным чарами человеком, у которого отнял все: жизнь, дом, сестру, семью, друга, будущее. Вэнь Нин страдал от гнева главы ордена даже после смерти. И сейчас, еще пару минут назад Цзян Чэн нанес ему несколько ударов Цзыдянем. Но на мертвенно-бледном лице Вэнь Нина не виднелась и капля ненависти, скорее наоборот: «Он жалеет меня?». Цзян Чэн и не задумывался, что с в сущности он и Вэнь Нин очень похожи: они имели общие потери. Только Цзян Чэн кричал о своей утрате, а Вэнь Нин… ему было некому кричать, он был один. Осознание этого полоснуло Цзян Чэна словно мечом: «Я виноват, я так сильно виноват. И мне никогда не искупить свою вину ни перед кем из них». Правда о Золотом Ядре была тем самым недостающим кусочком в мозаике чувств Цзян Чэна. Вот почему посреди его ярости на темные методы иногда проскакивало волнение за Вэй Усяня. «Если Ядро одного заклинателя пересаживали другому, то что происходит с донором?» — глава ордена не хотел это знать, но он и не думал прерывать Вэнь Нина. Он не смел теперь прерывать кого-то из окружения Старейшины Илин. Вот почему его меч решил поиздеваться над Цзян Чэном — именно из-за него Суйбянь пришел в ненадобность. Без Ядра заклинатель даже не мог использовать некоторые мечи, не говоря уже о владении фехтованием в совершенстве. «Получается, что это я причина Темного Пути?» «Получается, что Вэй Усянь творил моими руками добро, а я его — зло?» «По моей вине погибли все те заклинатели? Я собственноручно убил Цзинь Цзысюаня и Цзян Яньли? Кто мне теперь ответит, какая ответственность за содеянная на нем, а какая — на мне?!» Цзян Чэн уже просто стоял, в шоке внимая всем доводам Вэнь Нина касательно Вэй Усяня. Громкие всхлипы сменились тихими полувздохами, колотящая дрожь перешла в разбитую усталость, все его тело обмякло. На главу ордена нахлынули новые воспоминания: как он встретил Вэй Ина после его пропажи, как критиковал за отсутствие меча, как срывал на нем свою злость. «И из-за чего? Из-за несоблюдения глупых приличий, которыми не кичусь я сам?». Острая резь в груди перешла в пульсирующую боль. Так бывает при колотом ранении. Кажется, тело Цзяна Чэна, привыкшее к частым травмам, инстинктивно реагировало так же, как при реальном увечье: движения свелись к минимуму, только нервно дергались брови, рваное дыхание старалось сровняться. Новыми при этом чувстве были ощущение внутренней пустоты и нескончаемый поток несдерживаемых слез. Цзян Чэн уже выплакал все, когда внезапно его схватил новый приступ ненависти. Еще не упавшие капли трепетались на подбородке, щеки и глаза нещадно жгло. Мужчина лишь задавался вопросом: кого он ненавидел больше всего — судьбу, Вэй Усяня или себя? Каждое воспоминание о колкости Цзян Чэна вонзалось очередной иголкой в висок, а таких воспоминаний было тысячи. Он мысленно проклинал себя, свою опрометчивость, свою наивность, свою жестокость. «И как мне с этим жить?» Внезапный стук Бичэня разорвал поток мыслей. Цзян Чэн испуганно посмотрел в сторону Лань Ванцзи, но сил на новое потрясение у него не было: молодой господин Лань беззвучно плакал. Цзян Ваньин опустил взгляд и увидел его. Бледный, худой, он будто ребенок, что спал после долгой прогулки. Ребенок, который истекал кровью, чьи сведенные брови образовали ломаную кривую на лбу, чьи и без того слабые духовные силы были на исходе. «И этого юнца я провоцировал на битву в Храме Предков ордена Цзян перед глазами моих почивших близких? Не только моих, но и его. И они все это видели. Хуже, они были свидетелями правды, действительность которой открылась передо мной только сейчас, спустя более, чем 13 лет. Спустя более, чем длинна жизни Вэй Усяня…» Лань Ванцзи не смотрел на него, но Цзян Чэн знал, то в глазах второго нефрита клана Лань можно прочесть презрение чистой воды. То же презрение, с каким глава ордена относился к ним на протяжении этих нескольких дней. Но Хангуан-цзюнь не Цзян Чэн. Он молча встал, хотя в движении его спины проглядывалась резкость и агрессивность, бережно приподнял Вэй Усяня и, не бросив ни единого слова, даже маленькой