Не живи прецедентами, это не спасёт тебя от граблей

В День Святого Валентина Такасуги сказывался больным еще со средней школы и оставался дома. Впервые он это сделал после того, как в один прекрасный день открыл шкафчик для обуви, и оттуда вывалилась целая гора шоколадных сердец. Он так и не выяснил, кто оказал ему такую честь, так что в Белый день того года скромные дарительницы остались неодаренными в ответ. Впрочем, он подозревал, что это была такая шутка, и вовсе не девушки или девушка так жестоко посмеялись над ним, а какие-нибудь члены Дисциплинарного комитета, или кто-то еще, столь же остроумный. С тех пор Такасуги пропустил три ДСВ и чувствовал себя преотлично. Однако настал последний год обучения, пропуски жестко карались, так что он был вынужден в этот последний школьный ДСВ прийти. К последнему классу старшей школы даже в самые пустые головы приходит очевидная мысль о важности учебы, и студенты уже не так легко разбрасываются свободным временем и деньгами на обеды. Насвистывая мотив своей новой песни, Такасуги спокойно подошел к своему шкафчику для обуви. Он был не из тех, кто обжегшись на молоке, дул на воду. Подумаешь, кто-то однажды расщедрился и завалил его шоколадом, в конце концов это нормально для ДСВ. Кому-то в этот день выдают годовую норму шоколада, а кому-то не перепадает ничего. Из шкафчика ему под ноги вывалилась груда коробок. Он вздохнул, аккуратно переступил через них и достал сменную обувь. До второго урока (на первый он опоздал, дабы избежать ненужного внимания) оставалось еще около десяти минут. Может быть, стоит разложить эти коробки по другим шкафчикам? За спиной послышался звук, который невозможно спутать ни с чем: щелк. Такасуги оглянулся, и увидел небрежно прислонившегося к стене Окиту-куна. Его телефон делал, казалось, сорок снимков в секунду. Щелк. Щелк. Щелк. Внимание его было приковано к рассыпавшемуся богатству. — Что-то потерял, Такасуги-кун? — заботливо спросил Окита-кун, не переставая нажимать на кнопку. — Кто-то использовал мой шкафчик для хранения годового запаса шоколада. Ты не мог бы разобраться с этим, как член Дисциплинарного комитета? — Тебе лучше обратиться за этим к Хиджикате. Я могу лишь конфисковать… конфисковать этот контрафакт? Такасуги как-то стало сразу спокойнее на сердце. — Тогда оставляю все на тебя. Окита-кун вместо того чтобы кинуться к халявному шоколаду, вдруг встал у него на пути и лицо его озарилось какой-то особенно неприятной ухмылкой. — Ты и на этот раз ничего ей не ответишь? Даже не отблагодаришь за внимание? — Ей это кому? Ты знаешь, кто это сделал? Окита снова ухмыльнулся знаменитой улыбкой садиста. — Конечно, знаю. Все знают, кроме одного высокомерного ублюдка, который играет с нежным девичьим сердечком. Меня-то все устраивает, если что. Продолжай в том же духе. Такасуги попробовал вспомнить, с чьим сердцем он когда-либо играл, и в голову не приходило ровным счетом ничего. — Если что-то знаешь, так и скажи, а не знаешь, проваливай с дороги. Окита подобрал с пола самую маленькую коробочку и кинул Такасуги. — Открой и сам узнаешь.

