Переговоры

Тодороки хмурит брови и смотрит на Цуджи. — Что?.. — Что слышал, — Цуджи приближается почти вплотную, и на коже его видны неровности и родинки. — Перестань строить из себя унылое говно. Сначала всех на уши поднял, а счас решил отсиживаться в темном классе с книжкой? Ха. Дома читай, раз так охота. — Я говорил вам уже, — Тодороки снимает и убирает во внутренний карман очки. Драки не миновать. — Я не одолею Мураяму. Да и смысла в этом не вижу. В следующем году он выпустится — и тогда мы станем во главе Школы. — А до этого ты дождешься, что свергнут тебя! Малышня разборки устраивает вовсю, и настроены они серьезно. — Пусть. Меня это не касается. Если сунутся — тогда я поставлю их на место. Или тебя бесит мельтешение? — Меня бесит бездействие! — Цуджи дергается и проходит к окну, задевая Тодороки плечом. — Ты не тот Тодороки, к которому мы с Шибаманом присоединились! — Так отсоединяйтесь, — Тодороки разворачивается, не чувствуя ни обиды, ни задетого самолюбия. — Я никого не держу. — Ты охуел, да?! — Цуджи замахивается, но удар его очень легко блокировать. Цуджи всё равно лупасит другой рукой — совсем как девчонка. — Куда мы пойдем теперь?! И как — поджав хвосты? Расшаркиваясь перед этими малолетними выскочками? — Зачем? Вам с Шибаманом хватит силы и влияния сколотить свою армию и быстро навести порядок. — Так и сделаем! — Цуджи вскидывает подбородок, дреды его подпрыгивают, соглашаясь с волевым настроем. — Подключим старые связи! Отхапаем у Мураямы половину спортзала! Повеселимся от души! — Пожалуйста. Только без меня, — Тодороки собирается уходить, но Цуджи вцепляется в его рубашку и с воплем направляет кулак прямо в лицо. Тодороки уворачивается и коротко бьет в солнечное сплетение. Цуджи кривится и откидывается на окно. Дышит громко и шумно. Пытается что-то сказать, но слов не разобрать. Тодороки направляется к выходу, на ходу нацепляя обратно очки, когда в проеме вырастает Шибаман. Удивленный и явно не понимающий, что происходит. В пакете у него три банки с газировкой и три теплые булочки. Запах стоит божественный. Шибаман переводит взгляд с Тодороки на Цуджи и разумно замечает: — А обед? Тодороки хлопает Шибамана по плечу. — Спасибо за заботу. Справьтесь как-нибудь сами. — Что ты творишь! Что ты творишь!.. — Цуджи вопит чуть не на всю Школу. — Мы ведь любим тебя, заучку хренову! Тодороки застывает и медленно, очень медленно поворачивает голову. Брови сходятся на переносице. — Что?.. — Что слышал! Это получается настолько полоумный замкнутый круг, что охота истерично смеяться. Тодороки сдерживается. Но уходить теперь неловко. Впрочем, оставаться — неловко вдвойне. — Извините, что вмешиваюсь, — только давайте жрать, булочки стынут, — Шибаман бухает пакет на сведенные вместе — специально для перекусов — парты и первым тянется за своей порцией. Почти кусает уже, но оглядывается смурно. — Ну? Цуджи подваливает к партам, притирается боком и жует булку жадно. А глазами сверлит Тодороки. Шибаман протягивает булку вперед. И выжидает. Тут и захочешь сбежать от этой парочки — не получится. Тодороки со вздохом присоединяется. Шумно вскрывает газировку и молитвенно складывает руки. — Итадакимас. — Итадакимас! — откликаются ему хором. В конце концов, еда всегда вкуснее, когда приготовлена — или же куплена — с любовью.