В чужом пиру

Перья легонько коснулись моей щеки, и я вздрогнула, открывая слипающиеся глаза, протянула руку к запотевшему стеклу. За мутной дымкой ничего не было видно, и я потёрла стекло костяшками пальцев. Тёмные квадраты, тускло-жёлтые огни, мелкий, косо летящий снег. «Спишь? — голос Ольги прозвучал в голове совсем тихо. — Мы почти приехали, ещё минут пять». Я моргнула. Странно, вроде бы сейчас мне вообще должно быть никаким боком не до сна… хотя эта неделя была уж слишком сюрреалистичной, скорее похожей на бред больного, отравленного зельем воображения, чем на будни рядовой московской дозорной. Переброска из аналитического отдела на полевую работу, погоня за вампирами, кровь в стеклянных банках — от неё, кажется, до сих пор солоно на языке, та девушка из метро, с воронкой, каких я даже в учебниках не видела… Да и спала я по большей части урывками. Вот мозг, наверное, и пытается хоть во сне всё это как-то переварить. Ладно, сейчас времени на самоанализ точно нет, а если сбудутся худшие прогнозы аналитиков, его уже и не будет никогда. Кажется, мы и впрямь почти на месте, нам здорово расчистили дорогу. Вот только зачем? Зачем я понадобилась шефу, какой от меня мог быть толк в этом деле с воронкой — с моим-то четвёртым уровнем? Не лучше ли было мне оставаться с Егором, которого до сих пор подстерегала голодная вампирша? Я совру, если скажу, что мне не хотелось бы сейчас быть где-то в другом месте… как можно дальше отсюда, от мерного, завораживающего вращения воронки, которой я ещё не видела, но чуяла хребтом — и что-то невидимо-липкое растекалось по спине. И Ольга чуяла: когти крепче впивались в мою куртку, настороженно поднимались перья. Я всё делала будто на автомате: выбиралась из машины, шла за Семёном к дому, накрытому жирно-чернильным конусом, кивая его объяснениям. Надо было слушать внимательно, а у меня будто всё смёрзлось в голове. Мы поднялись в квартиру, маленькую, обвешанную заклятиями. Там было много наших: Игнат, вроде как проваливший своё задание по соблазнению, Тигрёнок, незнакомые мне оперативники. Кто-то помог мне снять куртку, и я пошла за Семёном вглубь квартиры, на ходу разматывая шарф. Щёки щипало после мороза. — Борис Игнатьевич, — негромко сказал Семён, пропуская нас с Ольгой. Сам он в комнату не вошёл. Свет никто не включал, под потолком мерцал один-единственный плавающий огонёк, слабый, как пламя свечи, но плотную, крепко сбитую фигуру шефа, с ногами устроившуюся на узкой софе, я разглядела сразу. Всё-таки до чего чудно он выглядел в затрёпанном цветастом халате, в съехавшей набок тюбетейке, с кальяном. Он любил восточный антураж: наверное, старые привычки помогали ему лучше сосредоточиться. Второго мага, сидящего прямо на полу у окна, я не знала. Худощавый, тонкокостный, с коротко стрижеными чёрными волосами, одет так, как мог бы одеться на работу в человеческий офис: серая рубашка с глухим воротом, тёмные шерстяные брюки. Явно Тёмный, но вот какого уровня… Он поднял голову едва-едва, глаза рассеянно скользнули по моему лицу — большие, печальные, со странно длинными ресницами. И мне стало уже не до того, чтобы гадать об уровне: спину закололи горячие мурашки, всё тело будто обложило ватой, чужая сила, которую я не могла побороть — что там, даже выдавить из себя попытку не могла! — придавливала меня к полу. Маг моргнул, отвёл взгляд, и я сглотнула, переступая на неверных ногах. — Выдай ей амулет, — негромко сказал мой шеф. Тонкие губы тронула усмешка: — Я не нарушаю Договор. — Я тоже не нарушаю, — Борис Игнатьевич поморщился. — Мои сотрудники должны иметь защиту от тебя. Тёмный усмехнулся ещё раз, сунул руку в карман брюк. Я провела ладонью по лбу, пытаясь прийти в себя. Можно было винить сладкий, крепкий запах кальяна, нервы, бессонницу, но суть оставалась одна: перед этим Иным я была так же беспомощна, как человек перед вампирским Зовом. От воспоминания о вампирах во рту снова разлилась солоная горечь, я машинально обвела языком пересохшие губы. Борис Игнатьевич приподнял брови, в его взгляде мне почудилось не то удивление, не то сострадание. А… кто этих Великих разберёт. Тёмный протянул ко мне раскрытую ладонь — на ней темнел маленький костяной медальон, обвитый чёрным шнурком. Я шагнула было и тут же примёрзла к полу — уже не от воздействия чужой магии, а от резанувшего страха: прикосновение — шаг к перехвату контроля над сознанием, так нам объясняли на стажёрских курсах, так я сама вдалбливала в голову новеньким. Великий Свет, что же я творю? Ладно, сейчас — шеф подстрахует, а дальше? — Бросай, — выдавила я из себя. Борис Игнатьевич одобрительно кивнул, словно и не заметил моего неосторожного движения. Тонкие губы слегка скривились. Слабое движение кистью — амулет полетел ко мне, я ухватила шнурок, почти что всерьёз