Вальпургиева ночь

Опавших листьев карнавал. Улыбка шпаги так небрежна. Дитя Анэма не прощает обид. Ты в западню мою попал — Твоя расплата неизбежна. Ты знаешь это — значит будешь убит.

Тяжелая подошва сапог вязнет в грязи и сбивается о камни. Луна на небе кажется кроваво-красной, вдалеке раздается нечеловеческий визг и хохот, а еще инородные слова, словно молитвы читают вверх ногами. Хотя, так оно и есть. Издеваются черти, позорят слово божье. Но Чуе до этого нет никакого дела. Он знает свою работу — перебить всю нечисть собравшуюся на неприступной горе Броккен. Накахара искал дорогу к «празднику» около двух часов. Уже давно перевалило за полночь, а поэтому снующихся туда-сюда ведьм слышно за версту. Они кричат, обращаются в зверей, едят человеческую плоть, запивают кровью детей, прыгают через разгоревшийся костер и поют оду Сатане — веселятся, в общем. Поэтому скоро к ним наведается охотник, чтобы головы беснующихся полегли, вместе с окровавленными телами. Для этого за спиной у Чуи топор с заржавевшей рукояткой, за пазухой парочка метательных кинжалов, святая вода под поясом, крест на шее и, гордость мужчины, арбалет на плече заряженный болтами. Даже делать ничего не надо; целься, жми на рычаг и пли, прямо в сердце или лоб. Сойдя с дороги в тень деревьев, Накахара бегло осматривается, хмыкая под нос и пробираясь сквозь колючие ветви кустов к приваленному валуну. Оттуда самая лучшая засада, чтобы когда настанет время пира, выпрыгнуть на свет и пристрелить сразу несколько. В беготне и спешке они не поймут куда деваться и на кого нападать. Правда, их минимум сорок, а Чуя всего один. Не факт, что кто-то из них не сообразит взять в руки метлу и палочку. Но не будь Накахара Накахарой, если не сможет уложить эту погань. А он в своих силах сегодня уверен как никогда. На его счету сотни убитых ведьм, за что в городе он прослыл как самый удачливый охотник, в отличие от остальных хвастливых новичков, которых в первый же день поборола обманчивая красота. А потом их тела находили в реке, повешенными на деревьях или просто разрубленными по частям. При этом не тронутые. Ведь нет ничего вкуснее для ведьмы, как детская кровь и плоть. Так заведено в природе и у дьяволах в желудках… В этот раз украли около пятнадцати детей, поэтому Чуя обязан успеть вовремя, если, конечно, уже не поздно. Все таки два ночи, а шабаш заканчивается в три часа, на восходе солнца, когда вся нежить превращается в деревья, улетает за мглистые скалы или уползает в леса. Они любят полакомиться заблудшими людьми, обладают неземной красотой в любое время суток, но перед смертью предстают уродливыми старухами с прогнившей кожей, заплывшими черными глазами, длинными желтыми ногтями и осколками кривых зубов. Накахара не раз и не два стрелял в их страшные рожи, поджимая губы, когда ведьмы захлебывались собственной черной кровью. Он ненавидел их также сильно, как и горожане, может, чуточку больше. И причин для лютой ненависти у него было предостаточно; смерть родителей и, почти что, своя. Чуе Накахаре было семь лет в то время, когда на их маленький домик на окраине напали. Ведьмы оголодали и рыскали везде, чтобы урвать кусочек теплой человечины. И выбор их пал на маленького мальчика с рыжими волосами и, как самое ясное небо, голубыми глазами. Чуя никогда так не боялся, как тогда ночью, пока грязная старуха тянула к нему свои костлявые руки, пытаясь ухватить мальца за волосы. Лицо было скрыто за капюшоном красного плаща, а пахло от нее сыростью, гнилью и дождем. Где-то сбоку к плащу прилип пожухлый лист и на полу остался мокрый след от ее туфель. Наверное, будь Накахара помладше, то с удовольствием протянул бы свои ручки к этой загадочной женщине, как это бывает во многих случаях. Но тогда им завладели только страх