колкости, которую так ждал Цзян Чэн, ушел, не удостоив главу ордена взглядом. Ушел и оставил Цзян Чэна одного с его мыслями. Хангуан-цзюнь был даже более жесток, чем Цзян Ваньинь. Вань Нин тоже избегал встречаться глазами с Цзян Чэном. «Пожалуйста, кто-нибудь, вызовите меня на битву, поклянитесь в изощренной мести до конца своих дней. Ударьте исподтишка, распылите яд, метните нож. Хотя бы осудите вслух, высвободите ярость, унизьте меня в стенах моего же ордена. Пожалуйста… Только не заставляйте меня делать это самому за вас…» Когда Цзян Чэн опомнился, Вэнь Нин протягивал ему меч Старейшины Илин. Летний ветер легким дыханием коснулся разгоряченной кожи мужчины, слегка потрепав его взъерошенные волосы. Цзян Чэн все силился что-то сказать в ответ на слова Вэнь Нина, но только он и сам не знал, что. Он, словно рыба, медленно открывал и закрывал рот с дрожащими губами, но не произносил ни звука. Стыдно признавать, но в Цзян Чэне теплилась надежда, что это месть Вэнь Нина. «Возможно ли это? Конечно, если бы у него был список обидчиков, в нем я был бы на первом месте. Может, все ложь? Что если все слова можно вернуть обратно?» — Не может быть, -осипло прошептал глава ордена. Очередной приступ паники. Цзян Чэн цепляется за слова Вэнь Нина, как за соломинку: «Проверить, нужно проверить меч на других». Ему уже все равно на обвинения брата Вэнь Цин, мертвой Вэнь Цин. «Мне никогда не сравняться с Вэй Усянем? Мне? Это ему никогда не сравняться со мной!» Цзян Чэн словно слышал себя со стороны и поражался дикости своего голоса, будто это был предсмертный вопль животного, еще недавно бегающего по лугам, а сейчас умирающего со стрелой в легком. Сдавленный, сломленный, он в истерике искал глазами возможный выход в безвыходной ситуации. Разум твердил: «Смирись». Сердце надрывалось: «Все ложь!». В неистовстве Цзян Чэн преодолевает боль в горле и кричит: — Вы все мне лжете! Он быстро выхватывает меч из чужих рук и убегает прочь, подальше от пустых глаз Вэнь Нина, с печалью провожающие Цзян Чэна. На тренировках Цзян Чэн любил две вещи: атаковать и бегать. И то, и другое у него получалось даже лучше, чем у Вэй Усяня: атаки мощнее, скорость быстрее. Однако в этих двух делах Цзян Чэн преуспел не только на поле битвы, он также отлично атаковал словами и убегал от моральных дилемм. Да, из него вышел прекрасный солдат — он превосходно учится, не задавая лишних вопросов, без заминок исполняет приказ, оружие в его руке было опаснее разъяренного духа. Но человек из Цзян Чэна вышел дрянной. Глава ордена забежал за одну из многочисленных колонн вдоль стены тренировочного зала, чтобы перевести дух. Казалось, что без гнетущих фигур Вэнь Нина и Хангуан-цзюня стало легче дышать, но пульсирующая боль внутри начала печь с новой силой и жгла так, что искры посыпались из глаз. Цзян Чэн зажмурился от телесных страданий, не имея физических ран. Он не имел понятие, как исцелиться: «Как заполнить черную воронку в груди?». «Может, этим самым мечом?» — Цзян Чэн бросил беглый взгляд на Суйбянь. Нет, он не может, на нем слишком много ответственности: «Сейчас не время думать о себе, да и что я скажу при встрече с шицзе? Я не могу бросить Цзинь Лина». Но куда ему бежать от самого себя? Цзян Чэн закрыл глаза и до крови прикусил губы. «Что мне сделать, чтобы не чувствовать эту боль?» — он подумал про себя. — «Вот бы кто сейчас видел известного главу ордена Юньмэн Цзяна Суньду Шеншоу — обессилевший, сползший на деревянный пол, судорожно сжимающий меч Старейшины Илин с искаженным лицом, на котором проглядываются высохшие ручьи от слез, что припечатали к коже целые пряди волос». Ресницы Цзян Чэна встрепыхнулись и он открыл покрасневшие глаза, снова наполнившиеся соленой влагой. В голове крутилась лишь одна фраза: «Это невозможно». Но разве девиз ордена Юньмэн Цзяна не шел сейчас в разрез с мыслями его предводителя — стремись достичь невозможного. Вэй Ин всегда стремился. Как сегодня выяснилось, часто преуспевал. — Глава ордена, с Вами все в порядке? — Цзян Чэн и не заметил, как к нему подошли юные