ожидая, что он сам обовьёт мою шею и начнёт душить. Нет, амулет спокойно лежал в ладони, и я судорожно принялась припоминать, что делать дальше. Ах да, имя. — Завулон, — негромко произнёс Тёмный. Голос у него был задумчивый, меланхоличный, так подходящий к его взгляду — и совсем не вяжущийся с неумолимой, неукротимой Силой, которую он обрушил на меня при первом взгляде — словно бы даже случайно, мимолётно. — В тебе нет власти надо мной, Завулон, — произнесла я ритуальную фразу, надевая амулет. Медальон прильнул к коже под шерстяной тканью свитера, слегка нагрелся, покалывая. Тепло было приятным, даже и не скажешь, что неживое. Как-то так я в своё время подумала про Костины ладони, когда я ввалилась к нему прямо с дежурства, меня вело от голода и злости, и он принёс мне с кухни пакет с кровью, и я глотала и глотала и невесть когда заметила, что он растирает мои онемевшие от холода пальцы. Вампир. Нежить. А руки у него были тёплыми, и он сердито тряхнул головой, когда я сказала ему об этом. Костя в последние дни полюбил расспрашивать меня о моих дежурствах, о заданиях. Надо бы сделать так, чтобы и про сегодняшнее я смогла ему рассказать. — В общем, смотри, Антонина, — шеф провёл рукой в воздухе, раскидывая передо мной линии вероятности. Жирная, густая, грязно-чёрная линия — прорыв инферно, тысячи, миллионы смертей. Тонкая, гибкая, уходящая вбок — гибель девушки… Светланы, да… если она погибнет, пока вихрь не успел прорваться, он рассеется в Сумраке. И третья, еле-еле видная, растворяющаяся… — Ты завязана на неё, Антонина, — ясные глаза шефа смотрели на меня в упор. — У тебя есть шанс снять воронку. Крохотный, один, может, из тысячи… но есть. Завулон посмеивался и говорил что-то про выбор, про то, что Тёмный не отправил бы вот так свою сотрудницу умирать ради призрачной возможности. Предлагал помощь: не станет девушки — не будет и проблемы. А у меня в голове всё билось: Светлана, её зовут Светлана, у неё есть имя, у неё есть своя жизнь, и, окажись я на её месте, мне бы, представьте себе, не хотелось, чтобы меня вот так просто взяли и стёрли только потому, что я случайно встала на пути у чьих-то интересов, попала под Тёмное проклятие… Или не случайно? И чем я, Антонина Городецкая, обычная волшебница четвёртого уровня, могу быть связана со Светланой Назаровой, неиницированной Иной, которую я вчера увидела впервые в жизни? Да, в метро я попыталась сбить воронку амулетом, но от таких соприкосновений магическая связка не образуется. Связка — это что-то изначальное, предопределённое, влекущее двоих друг к другу. Для любви, для вражды, для общего великого дела. Она может быть недолговечной, едва сошедшиеся дороги могут снова разойтись, но сначала что-то должно было их соединить. Если бы только… Если бы я сумела догадаться, помогло бы мне это снять воронку? — Я не знаю, что нужно делать, Борис Игнатьевич, — сказала я. И Завулон, конечно, снова хихикнул. Забудь конспекты, забудь советы, забудь правила. Выкручивайся, как знаешь, кроме тебя всё равно никто не выкрутится. Примерно такой была суть слов шефа. Всё-таки он молодец, наш Борис Игнатьевич. Когда можно не врать — не врёт. Ольга ещё что-то мысленно объясняла мне про связь, про сигналы. Вроде и всё понятно, а ни слова в голове не задерживалось. Подъезд, мигающая лампочка, сырость, выщербленные ступеньки. Колкий морозный воздух в лицо, шаги напрямик, через пустой двор. Такой же подъезд, лампочка не горит вовсе. Только не в лифт. У меня ещё семь лестничных пролётов, чтобы прокрутить в голове первые фразы. Итак — кто я? Тоня Городецкая, Светланина давняя приятельница и пациентка. После говядины под острым соусом у меня разболелся желудок, я иду просить совета. Я иду снимать воронку — из тех, какие никто никогда не снимал. * * * — Зачем вы, девушки, красивых любите, непостоянная у них любовь… Голос мурлыкал негромко, мелодично, и я чувствовала, что вот-вот снова провалюсь в дрёму. Хотя вроде как я собиралась подпевать, я даже немного помнила слова — тётя Люда любила такие тоскливо-жалостные песни. Знали бы вы, тётя Люда, где я окажусь, рванув семь лет назад из Саратова покорять столицу. Кнопка магнитофона щёлкнула, чашка негромко стукнула о блюдечко. Я повела плечами, скидывая истому вместе со Светиным шерстяным платком, в который она меня заботливо завернула. — Ещё чаю? — спросила она. Глаза смотрели устало, но уже не так затравленно, как в тот момент, когда я только переступила порог её квартирки — маленькой, чистенькой и грустной. Ха, а моя лучше, что ли? К ней только эпитет «чистенькая» не подойдёт — тем более, я, кажется, так и не оттёрла разводы крови над раковиной. — Спасибо, Свет, — я покачала головой, — наверное, мне хватит. Она подперла подбородок кулаком, повернулась, глядя куда-то сквозь занавеску, в