и шок. Он не двигался, сжимая в кулаках одеяло и неотрывно смотрел на сухие руки с синюшными венами. Благо мать успела вовремя, обливая ведьму святой водой, начиная читать молитву и креститься. Ведьма плевалась под ноги, шипела как змея, орала нечеловеческим голосом, доносившимся будто из-под земли, а после просто испарилась. Точно дымка по утру. Лишь лужица на полу, в которой плавал пожухлый листик, напоминали о её ночном визите. Чуя не видел её лица в тот злополучный день, но прядь волос его покрылась сединой, а мать долго болела и через месяц умерла. Его забрал намного позже старый охотник, который научил парня обращаться с оружием и истреблять нечисть. Так в пятнадцать Накахара впервые убил, даже пристрастившись к этому и считая своей отрадой. С тех пор прошло восемь лет, и вот Чуе идет двадцать четвертый год — он женат на работе и любит купленный когда-то в иноземье арбалет, как родного ребенка. А чтобы расслабиться, достаточно сходить пропустить по кружке пива в паб, заодно словив там девушку легкого поведения. Охотника в жизни устраивает всё и даже больше. Любовь для него не более чем одна ночь, а на рассвете появляется работа, которая висит на каждом столбе с надписью: «Разыскивается!». Прижавшись к каменной глыбе спиной, мужчина аккуратно повернул голову назад, краем глаза улавливая тени у костра. Сунув руку за пазуху и нащупав там кинжал, Чуя большим пальцем второй руки сжал спусковой крючок. Осторожно поднимаясь на ноги, он мысленно отсчитал три секунды, после чего раздался оглушительный выстрел и ведьмин крик. Накахара попал ей прямо в голову, болтом выбивая глазное яблоко. Старуха держалась за облитое кровью лицо, вереща на фиванском, — языке ведьм -, и прижимая ладони к зияющей дыре в глазу. Её подруги застыли, будто каменные изваяния, и весь праздник остановился. Только огонь продолжал рьяно пылать, взвиваясь в самые небеса мириадами золотых искр. Не теряя ни секунды, Чуя выскочил из укрытия, пуская ещё два болта в близко стоящих женщин, одной простреливая грудь, задевая сердце, а второй попадая в межбровье. Тут же ведьмы всполошились, устремляя кровавые взгляды на охотника. Подбирая с земли метла, вытаскивая из-под грязных оборок юбок палочки, они целились избавиться от незваного гостя. Накахара даже не вздрогнул, когда одна из них свалилась у его ног с пробитым топором черепом. Она в судороге тянула свои сухие руки к нему, как тогда в детстве, отчего Чуя скривился, без сожаления наступая ей на голову тяжёлым ботинком и чувствуя как хлюпает чёрная кровь. Вторую он чуть не пропустил, но вовремя успел метнуть кинжал, попав прямо в бок. Схватив пролетающую тварь за помело и сжимая в кулак сухие ветки, он скинул её в грязь, ни секунды не раздумывая, отрубая голову. Третья пыталась зацепить его секирой, едва не полоснув по плечу, в то время, как Накахара успел уклониться, поставив подножку и прострелив ей голову. — Самый лучший способ убить ведьму — это отрубить ей голову… — прошипев давно заученную фразу как свое кредо, мужчина стер с щеки полоску чужой крови. Их было так много, что, казалось, они сначала вырастают из земли, после идя на него. Чуя убивал одну за другой, пока они окружали его в кольцо и бросались, как дикие кошки, пытаясь достать до лица и выцарапать глаза или стараясь как можно точнее ударить магией. Топор легко вошёл в спину женщины, раздробив ей ребра и давая вывалиться кишкам, и желудку, оставшемуся свисать с живота. Только, если бы ведьму можно было так просто убить… Подняться на руках и заново, с новыми силами, побежать на Накахару, ей не составило труда. В следующую секунду болт прошиб ей лоб, врезаясь в дерево с ошметками мозгов и кровью. Чуя усмехнулся. Он держал на расстоянии бледнокожую ведьму с пронзительными зелёными глазами