***

Дорога из школьной столовой показалась Такасуги слишком длинной. Он впервые так долго там проторчал, да еще и в неожиданной компании. Ему удалось вежливо поблагодарить Кагуру, странную девчонку в нелепых очках, что приходила на уроки перекусить, и словом, и делом: угостил ее полным меню и выслушал гневное ворчание в адрес подлого Сого, раскрывшего ее тайну. Идея со шкафчиком тоже принадлежала подлому Сого, который обещал помочь ей подарить шоколад, не привлекая внимания. Но теперь хорошо, что все раскрылось, и Такасуги-кун принял ее чувства. Раз они теперь вместе, все будет по-другому, жить станет веселей! — Я теперь твоя девушка, вот подлый Сого теперь попляшет! — поедая осьминогов, бормотала Кагура. — У меня самый красивый и крутой парень, а подлый Сого пусть вздыхает в сторонке! — Для моей девушки ты слишком часто упоминаешь имя Сого-куна, — невзначай заметил Такасуги, но Кагура намека не поняла. Когда она полностью переключилась на еду, он сумел вырваться на волю и направился на крышу. Путь лежал через длинный коридор, и именно там ему и встретился Гинпачи-сэнсэй, как обычно погруженный в собственный богатый внутренний мир. Гинпачи-сэнсэй прошел мимо, ответив на приветственный кивок таким же, а потом вдруг резко сдал назад. — Погоди-ка, Шинске-кун, остановись. Я должен сделать тебе пару замечаний. — Пару? — Пару десятков замечаний. — Прежде эту обязанность любезно брал на себя Дисциплинарный комитет, — сказал Такасуги. — Лучше скажи, куда пойдешь после школы. В университет? Мне нужно для отчета. — После школы я собираюсь поступить в консерваторию. — В Эдовскую школу музыки ты хотел сказать? Такасуги изобразил задумчивость. — Гинпачи-сэнсэй, в школьной столовой сегодня шоколадное мороженое появилось, какое вы любите. Надо сказать, что он даже почти что и не солгал: сегодня там действительно было мороженое, только ванильное. Кагура съела три порции. В глазах Гинпачи-сэнсэя, чем-то напоминавших глаза дохлой рыбы вдруг поселилась жизнь. — Да? Ну тогда я потом сделаю тебе сорок восемь замечаний. Приходи к последнему уроку.

***

Крышу заливал солнечный свет. По небу важно плыли облака, а обеденный перерыв подходил к концу. У сетки сидел злой Хиджиката с едой, полностью скрытой майонезом так, что невозможно было определить, чем это было прежде. У него почему-то был бинт на левой ладони. Такасуги молча уселся рядом и достал сигареты. Пока Хиджиката ел свой нехитрый обед, он неспешно выкурил две, полегчало. Хиджиката ворчливо заметил, что бегать на крышу каждую перемену он порядком задолбался. Такасуги не очень понимал, зачем он вообще это делал. Они же договорились встретиться на крыше во время перерыва на обед. — Какие еще новости? — спросил Такасуги. Выяснять отношения ужасно не хотелось, необходимо было сохранить силы для разговора с Гинпачи-сэнсэем. — Пока ты отсутствовал, мне пришлось посетить медицинский кабинет. У нас был жесткий матч по бейсболу, тебя не хватало. — Тебе сделали укол с майонезом, и ты сразу же выздоровел? Хиджиката недолго думая, толкнул его в плечо, и Такасуги подумал: наконец-то! После доброй драки Такасуги перевел дух и все-таки сделал то, ради чего пришел: спел свою новую песню. Хиджиката слушал без интереса, но по окончании сдержанно похлопал и сказал: — Знаешь, ты бы мог сыграть в школьной постановке «Бала демонов». — Интересно, кого? Корло-саму? — Нет, конечно. Сору. Корло-саму играю я. — Чья-то челка ма-а-нит за со-бой, — пропел Такасуги, но у него не получилось изобразить сопрано. — Попробуй найти на женскую роль девушку, Хиджиката. Говорят, если поискать, они всегда находятся. — Может ты мне и поможешь? Сого прислал твою фотку среди девичьих даров. Может, кто-то из твоих поклонниц умеет петь? Такасуги прикинул, что Кагура в роли Соры перетянет спектакль на себя, перережиссирует, да еще и проест весь скромный бюджет. — Думаю, те дары предназначались Оките-куну. И он их забрал. Хиджиката мрачно кивнул: — Забрал и хвастался, что мы не получим ничего. — Ты огорчился? — Да нет, — ответил Хиджиката, притягивая Такасуги к себе. — Не особо. Пронзительно зазвенел звонок на урок, а они все еще сидели, озаренные солнечным светом, в настроении вполне подходящим для ДСВ.