проступавший сизый рассвет. Снег так и валил. «Ещё немного, — напомнил о себе голос Ольги в моей голове. — Воронка продолжает проседать, но всё ещё нестабильна». А так легко можно было представить, что я и впрямь забежала к подруге и мы допиваем остывший чай, распеваем жалостливые песенки и просто так треплемся за жизнь, не боясь, что в любой момент рванёт. — Свет, — позвала я. — Ты ведь врач. — Угу. — А я аналитик. Но, знаешь, мне кажется, в нашей организации тот же главный принцип, что и у вас. — Принцип? — она взглянула на меня неуверенно. — «Не навреди». Света помолчала. Сухие губы неохотно шевельнулись: — Понимаю. — Я когда проходила стажировку, нам в первый же день говорили: если сомневаешься, вмешиваться или нет — не вмешивайся. Судьба умнее тебя, сама разберётся. Светины пальцы сплелись в замок на столе. — Дело не в том, разберётся или нет, Тонь. Я отказалась помочь моей маме. — Отказалась, — я кивнула. — Она умирает. — Умирает, — снова повторила я. — А ты мучаешься. Свет, а как тебе кажется, кто бы из вас мучился, если бы ты согласилась отдать ей свою почку? Света моргнула, пытаясь понять, куда я клоню. Аккуратнее надо, бережнее. Не навреди, в самом деле. Воронка здесь, прямо над нами, а у меня за эту ночь, кажется, атрофировался страх. Не могу я больше бояться, вот меня и несёт. Не сорваться бы, ради Сумрака, и Свету не утянуть за собой. — Ну представь, — я придвинулась ближе, — ты жертвуешь собой. Всю жизнь ты расплачиваешься своим здоровьем. Твоя мать живёт долго, долго. И каждый день, каждый час проживает в муке. Потому что должна была остановить. Запретить. Не позволить самому близкому, самому любимому человеку калечить себя. Светины глаза широко распахнулись. — Она бы не узнала. Я не сказала бы ей, врачей бы попросила. — Узнала бы, — я упрямо мотнула головой. — Такие вещи всегда узнают. И твоя мать всю жизнь тащила бы груз вины… даже не за себя. — Да какая разница! — выкрикнула Света. — Она была бы жива! Я хочу, чтобы она жила! — костяшки пальцев врезались в стол. Лицо подёрнулось судорогой — не то от боли в рассаженной руке, не то от того, что глубже. — Я люблю её! И меня вдруг отпустило, легче стало дышать. Я откинулась на спинку кресла, не отводя глаз от лица Светланы, по которому текли слёзы. «Есть, — эхом отдался торжествующий голос Ольги. — Есть, Тоня, воронка просела, четыре с половиной метра — снимаю!» Света тихо плакала. Мне хотелось дотянуться до неё через стол, обнять, но спина одеревенела и никак не хотела сгибаться. — Ты любишь её, — сказала я. — И она тебя любит. Это самое важное. Вы простите друг друга. Свет и Тьма, ну почему на самые хрупкие моменты у меня всегда находятся только самые деревянные слова? Светлана кивала, всхлипывала, её пальцы всё-таки вцепились в мою руку, и я стиснула её в ответ. Мы сидели так — может, пару минут, может, больше. Сидели, пока её взгляд не упал на часы на тумбочке и она не выдохнула: — Господи, мне ж уже на работу… Тебе, наверное, тоже? Совсем я тебя замучила, Тонь. — Ничего, — я покрутила затекшей шеей. — Моя смена закончилась. — Это хорошо, — Света улыбнулась, она всё ещё дышала неровно, со всхлипами, — сможешь поспать. Тонь, — она нерешительно кашлянула, — спасибо. Спасибо, что выслушала. — Конечно, — я встала, выпуская её руку. — Я зайду ещё как-нибудь? Не сегодня, и не завтра, и, наверное, не послезавтра. Рассказать про Сумрак, про Договор, просто глянуть, всё ли спокойно. — Зайди, — согласилась она, через силу улыбнулась. — Тонь, ты карсил пить не забывай. Что? А, таблетки, которые она мне прописывала от боли в животе — в самом начале. — Не забуду, — уверила я. Сапоги, куртка, шарф, шерстяная повязка на голову… Сумку я не брала. «Домой?» «Домой, — вместо Ольги мне ответил сам шеф. — Молодец, Антонина. Молодец». Я махнула Свете рукой, выходя на лестничную площадку, и она помахала в ответ. Далеко ли ей на работу? Кажется, поликлиника через несколько домов. Выйдя из подъезда, я не смогла побороть искушения оглянуться. От воронки над крышей осталась тоненькая, испуганно вращающаяся чёрная струйка, и она прямо на моих глазах развеивалась, выцветала среди белых снежных хлопьев. Держу пари, мало кто из Иных видел такое. Даже странно, что всё прошло так тихо, что никто не попытался помешать нам. Я только сейчас почувствовала, что каждую минуту ждала подлянки — может, со стороны Дневного Дозора, может, со стороны вампирши, охотившейся за Егором. Надо, кстати, позвонить ему. Если бы что пошло не так, мне бы, наверное, сказали… или не стали бы, чтобы не отвлекать от Светланы? Рука потянулась в карман за мобильником. Я помедлила и вынула её: мальчишка наверняка ещё спит. И вообще, если что, я-то в любое время на связи. Как грёбаный пионер: «всегда готов» и «в ответе за всё». А пока — домой. Можно не торопиться, брести прямо сквозь снег, запрокидывать голову и смотреть в небо — тусклое, сине-серое, низкое. Как приду — высушить заклинанием сапоги, опять промокают. Наушники запутались в кармане, плеер глючит, включается только после того, как я его пару раз встряхиваю. Надо бы на заклятия проверить — хотя, скорее всего, просто садится батарейка. Никуда не бежать, никого не спасать, просто смотреть вверх и брести к метро под нарочито-спокойную мелодию и обманчиво-легковесные слова. А что ж ты, барин? Чего ты не спишь? Вроде сделал все по чину, вроде будет барыш. А тропинка, она же узка — либо выйдет нам по пуле, либо наверняка. А в чистом поле цветет василек, Васильку по барабану электрический ток. Он помнит влагу кожи твоей, И от этого он станет все сильней и сильней. А ты лети, лети выше, Ты лети, лети дальше, Мимо розовой крыши, Мимо голубой фальши. Говорят, оно легче, Если закричать в голос, Ты лети, лети, лети…* * * * Отхлебнув кофе, Костя поморщился, втянул воздух ртом: горячо. В кружке у него плескалась тёмная вязкая жидкость: он всегда заваривал себе неимоверно крепкую бурду, словно всё-таки надеялся почувствовать вкус. Один раз, притащившись с дежурства дико замотанной, я взяла не ту кружку и глотнула — слёзы лились ливмя, меня трясло от кашля, пока я не сообразила очистить глотку заклинанием. Не удивлюсь, если он ещё и перца сыпанул. — Значит, сама себя прокляла? — он удивлённо покачал головой. — И чуть не разнесла заодно пол-Москвы? Поразительные штуки у людей в голове происходят. — Она сама Иная, — я отставила кружку, прижала пальцы к её боку — погреть. — Потенциально очень сильная. Борис Игнатьевич сказал её пока несколько дней не трогать, а потом начнём разговор об инициации. — Ты, конечно? — Костины глаза блеснули. — Ты ведь её вытащила. Я невольно улыбнулась. Ну, а что? Действительно, если бы не я, где бы сейчас были все? — Ну, воронку окончательно сняла Ольга. Я пока не умею работать с такими сильными динамичными объектами. — Не скромничай, — Костя махнул рукой. — Тоже мне, Светлая. — Ладно, — я засмеялась, — на самом деле, я думаю, со Светой будем работать мы обе. И сам Борис Игнатьевич, конечно. — Всё-таки странно это, — протянул Костя, подпер подбородок ладонью. — Потенциально сильная Иная. Нужна она Ночному Дозору? — Конечно, — я кивнула. — А Дневному? — И Дневному нужна. Ты хочешь сказать, странно, что мы её обнаружили только тогда… — Когда она по дури подвесила над собой воронку, — Костя энергично тряхнул головой. — Неужели это случайность? И в этом не замешан никто из твоего начальства… или его конкурентов? А вот это интересный вопрос. — Случайности случаются, — пробормотала я. — Слушай, я попробую забить данные в программу и сделать пару расчётов. Очень может быть, что и впрямь всплывут какие-то связи. В конце концов, Дневной Дозор прислал наблюдателем очень сильного мага. Если у них был свой интерес… — А что за маг? — Блеклый какой-то, — я пожала плечами, — но силища неимоверная. Взглядом чуть с ног меня не сшиб и даже не старался. Завулон — ты не слышал такого имени? Костя едва не поперхнулся кофе. — Завулон? Тонь, я тебе поражаюсь. То ты снимаешь проклятие, способно погрести под собой дюжину Высших магов, то не знаешь элементарных вещей, как ребёнок. Завулон — глава Дневного Дозора Москвы. — Знаешь что, — я зыркнула на него, — я что-то сомневаюсь, что Высшие охотно светят своё сумеречное имя. Пройдись по нашему офису — уверена, две трети не знает, как зовут начальника наших конкурентов. Костя хохотнул: — «Пройдись по нашему офису» — это ритуальное приглашение? — Обойдёшься. Тёплая ладонь потрепала меня по запястью: — Ну не злись, Тонь. Ты просто так забавно это сказала, я не мог удержаться. — Извини, — вздохнула я. — Нервы. Вроде и всё уже кончилось, да только… Ещё эта вампирша — не непонятно, почему она вроде как забросила свою охоту. Новый источник пищи нашла? Так нам ни о каких происшествиях не сообщали. — Выжидает? — с сомнением предположил Костя. Я мотнула головой: — Она неопытная и привыкла к свежей крови, ей сейчас от голода должно крышу сносить. Костя поморщился. — Знаешь, после того, как ты почувствовала на себе, что такое наш голод… я надеялся, ты станешь чуть менее равнодушной. Я промолчала, надеясь закрыть тему, но он не собирался останавливаться. — Она одна, Тонь, ей плохо, ей даже не к кому пойти. Единственный, кто о ней заботился, погиб. «От твоей руки», — прозвучало невысказанным обвинением. — Заботился, — процедила я сквозь зубы. — Да, заботился! — Костя привстал, ножки табурета стукнули. — Он любил её! Он не виноват, что ваш Дозор выдал ему лицензию именно на неё! — Не виноват, — я покачала головой. — Мог убить её — и не стал, только лишь обратил. Костя, а не напомнишь мне, где у нас