за горло, когда заметил несколько лежащих тел детей у костра, а остальных, пока живых, забившихся в углу огромной клетки из ржавых прутьев. Смекнув, что нечисть уже продолжала свой пир, охотник прошептал под нос молитву за упокой погибших. Ведьма в руках зашипела и извернулась так, что теперь голова смотрела на него, а тело было повернуто к костру. Она шептала на язычестве и клацала зубами. Закатив глаза, Накахара ткнул в неё крестом на груди, безумно хохоча, когда ведьма откусила себе язык от боли, сплевывая его вместе с гнилью. Свернув ей шею, он огляделся. Везде было кровавое месиво. Повсюду лежали убитые ведьмы, дети с испугом поглядывали на мужчину, но в их глазах читалось неприкрытое восхищение. Внизу зашевелилась ещё одна. Она цеплялась за штанину Чуи, обессиленно рыча и зыркая черными глазенками. Волосы у неё были длинными и роскошными, с золотым отливом. Тело стройное, одета, правда, бедновато. Видно, что новообращенная. Накахара даже проникся к ней на секунду, думая, что из неё вышла бы настоящая красавица. Конечно, если бы она не решила заключить сделку с Сатаной, отдав свою невинность и пополнив ряды нечисти. Девушка слишком слаба и до опытных ведьм ей жить и жить, но… Кинжал Чуи разрезает ей глотку, выпуская наружу ещё свежую и незапятнанную, со здоровым алым отливом, юшку. Глаза её становятся больше, почти вылезают из орбит, а сама она хрипит и теперь тянет руки к небу, словно молит Бога, желая ухватиться за последнюю надежду жить. Только Накахара скажет, что лучше смерть, чем такая жизнь. Делить душу с дьяволом и постепенно сгнивать изнутри — вот уж хуже не придумаешь. Выкинув грязный кинжал в кусты, Чуя забросил топор за спину и арбалет на плечо, подходя к клетке. Взгляд у детей был забитый, полный ужаса и немой благодарности. Они знали, что рано или поздно объявится охотник и спасёт их. Некоторые из них даже были знакомы с Чуей лично, поэтому чуть ли не с ревом выбегали из хлипкого строения, бросаясь на руки мужчины, который мягко трепал их по волосам. Смотреть назад, чтобы увидеть тела неспасенных, Накахара не хотел. Поэтому, стоя спиной к маленьким трупам, вытаскивал поочерёдно девочек и мальчиков. Они тоже не смотрели назад, понимая без слов, что там нет ничего хорошего. Раз охотник не смотрит, значит и им не стоит. Любопытство в этой ситуации было неуместно, за что Чуя был им благодарен. Он не хотел идти под плач и сыплющиеся вопросы. Его работа почти закончена. Все ведьмы перебиты… Все… «Любой бы фермер зарыдал, облив слезами грудь, Когда б узрел блаженный край, куда мы держим путь. Там реки полны эля, там — лето круглый год, Там пляшут королевы, чьи взоры — синий лёд, И музыканты пляшут, играя на ходу, Под золотой листвою в серебряном саду. Но рыжий лис протявкал: «Не стоит гнать коня». Тянуло солнце за узду и месяц вёл меня, Но рыжий лис протявкал: «Потише, удалец! Страна, куда ты скачешь, — отрава для сердец». Страна, куда ты скачешь, — отрава для сердец». Тонкий, мелодичный голос разрезал удушающую тишину, прерываемую только ветром и треском брёвен в костре. Чуя остановился и весь маленький отряд с ним. Напряжённо повернув голову в сторону, Накахара незаметно потянулся за арбалетом, пока к его бедру жались дети. Он чувствовал их дрожь и от этого становилось не по себе. Мужчина был готов пустить последний болт, чтобы наконец уйти отсюда. Отыскав взглядом фигуру ведьмы, Чуя удивился, а его сердце забилось чаще. Перед ним вытянулось тонкое, точно деревце, очертание молодого тела. В свете огня отбрасываемая тень доходила прямо до ног Накахары и он спокойно на неё наступал, в то время как дети шарахались и боялись, будто живую. — Что, неужели не хочешь убить меня, а, славный охотник? — развернувшись в пол-оборота к Чуе, ведьма мягко поправила