(Не)день святого Валентина

      «А ведь не так сильно щас», — отвечаю шёпотом. —       «Прошлый раз вы помните? Всё приходит с опытом».       Каста — «Ревность»

***

      Женя шел по улице, угрюмо глядя перед собой и то и дело сжимая и разжимая кулаки; на кончиках пальцах уже привычно стали собираться огоньки, но ему было плевать. От обиды и негодования жгло глаза, и он усиленно моргал, чтоб малодушно не разрыдаться прямо тут, посреди улицы, как сопливой девчонке. На часах было 11 вечера, через час на календаре — 14 февраля, День всех влюбленных… в витринах и окнах заведений блестели гирлянды, стекла украшены сердечками и цветами, уличные продавцы громогласно зазывают прохожих купить у них букеты и мягкие игрушки, люди, бурно обсуждая наступающий праздник, торопятся домой. Мимо проходит парочка молодых людей — парень крепко обнимает девушку за тонкую талию и что-то шепчет ей на ушко, та хихикает, смущенно пряча глаза, ее щеки раскраснелись, а длинные волосы растрепались, но он смотрит на любимую с таким искренним восхищением и горящими от страсти глазами, что со стороны захватывает дух… в свободной руке парень несет бутылку вина и коробочку с пирожными. «Ну хоть у кого-то вечер не испорчен» — мрачно думает Алферов, с нескрываемой завистью поглядев на пару. Парень, заметив его взгляд, подмигнул ему и улыбнулся, как бы выражая мысль — мол, и на твоей улице будет праздник, чувак. Только вот, похоже, праздник будет на чьей угодно улице, только не на его. Они прошли дальше по улице, а смех девушки все еще стоял эхом в ушах…       Женя поежился — становилось холоднее, что даже он, казалось бы — бог огня, начал замерзать. Злость, что поднялась при виде сцены в общей комнате Башни, отступила, уступив место унынию и апатии, и он, пожимая плечами и пряча нос под шарфом, философски рассудил, что хуже уже все равно не будет, а значит можно с чистой совестью напиться и идти встречать праздник на крышу ближайшей высотки, а там и рассвет, и поплелся в ближайший магазин, где еще можно было найти бутылку крепкого алкоголя — возвращаться назад упорно не хотелось, а трезвым справляться с эмоциями становилось сложновато. И вроде бы плевать он хотел с высокой горы на этот бабский праздник, и шумиха вокруг него только раздражает, для Алферова всю жизнь это был самый обычный день и все такое, но… самому себе врать все равно бесполезно, не так ли? «И почему у меня всегда все через жопу?» — Уныло думал Женя, поднимаясь на крышу ближайшего здания, сжимая в руке бутылку абсента и шаря свободной рукой по карманам в поисках пачки сигарет — нестерпимо захотелось курить, хоть стреляйся… он сел прямо на край заледеневшей крыши, кое-как откупорил пробку на бутылке, делая сразу большой глоток и чувствуя почти злорадное удовлетворение, когда крепкий алкоголь обжег горло, достал сигарету, затянулся — кайф.       «Какой же ты неудачник, Алферов, просто атас, — чувствуя, как спасительный никотин наполняет легкие, злорадно думал Женя, глядя вниз на город, — тебя бросили прямо перед праздником Дня-чего-то-там… иронично, да? Хотя погодите-ка, не бросили. Просто на твоих глазах начали праздновать, но почему-то тебя не позвали, вот ведь досада, а».       Воспоминание снова обожгло и без того воспаленное сознание и глаза, и он скривился — ну заебись, хуле тут. Им-то там хорошо, пока он тут бухает. Как же бесит теперь, что он в итоге сдержался и не набил этому ублюдку морду, а лучше бы вообще сжег его нахуй, тот давно нарывается… как жаль, что с 4 лет он тренировал выдержку на хоккейной площадке, а с 12 — на тренировочных полях Легиона, учился контролировать свою силу и эмоции, чтобы никто не пострадал, если он вдруг выйдет из себя. Ну и… в итоге он вышел из себя, увидев этих двоих вместе, но из-за гребанного самоконтроля сдержался и от бессильной ярости и отчаяния едва-едва не сжег там всю Башню… наверное, помешали остатки совести и дружеские отношения с Тони, но один хрен — он бы очень зол в тот момент. А теперь злость прошла, стало ужасно холодно, пусто и тоскливо, как будто из него разом ушла вся радость и все то хорошее, что было в нем, как будто дементор высосал. Под действием алкоголя стало себя нестерпимо жалко — вот какого черта они могут с ним так поступать?!       