ближайший донорский центр? Там хоть раз отказывали вампиру, которому срочно нужна порция крови? — После свежей крови переходить на консервированную очень тяжело, — пробормотал Костя, отводя взгляд. — Но ведь он же любил, — издевательски протянула я. — Не мог найти в себе силы попить донорскую кровь, если уж не переходить на неё — так хоть дотянуть до следующей лицензии? Нет, — я усмехнулась, — сдаётся мне, дело вовсе не в метаболизме. Он хотел, чтобы эта девушка была с ним. Пока она оставалась человеком, у него не было шансов. Костя взял свою кружку, забрал мою, пустую. С тихим стуком опустил их в раковину. — Это не любовь, — сказала я. — Это насилие. Костя повернулся ко мне. Тёмные глаза смотрели тускло. — Может быть, — рот слегка скривился, клыки сейчас были едва заметны. — Может, он должен был сидеть и смотреть, как любимая женщина проходит мимо, встречается с кем-то другим, выходит замуж, растит детей, стареет. Светлый, наверное, так бы и поступил, — он невесело хмыкнул. — Да только мы не Светлые. Мы боремся. Я пожала плечами. Спорить с Тёмными — время терять, как говорит Семён. Вот только это ведь был Костя, а не какой-то Тёмный из подворотни, до которого мне не было ни малейшего дела… — Спасибо за кофе, — я выдавила из себя улыбку. — Пойду поработаю, может, действительно чего-нибудь накопаю по Светлане. — Да, — Костя повёл руками перед собой, словно не зная, куда их девать. — Ты только осторожнее. Если кто-то наблюдает за вашей Светланой, он и твой компьютер может отслеживать. — Я не так давно работала в сфере информационной безопасности, — эта улыбка получилась уже более искренней. — До скорого, Кость. — До скорого, Тонь, — он вышел со мной в прихожую открыть мне дверь. — Береги себя. * * * Как же здорово вынырнуть из-под сводов метро к ярко-голубому небу, к морозцу, к искрящемуся снегу, от которого приходится зажмуривать глаза. Времени у меня было достаточно, и я замедлила шаг, по привычке просматривая линии вероятности. Не то что бы у меня это получалось хорошо — на сегодняшний вечер мне выпадала какая-то круговерть, в которой очень трудно было что-то разглядеть. Зато я чётко видела, что наша встреча со Светланой состоится с вероятностью в восемьдесят процентов — остальные двадцать приходились на наплыв больных, из-за которого ей, возможно, придётся задержаться допоздна. Ладно. Мы специально выбрали кафе через два дома от её поликлиники, наверняка она успеет. Ну, а нет — можно и подождать день-другой… хотя лучше бы не тянуть. Слишком уж ценна Светлана для обоих Дозоров, тут любая случайность может потянуть за собой опасную цепочку, а нового сюрприза, похлеще той воронки, мне ох как не хотелось. Егору бы надо позвонить, вот от кого можно ждать сюрпризов. Наши оперативники говорили, что всё тихо, вампирша так и не объявилась… и, пока она не объявится, нельзя сбрасывать её со счетов. Я достала мобильник, выбрала номер, ожидая, что опять никто не отзовётся или трубку, как всегда, поднимет мама — сказать, что Егор на плавании, или с друзьями, или очень устал и спит. Но через пару гудков я услышала ломаный мальчишеский голос: — Да? — Привет, Егор, это Антонина, — бодро выдала я, и до меня донёсся досадливый вздох. — Здравствуйте, — буркнул Егор. — Ты занят? Я узнать, всё ли у тебя в порядке. — Спасибо, у меня и так всё время спрашивают ваши, — он усмехнулся, — коллеги. В школу меня чуть ли не под ручку водят. Когда уже нас все оставят в покое? — Вот поймаем вампира и оставим, — пообещала я. Да уж, в таком состоянии с ним лучше об инициации и не заговаривать: точно к Тёмным уйдёт. — Извините, — пробормотал он. — Мне надо бежать, я опаздываю. К врачу. — Беги, — я вздохнула. — Звони, если что. Связь отключилась раньше, чем я успела нажать на кнопку. Мда, хорошо, что со Светой переговорщик из меня получился лучше, нежели с Егором. Кстати, что у нас там со Светой? Она мне до сих пор не позвонила, значит, никакой отмены не планируется, всё в силе… Я ещё раз глянула вероятности и беззвучно ойкнула: линия, ведущая к тому, что наше встреча не состоится, крупнела, наливалась на глазах. А ещё — совсем близко к Свете в вероятностном поле находилась точка, которая вовсе не должна была там находиться. Я прибавила шагу. Потом побежала. Светина поликлиника была уже совсем рядом, через дорогу. Я помчалась на красный, на бегу бросая защитную сферу. Сюда, в арку. Скорее. Вот оно, окно Светиного кабинета, угловое. Чтобы попасть к ней, нужно было обойти корпус, подняться по ступенькам, пройти через гардероб, регистратуру и вернуться назад по длинному извилистому коридору. Но меня что-то толкало в спину. Я подошла к самому окну, увязая по колено в сугробе. Выставила щит — самый простенький, не от магии, от обычных предметов, и ударила заклятием по стеклу. Осколки