сползший с плеч пестрый вязаный эшарп, обвивающий всё худощавое тельце. «Ведьма, ведьма… Или ведьмак.» — задумался Накахара, с каждым проговоренным словом убеждаясь в своих догадках. Слишком уж низковато звонкий был голос у стоящего впереди, нежели тонкий девчачий. — Угадал, рыжий. — хохотнув, ведьмак резко повернулся всем телом, показывая лицо и подтверждая свою принадлежность. Накахара выставил на него арбалет, на глаз целясь в голову. Он хотел бы выстрелить сейчас, но что-то его заставляло слушать этого парня, который, оказывается, умел считывать мысли. — Ну чего ты молчишь? Стрелять не собираешься. Хотя, знаю, знаю, хотел бы убить — убил бы сразу. Что, неужто понравился. — стреляя карими глазами в сторону охотника, ведьмак сделал шаг вперёд. Чуя не шелохнулся, но брови свёл вместе, показывая свою враждебность. Парень осмелел и заметно повеселел, делая ещё шаг вперёд. Потом ещё и ещё, пока кончик болта не стал упираться ему в лоб. Если Накахара захочет с ним покончить, то он тут всё зальет кровью, даже самого охотника и детей, которые выстроились в цепочку, огромными от шока глазищами вперившись в ухмыляющуюся нежить. — Тронешь, и я вышибу тебе мозги. — предостерегающе щёлкнув предохранителем, мужчина пальцем огладил спусковой крючок. — Ладно, ладно, остынь, охотник. — улыбаясь белоснежной улыбкой, не такой, какая бывает у ведьм, парень закрыл грудь эшарпом, будто замёрз. — Что тебе нужно? Уходи, пока есть возможность. — кивнув головой в сторону леса, Чуя мрачно оглядел ведьмака. Каштановые кудрявые волосы, острые черты лица, длинные ресницы обрамляющие чайные глаза и пухлые губы. Да он был просто неземной мечтой. Точно колдун, таких красивых людей не бывает. — О, я там не живу. Я вообще с запада и моё имя Осаму Дазай. А ты… Чуя Накахара, по моему. — подняв руку, он без опаски поднёс её к лицу охотника, собираясь пригладить рыжие пряди. — Знаешь, мне каже-… Выстрел. Накахара растерянно смотрел перед собой, тяжело дыша и слыша как дети сзади него начинают плакать. Он с секунду хлопал глазами, пока ведьмак стирал с виска каплю крови. Болт оставил только царапину, дальше пролетев куда-то за костёр. Осаму хмыкнул, всем телом ластясь к Чуе. Прижавшись грудью к крепкой груди мужчины, Дазай почувствовал как ткань плаща в разрез идёт с мягкостью его эшарпа, отчего он фыркнул. Он не понимал, как можно носить что-то такое же безвкусное, как плащ и идентичная ему старая шляпа на рыжей макушке. Своя цветастая шаль ему нравилась больше всего, поэтому он ходил в ней круглый год, не снимая. — Кишка тонка, Чу-уя. — как-бы констатирую факт, пропел ведьмак, начиная насвистывать знакомую только ему песенку. — Что. Тебе. Нужно?! — свирепея все больше и теперь щупая по карманам запасные кинжалы и святую воду, Накахара надеялся, что промазал из-за магии этой странной твари, а не по своей глупости. — Я всего лишь хотел вывести вас с горы. Ведь, это сейчас Броккен безопасен и тих. Да, ты перебил весь шабаш, но… На рассвете, если ты не знал, неприступная гора оправдывает свое название полностью. То есть, вы не сможете выбраться отсюда, сколько бы не плутали по дороге. Скорее всего, вы просто умрёте с голоду до следующего праздника кровавой луны, когда вход на неё снова будет ясен человеческому взору. — Где гарантия, что ты не сведешь нас с верного пути и не убьёшь? — Чуя подозрительно сощурился. — Ты всё-таки ведьмак, один из них. — Ничего не могу предложить взамен. Гарантия — честное слово. — Дазай говорил беззаботно и весело, словно насмехаясь над мужчиной и водя его за нос. Его смешинки во взгляде не позволяли поверить в его честность и искреннее желание помочь. — Зачем это тебе? Разве ты не питаешься детьми или не хочешь отомстить за собратьев?.. — Накахара неуверенно сжал руку маленькой