Еще одно утро — без

Ты знаешь, что он не хотел. Тебя не беспокоит, впрочем. Все, чего ты хочешь теперь, — это не страдать. Счастливым ты быть уже не можешь (боже, нет, он не виноват, конечно — здесь только твоя вина), но ты все еще можешь изо дня в день просыпаться, вставать с постели и стараться сделать этот мир лучше. Как бы тупо и самонадеянно это не звучало. Ведь кажется, что так будет всегда, — ты будешь изо дня в день просыпаться, вставать с постели и стараться сделать этот мир лучше? Наверное, и ему так казалось, хотя бы какое-то время. Честно говоря, всегда напрягала его дебильная черта писать по дохера сообщений подряд. Кам он, неужели нельзя: 1. подумать и 2. написать, а не 1. написать и 2. подумать и 3. еще раз написать, что ты передумал, 4. а? Последнее "а?" заставляет тебя улыбнуться. Только он отправил бы это отдельным сообщением. А теперь это отдельной строкой в твоих мыслях — как у того русского поэта Маяковского, который писал стихи лесенкой, по слову в строке. Тебя так бесила эта его привычка, что ты установил лимит — не больше 5 сообщений подряд. Ты надеялся, что он привыкнет, и вы сможете снижать планку, пока он не начнет общаться как нормальный представитель homo sapiens. Получилось наоборот. Ты начал писать больше одного, затем больше двух... Хорошо, что он был достаточно великодушен (достаточно рассеян, достаточно учтив — достаточно, блять, богоподобен), чтобы не смеяться над тобой. Ведь ты так серьезен к себе. Ко всему вообще. Он понимал это лучше, тоньше других. Как и вообще все, что связано с тобой. И не только с тобой — не льсти себе — он чувствовал сущее так тонко, будто все сущее и было — им. Так оно и было, впрочем. Все сущее и было им. По крайней мере, с твоей точки зрения. Про поэта Маяковского, кстати, ты узнал от него — от кого же еще. Он вообще любил — русскую литературу. Ты думал, это странно, а это так закономерно — много страданий и размышлений. В его крови это было сразу, с рождения — патологическое желание страдать. Как у тебя — патологическое желание работать. Поэтому ты и встаешь каждый день с постели и трудишься. Потому что ты знаешь, что нет другого выхода, просто нет. Конечно, ты мог бы — как он —, но нет — не мог бы. Как он — не мог бы — никто. Ведь он — как это — как вот оно. И ты хочешь думать, что он видит, как ты стараешься, как ты трудишься. И хвалит тебя. Ведь только его похвала всегда имела значение — и имеет. Только он имел значение — и имеет. Границы условны. Он с тобой — он с тобой. Not lonely, помнишь? Not lonely, Кибоми. Ты не один. Ты смотришь на оранжевый свитер в шкафу, и твое сердце сжимается в запредельной, нечеловеческой боли. Потому что любовь — это так бесконечно больно и еще это конечно же он.