посыпались со звоном. Ох и напугала же я Светлану, если только я сама себе надумала глупый страх, если она сидит с пациентом, а тут — лезут в окно… И память ей сейчас корректировать не следует, она ещё не успела оправиться после воронки, слишком нестабильна аура… Оттолкнувшись Силой, я перемахнула карниз, спрыгнула на пол, толкнув горку карточек, сложенную на подоконнике. Они поехали вниз, под ноги мне — и вампирше, наклоняющейся над беззащитным горлом лежащей в кресле Светланы. Я ударила на рефлексах, не успев подумать. Серый молебен сам скрутился в ладони, сорвался с кончиков пальцев — вампирша вскрикнула отрывисто, жалобно, оседая на четвереньки. Я дёрнулась к Светлане, задев ещё какие-то коробки на полу, едва не упав. Рванула ворот халата, пробежалась пальцами по шее. Нет, всё в порядке, на коже ни единой царапины. И аура чистая. Я привалилась плечом к стене, чувствуя, как взмокла в куртке и свитере, как липнет к спине шерстяная ткань. Под ногой хрустнуло стекло. Воды бы. И мне, и Светлане. Светлана слабо пошевелилась в кресле, что-то неразборчиво простонала, и я только сейчас разглядела сжавшуюся у неё ног фигурку мальчишки. Егора. Кажется, его я только что вырвала из рук вампирши в третий раз. Сперва она пыталась выпить его в подъезде, потом у него в квартире. Она подцепила его, она хотела получить своё — вот только первым кусать она собиралась вовсе не его. А ещё — Егор жил слишком далеко отсюда, чтобы действительно быть пациентом врача-терапевта Назаровой. Я присела на корточки, проверяя шею Егора, щупая пульс. Коленки у меня тряслись. Вампирша, лежащая рядом с ним, замычала, попыталась повернуться набок, и я почувствовала, как закипает во мне злоба. Серый молебен вновь заколол в ладони. Я ведь не испытывала к вампирам ненависти. Костя не даст соврать. Но эту тварь, скорчившуюся передо мной на полу, мне хотелось убить. Уничтожить. Упокоить в Сумраке. Заклинание уже готово было вырваться, когда мне на плечо цепко и тяжело легла чья-то рука. — И что же здесь происходит, Городецкая? Тихий, мягкий голос, иронично-задумчивая интонация — мне не надо было оборачиваться, чтобы узнать говорившего. — Светлая дозорная пытается отправить вампира в Сумрак без суда? Я поднялась, сбрасывая руку, обошла стол Светланы так, чтобы встать лицом к нежданному посетителю. Невозмутимое лицо, скорбно поджатые губы, внимательные серые глаза. Подтаивающий снежный пух на чёрной шерстяной ткани пальто. Вампирша снова зашевелилась на полу, пытаясь подползти к узким лакированным ботинкам. Вот её я только что всерьёз хотела убить — жалкую, неуклюжую, беспомощную? Нет, гнев во мне никуда не девался. Он только сбивался, смерзался крепче, в тяжёлый ком. — Действительно, — я сложила руки на груди, — что же здесь происходит, Завулон? У меня есть пара идей. — Так поделись, Светлая, — Завулон улыбнулся уголком рта. Я улыбнулась в ответ. Ох, как мне вязало губы этой улыбкой. — Давай порассуждаем, Завулон. Как повернуть к Тьме того, кто изначально чист? Как запятнать того, кто не умеет ненавидеть? Можно понемногу подбрасывать неприятности — в надежде, что жертва озлобится. Но не помогает. Человек попался слишком уж чистый, — я сглотнула, — чистая. Завулон перевёл задумчивый взгляд с моего лица на клизмы в стеклянном шкафчике и обратно. — И вот тогда Тёмный маг делает красивый, необычный ход, — мой голос дрогнул. — Пусть девушка возненавидит саму себя. Пусть её изнутри сжигает и разъедает чувство вины. Загоним её в такой угол, где можно только ненавидеть… пускай саму себя, но — ненавидеть. Правда, есть крохотный шанс, — я обошла угол стола, шагнула навстречу Завулону. — Шанс, что слабая, неопытная сотрудница Ночного Дозора скажет девушке несколько нужных слов — и разрушит интригу. Но есть ведь и запасной план, как же без него? Каким бы добрым, чистым ни был человек… Я невольно покосилась на распластанное тело на полу, на грязно-серую кожу в мелких язвах, и меня передёрнуло. — Будь он хоть святым — это уже не важно, ведь Светлых вампиров не существует. Натравить на девушку вампира-браконьера, охотящегося без лицензии, впавшего в отчаяние — чего проще, — я не сдержала усмешки. — А чтобы выглядело уж совсем убедительно, свести эту девушку с мальчиком, на которого вампир уже несколько раз пытался напасть. Гнался, дескать, за ним, а бедняжка под голодный клык попалась. Серые глаза блеснули. Завулон смотрел на меня не с прежней меланхоличной улыбкой, а с живым, искрящимся весельем во взгляде, бьющим через край, как пузырьки в бутылке колы. — И чего же я, по-твоему, хотел добиться, Городецкая? — Вот уж не знаю, — я пожала плечами. — Предположу, что тебя устраивали оба варианта. Выпьют досуха — проблемой меньше, обратят в вампира — вырастишь себе ручную Высшую Тёмную. Не факт, правда, что это