Перед мысленным взором проносятся картинки-воспоминания последних двух лет — хорошие, плохие, ссоры и примирения, в том числе и в спальне, от которых моментально потеют ладони и краснеют щеки, прям как у той девчушки на улице (или это все абсент виноват?), их первое Рождество и первый поцелуй под дождем, как они превращали каждую тренировку в балаган к вящему недовольству Кэрол и шифровались по всем углам, чтобы не заметил зоркий глаз Джарвиса, а в Москве — Грега, бывшему не очень-то довольным такой неожиданной «дружбой» своего подопечного со Мстителем с не самой лучшей репутацией… а те две недели год назад, когда Женька подхватил самую обычную простуду и слег? Он специально из-за него сорвался с задания в Японии и прилетел к нему в Москву, а потом еще со скандалом выторговал у Грега забрать Женю на время лечения в Питер — знал, что Алферов очень скучает по родному городу, практически не бывая дома из-за бесконечной череды заданий, а в редкие перерывы — выездных серий со СКА, и что для него даже эти две недели дома пойдут на пользу гораздо больше, чем в комплексе Легиона в столице, и… это были лучшие две недели за весь год. А когда самому Женьке удалось достать билеты на концерт его любимой группы в Мадриде? И та ночь «под испанским небом»… Он помнит его полный отчаяния крик и взгляд, полный боли, когда он неудачно прямо в воздухе превратился в человека и начал падать с высоты почти 1500 километров, и только перед самой землей ему снова удалось вызвать крылья… но он помнит его страх и как он обнимал его тогда, едва не плача — он, суровый, жесткий солдат, прошедший войну и убивавший людей, будучи марионеткой Гидры, держал его в руках и со слезами на глазах просил быть осторожнее, потому что боится потерять… Женя хмурится и делает еще несколько глотков, морщится, когда алкоголь едва не прожигает насквозь желудок, и смотрит в небо — что же теперь случилось, что он сидит тут один, напивается и мечтает сброситься с этой крыши? Да жаль, не получится — Рарог не даст ему сдохнуть, да еще так нелепо, как самому обычному подростку, которого бросила девушка… так глупо, что аж тошно с самого себя. Он, Капитан Россия, бог огня, будущий лидер Легиона, капитан команды и сборной, символ своей страны и так далее… сидит тут на крыше, пьет, мотает сопли на кулак и мечтает самовыпилиться, как самый сопливый в мире школьник. Самому-то не противно, Алферов?       С темного, словно покрытого дымкой неба, начинают медленно опускаться снежинки, неторопливо кружась над землей и опадая на крыши и тротуары, оседая на волосах и ресницах… порядком опьяневший Алферов кривит губы в болезненной ухмылке и кое-как поднимается на ноги, почти не шатаясь, подходит к самому краю и долго-долго смотрит вниз, на город… Нью-Йорк никогда не спит, как и Москва, что было совершенной истиной. Задорно горят огоньки высоток и домов и ярко светятся прожекторы ночных заведений, приглашая в мир ночных развлечений, танцев, случайных знакомств и алкоголя, мигают витрины круглосуточных магазинов и торговых центров, куда-то едет бесконечный даже ночью поток машин, а люди все спешат и спешат, никак не желая остановиться и отдаться в теплые объятия дядюшки Морфея, коснувшись головой подушек и прикрывая усталые глаза… Женя любит ночь. Любит наблюдать за людьми издалека и любоваться ночным городом, в какой бы точке планеты он бы ни оказался. Есть в этом времени суток что-то свое, особое, волшебное. Только не сегодня… душу до крови расцарапали кошки, стало паршиво, тоскливо и ужасно одиноко. Да, конечно, ему плевать на этот типа- «праздник» и все такое, и можно сколько угодно себя в этом убеждать, но… блять. От тоски и охватившего отчаяния захотелось завыть прямо на скрывшуюся за облаками луну, как голодному зверю, он в момент пожалел, что взял только одну бутылку, которой оказалось явно недостаточно, чтоб утопить в ней свою тоску и злость на человека, которого он любит больше собственной жизни, а заодно и на того мерзавца, который уже давно хочет его у него забрать… черт бы его побрал, и заодно самому там утопиться.       Но этой же бутылки хватает, чтобы осознать — самостоятельно с 50-какого-то этажа вниз ему не спуститься, о чем свидетельствует уже явно не трезвая походка и затуманенный алкоголем взгляд потухших, злых (в том числе и на самого себя) синих глаз. Жаль только, что мозг остается совершенно трезвым и никак не желает отпустить увиденную им сцену в общей комнате… и легче упрямо не становится, хоть пять бутылок в себя влей. Он горько усмехается, ловя снежинки горячей ладонью, которые моментально тают на его пальцах, и решает спуститься вниз более привычным ему способом, вызвав крылья.       «Думаешь, тебе можно, если ты мой Боже?       И люблю до дрожи…»       Господи, так тошно, хоть реально вой. Луны тут нет, да вот хоть на этот фонарь… даже алкоголь и сигареты не помогают, кажется, стало только хуже. Сердце надсадно ныло, душа билась в грудной клетке о стенки, словно рвалась наружу, абсент бил в виски, а легкие задыхались от едкого дыма… но измученное сознание упорно не желало отпустить из головы и памяти увиденную сцену, отравляющую ядом сознание и мешающую забыться. Боже. За что ему это все? Говорил ему Ярик — любовь это самое величайшее зло на земле, она убивает сильнее и быстрее гранаты, стреляет на поражение и никого не щадит, от нее только боль, горечь и слезы, поэтому только истинные мазохисты мечтают влюбиться, чтобы… чтобы что? Правильно, чтобы потом задыхаться от этой боли, от невозможности быть рядом с тем, без кого уже и себя самого не мыслишь, а если уж тебя предали, ууу… проще петлю на шею накинуть. Беда только в том, что никакие земные способы суициднуться на него не подействуют, к его сожалению, его божественную тушку хорошо защищает Рарог и до этих пор он худо-бедно справлялся со своей задачей, но… это же не значит, что в принципе на него ничего не подействует, да? Он же не бессмертный. К счастью.       Алферов криво усмехается от последней мысли. А ведь он тогда посмеялся над словами друга и посоветовал ему дождаться «ту самую» или на худой конец «того самого», а не верить обиженным брошенным девочкам и мальчикам, которые после неудач на любовном фронте чуть ли реально не в петлю лезут и проклинают весь противоположный (или свой) пол, вместо того чтобы остыть, дать себе пережить это и реально дождаться «своего». Ярик тогда обиделся и неделю с ним не разговаривал, Женька усмехался, а теперь… а теперь он и сам в эту задницу угодил. Вот и встретил «того самого» на свою голову. Сам ее же потерял. Сам сделал его своим миром. Сам считал минуты до встречи с ним, даже находясь под пулями в жарком Афганистане или во льдах Аляски… сам перечитывал его письма и сообщения. Всем сам. Добровольно. Разве его кто-то заставлял? Нет… А когда было совсем уж невыносимо, доставал его шарф, насквозь пропахший им самим и запахом его духов, от чего сносило крышу, особенно в долгой разлуке… но на короткие минуты это помогало. Отвлекало. Он прятал в нем нос, пытаясь до каждой черточки воспроизвести перед мысленным взором его образ — черты лица, будто въевшиеся под кожу, большущие глаза цвета расплавленного серебра, полные, мягкие губы — наверно, даже на том свете он будет помнить их вкус… темные густые волосы, куда он так любит зарыться ладонью, жмурясь от удовольствия, а тот ворчит — но они оба знают, что только для вида… и это отпускало. Но только не сейчас.       Медленно проплывали этажи, алкоголь все сильнее впитывался в кровь, взгляд стекленел, тупая боль билась в висках, и казалось, будто все звуки вокруг резко отключили — в ушах нестерпимо стало тихо, звенящая тишина давила и погружала в себя, как под толщу воды, и Женя уже было обрадовался, что он сможет побыстрее добраться до своей бруклинской квартиры и там завалиться спать, а завтра плюнуть на все и постараться уже утром улететь в Москву, а лучше куда-нибудь еще дальше — например, в Токио, где очень легко затеряться в толпе, а значит меньше шансов, что его там сразу обнаружит. И плевать ему, что за эту выходку по головке его не погладят, и… едва ноги коснулись асфальта, чья-то рука поймала его за шиворот и сильно встряхнула.       — Какого… — Прохрипел уже порядком пьяный Алферов, от неожиданности сильно пошатнувшись на ватных ногах — и непременно бы упал, если бы его не держала эта же рука.       — Да нет. Это я тебя хотел спросить, какого хера ты устроил?! — Почти прокричал ужасно знакомый голос. Просто до боли.       