ученики, вернувшиеся с ночной охоты. Наверняка они были шокированы, увидев растрепанного Суньду Шеншоу среди смеси песка, пыли и сухих листьев. Цзян Чэн мигом переменился в лице. Во-первых, он был главой этих воспитанников, во-вторых, он тоже захотел попробовать достичь невозможного. В свете фонарей вряд ли кто-то придаст большое внимание его внешнему виду, но на всякий случай Цзян Чэн проглотил вязкий комок в горле и подавил влажный блеск глаз. — Вынь этот меч, — глава ордена с каменным лицом протянул ближе стоящему юноше оружие. Сначала парень лишь растерянно моргнул глазами, но отдавая себе отчет в ситуации неловко протянул руку к Суйбяню. Он схватился за рукоять, легко потянул меч из ножен, но тот не поддался. Тогда юноша дернул меч сильнее, но и в этот раз его ждала неудача. Цзян Чэн подбежал к каждому. Он опросил их всех. В бешеной лихорадке он протягивал меч уже каждому встречному, не обязательно адепту его ордена, но и простым слугам, представителям других кланов и даже детям. Стоит ли говорить, что все его попытки были безрезультатны? Точнее, только его попытка и была удачной. Внезапно Цзян Чэн остановился на месте, прекратив преследовать очередного незнакомца. «Как смешно: я был настроен против Вэй Усяня решительнее всех. Но судьба распорядилась так, чтобы я был перед ним в неоплатном долгу». На губах Цзян Чэна дрогнула грустная улыбка, взгляд снова увлажнился слезами. «И после всего, что ты сделал для меня и что сделал из-за меня, я все равно не могу простить тебя, Вэй Усянь». Глава ордена рассмеялся сквозь нахлынувшие слезы. Он сделал то, что умел лучше всех — убежал. Последний раз по этому полю они бежали с Вэй Ином, когда пристань Лотоса была уничтожена. Какие они тогда были юные и потерянные. Все, на что сводные браться рассчитывали в разгар хаоса, это на быстроту ног и четкость слуха. То была ужасная ночь. Цзян Чэн тогда впервые возненавидел по-настоящему. И, будучи в скорби, возненавидел опрометчиво: вся его ярость сконцентрировалась вокруг Вэй Ина. Тогда же он впервые задумался об убийстве человека. Цзян Чэн никогда себе этого не простит. Он понимал всю глупость своей злости на Вэй Ина, но ему надо было ее выплеснуть на ком-то легкодоступном. На ком-то, кто поймет и не будет держать зла. И Вэй Усянь это прекрасно понимал, за что Цзян Чэн был ему бесконечно благодарен. В ту проклятую ночь Цзян Чэн не спал. Он слышал всхлипы Вэй Ина, видел, как трава дрожала от судорог в его теле. Цзян Чэн не заметил как, но в какой-то момент стало совсем тихо, только ветер мог шелестеть длинной травой забавы ради. Приподняв глаза, Цзян Чэн увидел, что Вэй Усянь спит, но слезы его текут даже во сне. Он лежал, сжавшись калачиком на холодной земле, самого Цзян Чэна грели исключительно обжигающие слезы, от силы ветра немного спасала трава. Это продолжалось до утра. «Я так и не извинился перед ним за все, а ведь он был так же юн, как и я, и скорбел уже по потере вторых родителей. Мы вообще никогда не вспоминали ту ночь. Наверное, так было проще. Для меня. И Вэй Усянь, вытаскивающий меня и шицзе из омута тьмы невосполнимой потери, Вэй Усянь знал это. Он всегда так поступал? Молча делал то, что от него ждали другие. Нет, конечно нет, вспомнить хотя бы наши постоянные перепалки… Но если Вэй Усянь хотел, он горы сворачивал ради дорогих ему людей» Колени Цзян Чэна подкосились. Он рухнул в траву, как и тогда, распластав руки во всю ширь. Роскошные одежды тридцатилетнего мужчины примяли траву, еще помнящую тепло его юношеского тела, волосы обрамляли ореол его бледного лица, выражавшего всемирную усталость. Без зазрения совести Саньду Шэншоу дал волю слезам, совсем как тогда. В одной из рук он по-прежнему держал ножны, пока пальцы второй сжимали сам меч. Лежа на шелковой траве, Цзян Чэн отчетливо осознавал, что никогда не простит Вэй Усяня. Это было бы подло по отношению к Цзинь Лину. Обращаясь к звездному небу, он тихо прошептал: «Прости меня. Я не могу, но ты можешь: прости меня» Вот только Цзян Чэн не знал, сможет ли сказать это нужному человеку.