бы тебе удалось. — Не факт? — он прищурился. — Я умею приручать, Городецкая, и не только Тёмных. Жаль, что тебе никогда не придётся испытать это умение на себе. Меня обдало жгучим жаром, неподъёмный, давящий груз навалился на плечи — как тогда, в штабе Светлых, когда я увидела Завулона в первый раз. — Иди ко мне, — тихо, ласково сказал он. И я шагнула. Ещё и ещё раз. Споткнулась о Егора, меня шатнуло и я успела обрадоваться, что падаю, но, повинуясь небрежному взмаху ладони Завулона, моё тело выставило руки перед собой, вернуло равновесие. Амулет. Амулет лежал дома, в ящике стола. Если бы только я сообразила его надеть… — Иди, — снова позвал Завулон, серые глаза смотрели словно бы с нежностью. Садистская, перевёрнутая нежность, её деформированная тень… какая разница? — Я не сделаю тебе больно, Городецкая, — выдохнул он мне в волосы, притягивая к себе. Мои ноздри жадно втянули горьковатый запах парфюма. — Ты когда-нибудь была на нижних слоях Сумрака? — вкрадчиво шепнул он. — Ты увидишь их. Тебе придётся остаться там — вместе со всеми твоими идеями и догадками, — негромкий смех гулко отдался у меня в ушах, стены кабинета выцветали. — Не бойся, Городецкая. Две-три минуты, не больше. Придётся потерпеть. Ниже, ниже, на второй слой, в густую сизую акварель. Меня уже била дрожь, в затылке тяжелело. Худощавое тело Завулона словно перетекало из одной формы в другую, менялось. Перед моими глазами мелькнул острый коготь — и, не раздумывая, я дёрнулась, проехалась по нему щекой. Капли крови брызнули в Сумрак, освобождая меня из-под Завулоновых чар. Совсем на чуть-чуть, на несколько секунд, но этого мне хватило для истошного: «Борис Игнатьевич!» Я понятия не имела, могло ли это сработать. Я даже не знала Сумеречного имени моего шефа и наставника. Но даже там, на втором слое Сумрака, почти проваливаясь в обморок, я почувствовала: он пришёл слишком быстро. Едва ли не раньше, чем я услышала собственный отчаянный крик. * * * С лёгким кряхтением наклонившись, Борис Игнатьевич подобрал с пола рассыпанные карточки, принялся укладывать их на столе ровной стопкой. Карточки шелестели, страницы вздрагивали, он то и дело неодобрительно косился на пролом окна, из которого тянуло холодом. — Работа твоей ученицы, — печально сказал Завулон, слегка повернул ко мне тяжёлую голову с выростами гребней. В его оскаленную морду я старалась не смотреть, и уж тем более не хотелось смотреть ниже, на зеленоватый раздвоенный хвост, на неестественно огромный, унизанный шипами член. — Она пыталась развоплотить без суда вампиршу, которая принадлежит мне. — И за это ты решил развоплотить её саму, — хмыкнул Борис Игнатьевич. — Какая трогательная любовь к подчинённым, Завулон. Завулон негромко рассмеялся, склонил чешуйчатую голову набок. Как всё-таки странно, что и голос, и смех у него оставались теми же, что и до трансформации. Никуда не девались поддразнивающие нотки, тихая, насмешливая грусть. — А ведь сам о себе ты такого не скажешь, верно, Борис? Следил ведь за Городецкой? — снова короткий взгляд янтарно-жёлтых глаз, сузившихся в тоненькие щелочки. — Но на помощь отчего-то не спешил. Ждал доказательств? Хотел поймать с поличным, дабы было с чем в Инквизицию идти? — То, что ты увлёк мою сотрудницу, волшебницу четвёртого уровня, на третий слой Сумрака… — Ещё ни о чём не говорит, — осклабился Завулон. — Покопайся в её памяти, проверь, была ли в моих словах хоть какая-то прямая угроза… или же я просто предложил ей погрузиться чуть глубже — так сказать, взглянуть на происшествие под новым углом. Я не сдержала смешка. Плитка шоколада, которую мне сунул в руку шеф, выдернув меня из Сумрака, так и лежала передо мной на столе, едва надкушенная. Горек, Борис Игнатьевич, у вас шоколад. — Сворачивай операцию, Завулон, — устало произнёс мой шеф. — Светлана — наша. Кстати говоря, мы уже установили, что к её матери применялось Тёмное воздействие — и устранили его, она теперь здорова. А Егор… Егор ничей. Нетронутая аура. Своя судьба. Да, пожалуй, не настолько силён его потенциал, чтобы двое Великих поспорили из-за него. Может, так лучше всего? Минуй нас паче всех печалей и барский гнев, и барская любовь? Хочешь — прими инициацию, живи тихой жизнью незаметного Иного. Устройся на работу — зелья варить, косметические заклинания накладывать, зачаровывать простенькие артефакты. По выходным заходи в «День и Ночь» или в «Полуденную Тень» — пропустить стаканчик, поболтать с такими же, как ты. Можешь даже прийти в Дозор, перебирать бумажки в архиве, ходить в патруль с такими же восторженными искателями приключений и гордиться своим вкладом в дело Света. Ну, или Тьмы, это уж на вкус и цвет. Или вовсе откажись от Сумрака и всех его заманчивых возможностей, за которые приходится платить немалую цену. Останься