девочки, стоящей подле него и смотрящей то на Осаму, то на него. — Детей не ем, люблю больше гранатовый сок и кремовые пирожные. — мечтательно приложив палец к губам, ведьмак прикрыл веки, вздыхая. Дазай совсем не походил на образ колдунов, которых встречал Чуя. Те были под стать сёстрам ведьмам; мнимо прекрасные, а на самом деле страшно уродливые. А ещё их выдавал зрачок. Он мог в минуту опасности или при виде человека заполнить собой радужку до краёв, делая её чёрной. Но Осаму, по видимому, не боялся и не испытывал нужды к человеческой плоти, раз его глаза не менялись. Хотя, дьявольские черты просачивались сквозь бледную кожу лица; скулы острые, нос тонкий, во взгляде мелькает холод, а при улыбке открывается вид на остро-заточенные верхние клыки. — А собратья… Что они? Глупые животные, не послушали меня и решили повеселиться. Я в их вакханалии не участвую, но за своего меня принимают из-за колдовства. Впрочем, я впечатлен. Уложить сорок ведьм и глазом не моргнуть. Похвально. — хлопнув в ладоши, ведьмак крутанулся на месте, огибая охотника с детьми и выходя к тропинке. — Осталось полчаса. Чуя думал. Долго и тяжело. Но всё же решил, что Осаму прав. Если они останутся здесь, то вряд-ли выберутся сами. Поэтому, чертыхнувшись, мужчина повёл детей за Дазаем, чувствуя, как на душе неспокойно от мысли, что ему помогает нечисть. Да причём, зараза, красивая… Вздохнув, Накахара посмотрел вперёд, на вышитый во всю спину цветок красной камелии на чёрной шерсти. Ведьмак шёл не спеша, а его вьющиеся концы прядей едва касались плеч, подпрыгивая при каждом шаге. Чуя раз в пять минут оборачивался, чтобы посчитать детей и не потерять никого. Двенадцать… Трое из них съедены, но Накахара клянётся себе, что доведёт оставшихся до своих домов. — Ну, мы пришли. — сказал Дазай, остановившись. Чуя удивлённо уставился на город перед ними. Обратно они шли всего ничего, а он взбирался на гору буквально два часа. Почесав затылок, охотник посмотрел вниз, где дети с восхищенными и радостными лицами смотрели на родное пристанище. Они уже рвались бежать по знакомым улочкам, чтобы достигнуть дома и броситься в объятия родителей. Накахара и сам был рад дойти до маленькой своей квартирки, где его ждал пригревшийся чёрный кот. К удаче, говорят, и Чуя в этом не сомневается. — Спасибо. — взглянув на Осаму, Накахара усмехнулся. Тот покраснел, приподняв уголки губ и дергая себя за каштановый локон. Дети уже убежали, забывая и оставляя спасителя наедине с ведьмаком. Охотник не был против, они прекрасно найдут дорогу сами. — Ага, до встречи, рыжий. Дальше мне всё равно нельзя, не поймут люди. — махнув на прощанье рукой, Дазай отвернулся, собираясь скрыться в лесной чаще. Но громкий оклик заставила его остановиться. — Как я могу отблагодарить тебя? — Чуя не хотел этого признавать, но и оставаться в долгу тоже не горел желанием. Подбежав к опешившему ведьмаку, он опустил ладонь на его плечо. — Никак. Мы квиты. Ты же не убил меня, там, а я за это вывел вас с Броккена. — положив узкую ладонь поверх Чуиной, Осаму сплел длинные пальцы с чужими, по-доброму улыбаясь. Все стереотипы Накахары о нечисти разбились и осколками полетели в пропасть. Сглотнув, он в ответ сжал белоснежную руку. — Может… — Если хочешь увидеть меня ещё, то приходи ночью к колодцу у развалин замка маркизов, дальше от севера. Я буду ждать. — в один шаг преодолев расстояние между ними, Дазай прикоснулся холодными и мягкими губами к горячей щеке мужчины. Хихикнув, он ущипнул его за след от поцелуя, замечая, как «грозный» охотник заливается краской до кончиков ушей. — Я приду… — произнёс Чуя в пустоту, когда конец красной кисточки от эшарпа, махнув, скрылся за деревом. Сам того не понимая, он влюблённо прикрыл щеку, куда недавно прикасался ведьмак.