***
Ему пять*, и они с сестрой впервые отправляются в гости только вдвоем. Напутствия сиятельного отца, безупречного в своем презрении к окружающим, отступают, и сердце наполняется странным ожиданием. Сестра прижимает его к себе, а он лишь восторженно вертит головой по сторонам, будто впитывая роскошные интерьеры Манора, так непохожие на серые, тусклые стены родного дома, наполненные сгустившейся тишиной. Драко Малфой чудовищно похож на свою красавицу-мать - решает Теодор, привлеченный чужим пением. Даже голоса у них одинаковые: в голове будто звучат переливчатые колокольчики, когда его первый друг выводит первые строчки йольской баллады, усевшись на полу перед огромным камином. И в этих посиделках, внезапных и оттого еще более ценных, заключено так много всего, что Теодор устало кивает в такт знакомой мелодии, незаметно для себя погружаясь в сон…***
Ему десять, когда они ссорятся впервые. И Теодор с удивлением осознает, что все же не разучился плакать, когда субботним утром не видит в окне черного малфоевского филина с привязанным к лапке письмом. Обычно Драко пишет раз в неделю: им редко удается увидеться, а еще реже, провести время только вдвоем. Кребб и Гойл - вассалы Малфоев - поэтому Теодор привыкает к их присутствию, но еще больше замыкается в себе, и только Драко может его расшевелить. С каждым днем в нем все больше проступают отцовские черты: высокомерие, отстраненность и неестественная холодность. Теодор думает, что понимает, в чем дело. Он читал об этом. Иногда ему кажется, что он прочитал все доступные книги о ментальной магии. Потому что ему это нужно. Ему нужно объяснить себе, почему его так тянет в Мэнор. Почему ему уютно в компании заносчивого эгоиста, которым становится Драко, стоит отцу появиться на горизонте… и он высказывает все это в письме. И свою внезапную обиду, и злость, и непонимание. Высказывает, и боится, что потерял единственного друга, который, несмотря ни на что, всегда делает его жизнь ярче. Сова прилетает перед ужином. И в письме, небрежно привязанном к ее лапе, всего одно слово: "Да". Теодор смеется и идет в библиотеку. Книги лучше людей: они никогда его не подводили.***
Теодору четырнадцать, и ему нравится Хогвартс. Темные коридоры, где так легко затеряться; тихая библиотека, полная тайн и загадок, которые не перестают его удивлять; Большой Зал, в котором неожиданно легко затеряться; и их спальня, место молчания. Одного на двоих. Он мог бы рассказать, как импульсивный, активный Драко, которого сложно представить неподвижным, часто падает на кровать без сил, после изматывающих квиддичных тренировок. Как он почти незаметно, ласково гладит строчки материнских писем, которые хранит в верхнем ящике своего стола. Как вполголоса ругается, костеря то Поттера, то Снейпа, то Дамблдора, удивительно органичный в своей детской, глупой ненависти. И как, привалившись к его плечу, запутывается пальцами в чужих волосах, вполголоса рассказывая, о чем думают их однокурсники. Теодор знает о человеческом теле многое, поэтому его почти не удивляют собственные реакции. Он признает: Драко Малфой, его лучший друг, один из самых красивых людей, что ему встречались. Но ни Дафна Гринграсс с ее идеально пропорциональным телом, ни Падма Патил с тяжелыми волнами бархатных волос, ни даже Эдриан Пьюси - мокрая мечта хогвартских сплетниц с третьего по седьмой курс, не вызывают в нем и десятой доли тех желаний, что просыпаются в нем от одного взгляда на Драко. Это так чертовски неправильно, ощущать тяжелый, горячий ком в груди, что Теодор привычным усилием воли загоняет свое "я" вглубь сознания, прекрасно понимая тщетность своих попыток. Драко знает, это очевидно. Иначе почему он часто смотрит так, будто стремится разглядеть в нем что-то неуловимое?***
Теодору пятнадцать, когда Драко говорит, что любит его. Буднично, между делом, морозным декабрьским утром после бала, когда они, утомленные, лежат под одним одеялом в тщетных попытках согреться. - Прости? - собственные пальцы путаются в тонких, светлых волосах, сердце колотится, как сумасшедшее, а чужое дыхание опаляет щеку ласковым поцелуем. - Ты все слышал. Цени, я не стал ждать до совершеннолетия. И не стоит отвечать: тебе никогда не давались признания. Даже сейчас, когда они ближе, чем когда-либо, Драко не перестает удивлять. Теодор знает, как нелегко врожденному легиллименту решиться на искренность. Как невыносимо трудно выловить в мешанине чужих эмоций свои собственные. Как сложно отбросить страх и по-настоящему довериться кому-то, кроме себя. Но еще он знает, что не готов ответить. Не сейчас. Потому что признать свою слабость, раскрыться полностью, вручить свое сердце другому… не для него. Никогда не будет для него. Поэтому он молчит. Так проще.***
Теодору семнадцать, когда его мир, ставший совершенным, рушится, грозя похоронить под своими осколками все, что осталось от него самого. Северус Снейп убивает Дамблдора - это почти иронично, но и пугает тоже. Он никогда не думал, что эта война, чужая и страшная, коснется его настолько близко, делая неотвратимым нечеловеческий ужас, который носит в себе Драко после смерти отца. Той ночью они не говорят, просто молчат, вцепившись друг другу в плечи. Той ночью Теодор впервые шепчет, что любит, потому что не знает, что еще сказать. Драко кивает, и осторожно, бережно впускает его в свое сознание. Тоже впервые. Когда Теодор оказывается внутри чужой головы, мир перестает существовать. Малфой-Мэнор - не тот ужас , в который он превратился по вине Лорда, но его первый настоящий дом, оказывается серым, как старая маггловская фотография. - Царство теней, - смеется Драко, и в этом его смехе слышатся отголоски его-прежнего. Того, кого Теодор узнал и полюбил. Его тело почти не меняется здесь, и это радует. В мире мыслей, ограниченном лишь фантазией создателя, остаться собой означало лишь одно: он любим. И от этой простой правды становиться легче дышать. - Удивительно, - шепчет он, видя, как кажущийся неподвижным мир вокруг расцветает оттенками знакомых красок. Драко ведет его извилистыми коридорами прямо к гостиной, и они усаживаются у камина вдвоем, как в детстве. Теодор так поглощен этим новым для себя опытом, что отказывается замечать, как тускнеют краски у входа в подземелья. И как тяжело звучит угрожающий шепот на грани чужого сознания. Он еще не знает, что там, в темноте, заточен в магическую клетку Второй.***
- Я не люблю, когда ты так делаешь, - возмущенно дернулся Теодор, выныривая из воспоминаний. - Прости, я еще не слишком хорошо это контролирую, - Драко привстал с постели и взмахом палочки привел в порядок одежду. - Стоит задуматься о чем-то перед сном, и вот пожалуйста, я проецирую. А ты на меня настроен. - Вообще-то, я догадался. Как догадался и о том, что ты почему-то сравниваешь мои чувства к тебе, с моими же предполагаемыми чувствами к Грейнджер. Я прав? - Теодор не хотел быть жестоким, но не мог по-другому. Кажется, отец был прав, и Нотты действительно ломали своей любовью все, к чему прикасались. Драко лишь рассмеялся в ответ: - Это мило. То, как ты злишься. Отвлекает от всего, что происходит. Но, думаю, нам пора спускаться. Если я не ошибаюсь, у нас гости. Теодор мог бы назвать миллион причин, почему этот год не задался. Но глядя в красные, сухие от боли и гнева глаза Дафны Гринграсс, он готов был признать: их неприятности только начались.