человеком. Вот только почему у меня так не получилось? У меня всего лишь четвертый уровень… похоже, уже третий — после охоты на вампиров, после того, как в Сумраке мне удалось оттолкнуть от себя Завулона… Всё равно, третий уровень — пылинка для Великого мага. Как же меня угораздило в это всё ввязаться? Неужели дело в той самой связке, о которой говорил мой начальник — связке, соединяющей меня и Светлану? Тогда, быть может, всё уже кончилось. Я совершила то, что должна была совершить в её судьбе — помогла снять воронку. И теперь всё пойдёт по-старому: аналитический отдел, компьютер, кофе с Семёном и Ильёй, посиделки на кухне с Костей… Рябь, пробежавшая в Сумраке, вырвала меня из мыслей. Завулон, вновь перетёкший из демонического облика в человеческий, жестом поманил к себе вампиршу, и она подползла к нему. — Увидимся, Борис, — обронил он, и серые глаза остановились на моём лице. Кажется, он не давил сейчас. Да попробовал бы он — при главе Ночного Дозора! Но мне чудилось, будто кожу опять покалывает теплом. — Я запомню твою роль в этом, — тихо, почти шёпотом произнёс он. — Навсегда. — И я тебя не забуду. И он исчез, я едва разглядела дрогнувшие рваные края портала. — Ох-ох, — Борис Игнатьевич сокрушённо покрутил головой, осматривая разгромленный кабинет. — Поможешь мне, Антонина? Я займусь Светланой и Егором, а ты приведи в порядок всё, что мы тут совместными усилиями разворотили. * * * Как же быстро темнеет. Когда я подходила к поликлинике, был ещё день, а сейчас небо густо-синее, почти чёрное от туч. Если бы не снег, вообще ничего нельзя было бы разглядеть под ногами: единственный горящий фонарь — далеко впереди, в конце улицы. — Вот так, Антонина, — бормочет шеф себе под нос. Снег натужно поскрипывает под его сапогами. — Сама видишь, выбирать не приходится. Я вынужден использовать тех, кто под рукой. — Понимаю, — отзываюсь я. Мы когда-то с шефом прогуливались вот так, по ночной Москве, когда я была ещё стажёром, его новой ученицей. Разговаривали обо всём на свете — запросто. Кажется, я по этому соскучилась. — Вы, наверное, давно знали, что связка между мной и Светланой поможет привести её в Ночной Дозор. Борис Игнатьевич тяжело вздыхает, замедляет шаг. — Видишь ли, Антонина, — он поворачивается ко мне всем корпусом, — тебе действительно удалось ослабить воронку благодаря этой связи. Мне кажется, ты неосознанно чувствовала природу проклятия — и внутренний голос подсказывал тебе, как успокоить его. Он молчит несколько секунд, и у меня между лопатками тревожно покалывает, будто от прикосновения когтей. — Но эта связь — не с создателем воронки, а с тем, кто организовал саму интригу. Именно поэтому ниточка вела тебя к Светлане, к его жертве. До меня доходит не сразу. В висках несколько раз тяжело стукает, прежде чем я резко глотаю колючий морозный воздух распахнутым ртом. В горле сразу начинает першить. — Нет, — я качаю головой. — Нет. В темноте не разглядеть выражения лица Бориса Игнатьевича, а впрочем, что оно мне даст? Или я, как ребёнок, надеюсь, что это просто злая шутка? — Так бывает, — просто говорит мой шеф. — Обыкновенная мистическая связка. Из тех, о которых слышали все Иные, но мало кто видел собственными глазами. Помолчав, он добавляет: — Три дня назад она, возможно, спасла миллионы жизней. Да-да. Вот такая вот забавная маленькая случайность. Снег утоптан плотно, идти легко, а у меня еле-еле сгибаются колени, будто я ступаю по гололёду. Чуть-чуть не так поставила ногу — костей не соберёшь. — Он знает? — Наверняка, — шеф пожимает плечами. — Возможно, отчасти именно поэтому он пытался избавиться от тебя сегодня. Знаешь, древние маги очень консервативны, им тяжело принять что-то, что может вторгнуться в привычный порядок вещей. Для Завулона оказаться связанным с кем-то — большая неожиданность. Ах вот как. Может, мне его ещё пожалеть теперь? — Я не собираюсь к нему вторгаться, Борис Игнатьевич, — язык с трудом ворочается во рту. Похоже, мне в самом деле нужно отоспаться за прошедшую неделю. — Главное, чтобы ко мне не вторгался он. — У тебя есть амулет. Точно. Придётся, видимо, носить не снимая. — И, если потребуется, мы все придём тебе на помощь. Верю, Борис Игнатьевич. Верю, что не бросите. Разве только какое-нибудь уж очень важное дело Света потребует подложить меня под Тёмного, в смысле, подложить мои интересы под интересы Тёмного… тьфу. Уже заговариваться начинаю — хорошо, что не вслух. — Не холодно, Антонина? — рука шефа осторожно трогает мой локоть. — Я вот замерзаю. Пойдём. Чаю выпьем — или ты больше любишь кофе? Сегодня в столовой пирожки очень вкусные, Анна Семёновна постаралась. С яблоками и с вишней. Пойдёмте, Борис Игнатьевич. Сами видите, я тоже замерзаю. Но, наверное, когда тебе холодно — важнее всего то, что ты ещё можешь согреться.