На паузе.

– Вот это марафон, – морщится Рик, на ватных коленях выползая на кухню за стаканом воды. Поясницу простреливает при каждом шаге, завтра он ног не почувствует. Трахается Ник так же, как и дерётся – без пощады. Хотя Рику не к месту жаловаться: всегда знает, на что идёт, но с упорством барана идёт всё равно. Они оба в этом доме сумасшедшие друг другу под стать. Другую жизнь он почти не помнит, вернее будет: предпочитает не вспоминать. Дом без намёка на семью, деньги без намёка на свободу, проклятая череда дней, разбавленная побоями и вкусом дешёвых сигарет всё ещё дают о себе знать тревожными ночами, прокрадываясь воровато, липко, противно опутывая мрачной паутиной давно сгинувших образов, и только блеск катаны в размахе жилистых рук возвращает ногам твёрдую почву. Понимает ли Ник, что для него значила их встреча? Есть что-то пьянящее в осознании своей власти над другим человеком, нехорошее, неправильное, запретное и в то же время неотвратимо притягательное. Он громче других протестует, когда на меченых смотрят как на вещи, когда в них видят лишь орудие чужой воли, но солжёт, если скажет, что не рад, что Ник всё ещё рядом, всё ещё "верен контракту". Следит за каждым его жестом, готовый сорваться по щелчку. Мышцу в спине тянет при наклоне. Начинается всегда с безобидного: удар локтем в бочину, подколка, другая, и вот уже руки блуждают по телу, то сгребая чужие лохматые вихры в кулак, то проходясь по россыпи шрамов, от посторонних глаз скрытых под одеждой. Ник весь как энциклопедия боли. Какую страницу не открой – наглядное пособие тут, рядом, зевает лениво, отрывая с очередной раны на запястье запёкшуюся корочку. Рик сглатывает ледяную Perrier, жадно отрываясь от холодного горлышка, и переводит дыхание, прикрывая занывший левый тыльной стороной ладони. Часы отсчитывают секунды, за занавеской глухая ночь, а в комнате кровать скрипом оповещает, что затишье перед очередным падением в преисподнюю затянулось и его ждут. Рику не к месту жаловаться. "Ножевое, – влажные пальцы не могут толком ухватиться за чужие бока, то и дело соскальзывая с потной спины в ворохом сбитые простыни, – пулевое.. осколочное..." Ник весь как энциклопедия боли и Рику хочется завернуть его собой, словно в большое плотное одеяло, оградить от несправедливости этого мира, дать всё самое лучшее, но он уже не тот наивный тринадцатилетний сопляк и прекрасно понимает, что каким бы ни было будущее, от прошлого их обоих не оградить. Бесполезно. Когда новые раны перестанут появляться на коже под его отчаянно цепляющимися пальцами, старые следы по-прежнему будут здесь. "Такие долго не живут," – некстати всплывает сказанное призраком прошлого. Сколько у них ещё времени? Есть ли у них вообще будущее? Ник возмущенно ворчит, властно возвращая фокус на себя, разом отсекая лишние мысли; утыкается лбом в лоб, смазывая в сторону чёлку, дышит хрипло и смотрит пристально, чуть смещаясь корпусом, меняя угол, что у Рика весь воздух из лёгких вышибает разом. Усмехается криво и тянется, опаляя жаром с губ, лизнуть шрам на глазу: размашисто, мокро, пошло. Рик жмурится, вздрагивая, срываясь на тихий смех. К черту прошлое, к черту будущее. Ему хорошо, Нику хорошо, а остальное пусть пока повертится на паузе. Комната плывёт, слишком узкая для одного, невыносимо тесная для двоих, приклеивая к простыням, проезжаясь по ушам нарастающим стуком спинки о порядком обшарпанную стену. Трахается Ник так же, как и дерётся – без пощады – как рейки кровати до сих пор выдерживают этот напор, Рик искренне не понимает. Как выдерживает он сам – даже не задумывается. – Пере...кур.. – еле шепчет в чужую щёку севшим голосом, дважды тюкая в ещё подрагивающее отголосками свежей разрядки плечо ребром ладони. Условный знак, что нужен тайм аут. – СлАбАК, – лыбится Ник, скалясь фирменной ухмылкой и стирая дорожку пота с подбородка о чужую бледную ключицу. Рик смеётся от души, зарываясь объятиями в жёсткие чёрные волосы. Ему хорошо, Нику хорошо, а остальное пусть пока повертится на паузе.