Женя с силой тряхнул плечами, скидывая с себя его руку, и отступил на пару шагов назад. Прежняя злость вернулась, только теперь приправленная 70% алкоголем, недюжинной обидой и уязвленным до боли самолюбием. Он моментально вспыхнул, как спичка, все его попытки успокоиться — то, что сработало два часа назад там, в Башне, теперь шли прахом, нервы натянулись как струны, и он в сотый раз пожалел, что не убил нахер этого ублюдка прям на месте. На него с искренним возмущением смотрели любимые глаза цвета серебра, сейчас ставшие практически черными из-за одолевающих эмоций, а он сделал еще шаг назад, выстраивая между ними стену из собственных обид, горечи и ревности, сжирающей его, словно дикий голодный зверь, впивающийся зубами в еще бьющееся теплое тело под ним и обгладывающий его до голых костей, и…       — Отъебись от меня! — Зло бросил он, мгновенно ощетинившись. — Не хочу тебя видеть. Иди к своему дружку…       — Что, блять? — Баки ошарашенно распахнул глаза, на мгновенье растерявшись от такого выпада. — Ты что несешь? — Нахмурился он и скрестил на груди руки. — К какому…       — Ты прекрасно знаешь, к какому! — Прошипел Алферов. Злость и ревность вспыхнули по новой, взрываясь в нем атомной бомбой и разлетаясь на миллиарды кусочков, что впивались в кожу и мгновенно вызывали новую острую боль… и тут уже не поможет ни обезбол, ни алкоголь. Такая вот жиза. — С которым ты обжимался сегодня на диване, и… — Он машинально сделал шаг ему навстречу, Баки тут же попытался поймать его за локоть, что стало фатальной ошибкой. — Не трогай меня! — Женя среагировал быстро, тут же вырвался и сделал выпад кулаком куда-то ему в бок, обжигая выступившим на ладонях огнем — что неизменно выдавало его состояние, когда он выходил из себя. Баки подскочил на месте и зашипел от боли, смерив его злобным взглядом.       — Ты в своем уме?! — Прорычал он, силясь хоть что-то понять и потирая обожженный бок. — О чем ты говоришь? — Он нахмурил лоб и тут же расширил глаза, словно догадавшись. — Ты про Сэма? — Алферов при упоминании ненавистного имени тут же зло сощурил глаза, не видя, но больше чувствуя знакомое покалывание на руках уже до локтя — огонь будто ощущал его ярость, вспыхивая все сильнее и сильнее.       — Вот и вали к своему Сэму, — на одном выдохе бросил он, развернулся и уже совсем уж явно нетвердой походкой направился вниз по улице, рассудив, что пока он еще может себя остановить, надо самому валить нахер подальше — иначе он за себя не ручается.       — А НУ СТОЯТЬ. — Тихо, но твердо отчеканил Баки, и в его голосе послышались стальные нотки, неизменно заставляющие покрываться холодным потом всех, кому удавалось видеть его разозленным. А сейчас он всерьез начал злиться, понимая, что еще немного и проснется Зимний, и тогда места будет мало всем. Особенно одному малолетнему, до пизды ревнивому дебилу…       Женя замер на месте. Конечно, ни Зимнего, ни самого Баки он никогда не боялся, тем более что по силе превосходил его во много раз. Но в такие моменты чутье подсказывало, что лучше подчиниться, даже если злость по-прежнему накрывает волнами, в которой он тонет, как и в ревности… и ничего не может с собой поделать.       — А ну посмотри на меня, ревнивый ты долбоеб, — потребовал Баки, подходя ближе и резко, за плечи разворачивая его к себе. Женька вскинул голову и посмотрел на него с вызовом, типа — ну давай, и что нового ты мне скажешь? Все по классике? Ты не так понял, я сейчас все объясню? У него на лице тут же отразилось, куда Баки может засунуть свои объяснения… он упрямо задрал нос и скривил губы в презрительной усмешке.       — Я все видел! — Алферов дернулся, снова скидывая с себя его руку и окидывая его негодующим взглядом мгновенно вспыхнувших злых синих глаз. — Поэтому отвали от меня и иди к своему Сэму, он тебя наверняка уже обыскался… — В его голосе так и сквозила обида, презрение и острейшая неприязнь к «сопернику», который у него поперек горла стоял все два года, что они встречаются, что порой заставляло его устраивать сцены ревности буквально на ровном месте. (не по мнению самого Алферова, конечно же).       — Как меня заебала твоя тупая ревность на пустом месте, ты бы знал! — Баки закатил глаза и сделал глубокий вдох, будто пытаясь успокоить себя, чтобы самому не начать тут все крушить, как обезумевший Халк… а в том, что он способен его довести до такого состояния, он не сомневался — за два года отношений с этим человеком Баки хорошо узнал, что такое, когда твоя нервная система регулярно подвергается испытанию на прочность, а бедный мозг действиям сексуального характера… — Сколько раз повторять тебе, ревнивому идиоту, что Сэм — мой старый друг и у меня с ним никогда ничего не было! — Глаза Алферова сузились, а губы скривились в привычной усмешке, как бы говоря — знаем мы таких друзей, ага…       — Я все видел! — Упрямо повторил он, хмурясь, как грозовая туча, и тыкая Баки пальцем в грудь, от чего тот машинально отступил на шаг назад. — Поэтому лапшу на уши будешь вешать своему обожаемому Сэму, — он скривился так, будто целиком заглотил лимон, смешным акцентом выделяя имя «соперника», и Баки бы даже усмехнулся, если бы не понимал, что начинает всерьез выходить из себя. — И вообще…       — Что ты видел, идиота ты кусок? — Мрачно выдохнул Баки, мысленно уговаривая себя успокоиться и не накинуться на этого придурка прямо посреди улицы, а потом затащить за угол и там… надавать по геройскому заду так, чтоб месяц потом сидеть не смог. Чтоб не нес больше такую херню и пожалел его нервные клетки, которых итак благодаря его участию осталось мало.       — Все видел! — Повторил Женька заплетающимся языком — абсент-таки штука крепкая, а он влил в себя почти 2 литра — шутка ли, но он уперто пытался сохранить лицо, хотя уже едва стоял на ногах, — как вы там… на диване… ну… — картинка общей комнаты Мстителей снова встали перед глазами, и знакомое чувство неприятно кольнуло куда-то под лопатки, и он обиженно поджал губы, не понимая, какого хрена он еще должен ему что-то объяснять?! Не он же там по углам и диванам обжимается со всякими уродами, и вообще…       — Ты ревнивый долбоеб! Увидел непонятно что, как всегда надумал своим тупым мозгом всякую херню и еще напился из-за этого! И за что мне такое наказание, я не понимаю? — Обреченно вздыхал Баки, оглядывая его потрясенным взглядом и понимая, что даже злиться на него толком не может.       На него донельзя обиженным и оскорбленным до глубины души взглядом смотрели огромные синие глаза, он изо всех сил пытался ровно устоять на ногах, что получалось все хуже и хуже, темно-русые, с рыжеватым отливом волосы покрыты тонким слоем снега, снежинки также оседали на длинных ресничках, что сейчас слабо подрагивали, пока сам Алферов пытался сфокусировать взгляд ошалевших пьяных глаз на Баки, еще совсем по-детски пухлые губки обиженно и упрямо поджаты, куртка расстегнута, шарф — когда-то нагло стащенный у Баки, небрежно повязанный вокруг шеи, теперь развязался и одна его сторона уже едва не волочится по земле — а ведь, между прочим, зима на дворе, и регенерация Рарога не спасает его от обычной простуды, как уже показывал опыт, на черном вязаном свитере тоже осели снежинки, и картинка перед ним была бы бесконечно милой, если бы его ревность не била все возможные и невозможные рекорды. Как говорится, это было бы так смешно, если бы… бла бла бла. И ведь нихрена не докажешь этому придурку, если что-то вбил в себе в башку, то хоть стреляйся! И как можно злиться на это чудо?       Под невнятное бормотание Алферова Баки решительно подходит ближе, уже готовый к сопротивлению, аккуратно перевязывает его же шарф, подавляя улыбку — он знает, что он его за собой везде таскает, на все задания и даже на выездные матчи, и это в очередной раз трогает сердце, когда он раз за разом осознает, насколько он дорог этому ревнивому до печонок идиоту и насколько он дорог самому Баки, что никто другой уже не в состоянии его заменить, включая Сэма (с чего вообще именно к нему такая неадекватная ревность?!), но он же упертый, как баран! Пойди докажи тут что-нибудь! На удивление Женька не сопротивляется — то ли просто устал, то ли понимает, что в таком состоянии это просто бесполезно, и Баки застегивает ему куртку до горла, заботливо поправляя завязанный шарф, одну руку кладет ему на плечо, а второй хватает за подбородок, заставляя посмотреть на него.       — Никогда у меня ничего не было с Сэмом! — Повторяет он твердым голосом, пытаясь достучаться до этого пьяного чуда, удивляясь про себя, что он вообще еще на ногах умудряется стоять. — Услышь меня наконец! Сэм… — Женька презрительно кривит губы и слабо дергается, пытаясь вырваться, но Баки в этот раз крепко держит, не давая ему это сделать. — …мой старый друг! — Баки невольно повышает голос, снова начиная злиться, но эффекта, впрочем, это не возымело. Женя упрямо поджимает губы и демонстративно смотрит куда-то мимо него — не верит. — Не веришь? — Хмурится Баки и обреченно вздыхает. — Ну ладно… я не должен был этого говорить, ну мы же упертые! — Он отпускает Алферова, и тот, оставшись без опоры, опасливо покачнулся, теряя равновесие, что Баки моментально снова ловит его в захват, крепко прижимая к себе и заглядывая в глаза.       — Сэм уже полгода встречается с Дэнверс, тайком, они никому не говорят, только я об этом знал, и… — Женька все-таки сбрасывает с себя его руки и машинально отходит на шаг назад.       — Что? — Пьяно тянет он, недоуменно моргая глазами, пытаясь уложить в голове, что он только что услышал. — Но…       — Что слышал, Фома ты неверующий! Так же у вас в России говорят? — Фыркает Баки, закатывая глаза. Женя щурит глаза, смотрит с подозрением — снова не верит. Да что же ты будешь делать-то, а! — Блять! Не веришь — пойдем завтра в ресторан, куда они собираются пойти, и сам увидишь и убедишься! — С досадой бросает Баки, порядком уставший от выяснений отношений и попыток доказать этому упертому ослу, что он не верблюд. Каламбур. — Правда, я рискую тем, что они оба захотят меня поджарить на месте вместо индейки, но ради тебя я потерплю, — с сарказмом добавляет он, а Женя снова поджимает губы, глядя с таким подозрением, будто тот на его глазах сделал что-то непотребное и теперь пытается всеми силами отбрехаться, но он, Алферов, то не идиот, чтоб верить в сказки, и вообще… — Ну почему ты у меня такой упертый баран! — Баки поборол в себе желание подойти к ближайшей стене и побиться о нее головой. Терпение стремительно заканчивалось. — Ну ладно, я твое доверие не заслужил, хотя я не понимаю, какого черта?! — Он возмущенно разводит руками под удивленные взгляды ставших редкими прохожих, невольно наблюдающих их сцену со стороны. — Но ты прекрасно знаешь Кэрол, она в жизни не станет таким заниматься, чтобы кого-то покрывать! Ты понимаешь это? — Предпринял он последнюю попытку достучаться до Алферова.       Женя посмотрел с подозрением, нахмурился, прокручивая последние его слова в голове — осознание медленно впитывалось в пьяный мозг, но наконец его глаза удивленно расширились, а на лице проступило заметное облегчение — кажется, последний аргумент его убедил. Он действительно хорошо знал Кэрол, как и то, что та ни за какие шиши не станет за чьей-то спиной заниматься подобными вещами — да еще поджарит фотонным зарядом того, кто ей такое предложит. И скорее всего у нее с этим у… ммм… человеком действительно что-то серьезное — вряд ли она просто так пошла бы с ним на свидание, а учитывая, на что способна новый лидер Мстителей… надо быть последним идиотом, чтобы за ее спиной прямо посреди общей комнаты обжиматься с кем-то другим, и вообще… он все равно будет недолюбливать его, но сам факт, что он себе кого-то нашел и теперь его внимание не будет сосредоточено на Баки, внушает облегчение. Женя как-то уж слишком серьезно кивнул в ответ на это и неожиданно обмяк в его руках, устав спорить и сопротивляться, да и алкоголь все сильнее действовал, медленно погружая его в долгожданное забытье, наваливалась накопленная за день усталость и захотелось спать.       — У тебя правда с ним ничего не было? — Тихо-тихо шепчет он, цепляется за его плечи, чтоб не упасть, и как-то слишком доверчиво заглядывает в глаза — прям как нашкодивший ребенок, который боится, что будут ругать. Баки снова подавляет улыбку и крепче прижимает его к себе. А ведь ему еще тащить его на себе… зато он наконец ему поверил. Счастья полные штаны, в общем… да.       — Ничего не было! — Твердо отвечает он, за шею притягивая его ближе. — Сэм мне как брат, как Стив… ты же к Стиву меня не ревнуешь? — Задает он вопрос и тут же хмурится, прикусив язык.       Если выяснится, что его любимый и единственный ревнует его еще и к Роджерсу, то смело можно стреляться. Или уходить к чертям из команды. Или… но Женька быстро-быстро мотает головой и что-то бормочет себе под нос, и Баки выдыхает — ну слава богам, хоть тут пронесло. Он знает, что они дружат с самого первого года, как Алферов попал в команду русских, и Стив ему за эти годы стал кем-то вроде старшего товарища, даже брата, и порой он его слушал больше, чем всех остальных вместе взятых, что иногда злило Баки — ему приходится доказывать этому ослу по сто раз, что он не верблюд, он его вечно подозревает во всех смертных грехах, тогда как Роджерсу он верит на слово и безоговорочно, ни разу не усомнившись в его словах! Вот и где, скажите, справедливость?! Отсюда и факт, что Женя будет ревновать его к каждому столбу и ко всем вокруг, но только не к святому, прости Господи, Стиву. Впрочем… Баки здесь грех жаловаться. Если ему придется оправдываться еще и за свою дружбу с Роджерсом, то он точно на стену полезет. Нет уж, спасибо…       — Ну и на том спасибо, — вполголоса ворчит он, выдыхая с облегчением и заглядывая в пьяные, наивно смотрящие на него синие глаза, что в очередной раз трогает сердечко — и как этому придурку удается так на него влиять?! — Я тебе сто раз говорил — я люблю только тебя. Мне никто больше не нужен, усеки это наконец, ревнивый ты осел… — Глаза Алферова счастливо загораются, несмотря на то, что фокусировать взгляд становится все сложнее.       — Правда? — Шепчет он, крепко держась за плечи Баки, боясь упасть.       Тот улыбается. Женька часто-часто моргает глазами, что реснички с опавшими на них снежинками легонько, почти невесомо касаются его щек и становится щекотно, от него пахнет морозом, горькой полынью и крепкими сигаретами, древесно-сладковатыми нотками его парфюма и малиновым латте, оставшимся на губах. Баки, крепко держа его за талию одной рукой, второй легко смахивает снег с его волос и на несколько секунд зарывается в них носом, ощущая привычный, уже родной запах корицы и его шампуня, покалывание на лице оставшихся снежинок и тепло его прижатого к нему тела, его руки на плечах, доверчиво обнимающие его, и… вот как прикажете злиться на это чудо? Чудо… которое вполне в состоянии сжечь к херам планету, если сильно разозлится. (у чего, в общем-то, довольно высокая вероятность). Чудо, которое ревнует его ко всем подряд, даже если Баки завяжет глаза, заткнет уши и, прости Сварожич, будет ходить в парандже. Чудо, с завидным постоянством насилующее его мозг и нисколечко в этом не раскаивающееся. Но лучше трахать тела, а вот мозг не трогать. Чудо… его чудо. Маленькое, ужасно вредное и ревнивое, но его. И как он вообще мог подумать только, чтобы он… и Сэм… вместе…?! Да он смотреть ни на кого больше не может с тех пор, как встретил этого маленького паршивца, из-за которого порой крыша едет в дальние края, а он ему такое предъявляет! Да еще напился из-за своей неуемной ревности! И что прикажете ему с ним делать?       — Конечно, правда. Зачем мне кто-то еще, если у меня есть ты? — Он продолжает улыбаться, целует его в холодный нос, и Женька смущенно прячет глаза, сильнее обнимая его за плечи.       — Прости меня… — Шепчет он, а в глазах снова жжет, но уже что-то другое. Так же, как и сердце бьется… по-другому. Как всегда рядом с ним. — Я действительно у тебя ревнивый идиот… — В голосе Алферова появляются виноватые нотки. Баки окидывает его взглядом, полным нежности. Неважно, сколько раз он это повторит, ревновать его будут до гробовой доски, это он уже давно усек. И ммм… это наверно, должно быть даже приятно? Пожалуй, да. Если бы ему не приходилось каждый раз оправдываться, как в суде. Впрочем… он ведь знал, на что подписывался. Так что чего уже теперь жаловаться? — Я просто очень тебя люблю и боюсь потерять… — Тихо-тихо шепчет Женька куда-то ему в шею, цепляясь дрожащими от холода пальцами за его плечи и несмотря на алкоголь в его крови… наконец успокаивается.       В его руках так тепло, спокойно и уютно, что он чувствует себя… как дома? Он не может это описать. Просто только с ним ему так хорошо, что он забывает обо всем на свете. Даже пьяным, уставшим и замерзшим. Просто потому что это он — Баки, его первая и единственная любовь. Его мармеладка. Он ведь действительно раньше не любил. Да, были короткие отношения, легкие интрижки на пару ночей, случайные связи… но это все было не то. Совершенно не то. И только с ним он смог почувствовать себя счастливым. За эти два года он заменил ему весь мир. Он стал для него дороже всех на свете. И только для него бьется сердце… отсюда и его неуемная ревность, порой застилающая глаза и мешающая здраво мыслить. Но Женя жуткий собственник и делиться не намерен. Ни с кем. А если кто-то решит влезть, ну… гнев бога огня страшен, лучше даже не пытаться.       — Ну куда я от тебя денусь, глупый? — С нежностью шепчет Баки и мягко проводит большим пальцем по его губам. — Я с тобой. Я только твой, ты же знаешь…       — Я тебя никому не отдам, — серьезно говорит Женя и тянется к его губам.       Здесь, под фонарем и медленно падающим снегом, небом, затянутым серой дымкой — прям как его глаза… любимые глаза… Баки ему кажется каким-то неземным, воздушным и волшебным. И он верит ему, потому что знает — они принадлежат друг другу и только, это их маленький мир и две жизни, сплетенные в одну, куда они больше никого не впустят. И это чувство, бьющееся под кожей, согревающее даже в мороз и заставляющее сердце биться сильнее. Чувство, которого не испытать никогда и ни с кем другим.       — Я тоже тебя очень люблю, малыш… и я сам от тебя никуда не уйду, никогда. — Тихо звучат в ночной темноте слова обещания, хотя оба это знают и без слов. Просто вместе. Просто навсегда. Просто они есть друг у друга. И этого достаточно…       На его мягких губах остается привкус крепкого алкоголя и сладкого кофе, Баки целует так нежно и осторожно, что Женя тает в его руках, мечтая раствориться в нем целиком, передать все то, что чувствует к нему, весь этот огонь в его груди, что горит вот уже третий год подряд, поддерживая в нем жизнь и желание жить и дышать, дышать им и жить ради него, просыпаться с мыслью, что он его ждет и скучает, проживать каждый день с мыслями о нем и терпеливо дожидаться каждой их встречи… даже когда разрывает на части от безысходности и тоски без него — он знает, что надо терпеть, ведь где-то на другом конце земли от такой же тоски и отчаяния страдает и он. И при долгожданной встрече обнимать так крепко, будто в последний раз, целовать так отчаянно, чтобы вкус и тепло его губ отпечатались под кожей и в грудной клетке так, чтобы долгими одинокими ночами их ощущать… снова… и чувствовать себя бесконечно живым… будто он рядом. Зная, что он рядом. И это облегчает долгие недели разлуки. И никто другой никогда не заменит его. И нет ничего дороже этих любимых глаз, светящихся сейчас в полумраке улицы ярче фонаря, любимых губ, целующих так нежно и трепетно, что он начинает дрожать в его руках… любимых руках, ласково и требовательно прижимающих его к себе. И нет ничего дороже этого чувства к нему. Чувства… слаще мармелада. И крепче самого выдержанного вина. Потому что оно к нему. И только.       — С праздником, малой, — шепчет Баки, наконец оторвавшись от его губ. На губах и языке остается горьковатый привкус полыни, смешанный со сладким кофе, и он облизывает губы, подавляя улыбку. — Я не люблю всю эту чушь, но я знаю, как для тебя это важно. И не смей меня больше ревновать, тем более к нему… ты же знаешь, их всех для меня не существует. А ты для меня все…       — Я знаю. — Синие глаза счастливо сияют, как звездочки, он улыбается. — Ты тоже для меня все, весь мой мир, все, ради чего я дышу… ты мой воздух… и мой смысл. Я не могу без тебя, Бак… просто будь со мной, рядом, мне больше ничего не нужно.       Баки обнимает его за шею и прижимается лбом к его лбу, пьяно улыбается — будто это он в одиночку выдул целую бутылку абсента, проводит носом по его щеке и смотрит на отражающиеся в его глазах плавно танцующие вокруг них снежинки… запах свежести, мороза, его духов и чего-то терпко-сладкого окутывает его словно коконом и от этого кружит голову, как от вина. Два года… даже не верится. Этот русский мальчишка с силой бога огня и невероятными синими глазами свалился на его голову и перевернул с ног на голову весь его мир. На тот момент Баки так устал от жизни, от предательств, войн и насилия, что порой хотелось на себя наложить руки. Он ворвался в его жизнь маленьким огненным вихрем, перевернул его реальность основательно, изменил буквально все… и снова разукрасил его мир цветными красками. Он заставил будто омертвевшее сердце снова забиться. Он научил любить… он наполнил его жизнь смыслом и радостью. Напомнил, что можно просто жить, как нормальные, обычные люди, радоваться солнцу и новому дню, скучать и ждать звонка, с замиранием глядя на дисплей телефона, зная, что нельзя набрать самому — ибо у одного ночь, а у второго важное задание на другом конце земли или континента… он возродил в нем все те чувства, которые, казалось, он похоронил глубоко в себе. Он заставлял его улыбаться и чувствовать себя невероятно живым. Он — простой русский мальчишка, если забыть, что в его венах бежит сила его могущественного предка, способная уничтожить за раз всю планету… казалось бы — еще совсем ребенок, который на собраниях кидает самолетики в Стива, неизменно вызывая добродушную усмешку — мол, что с него взять? Он же еще совсем ребенок… рисует покемонов в тетрадке вместо лекций, читает комиксы про Бэтмэна и заедает алкоголь ванильным мороженым. Кэрол порой ворчит, что «у кого-то еще детство в одном месте играет», и даже Паркер, будучи младше на год с хвостом, кажется взрослее, но… без него Баки теперь не представляет своей жизни. А его детская непосредственность и жизнерадостность заставляют и его, Баки, тянуться к свету, забывая о темном и тяжелом прошлом. Он, словно его маленький ангел, заставляет его забывать о плохом и наполняет его душу светом и солнечными лучами. Впрочем, это не мешает ангелу время от времени превращаться в дьяволенка и выводить из себя, совсем не мешает… последняя мысль вызывает улыбку, Баки гладит его по волосам и крепко обнимает, прижимая к себе.       — Куда же я теперь от тебя денусь, солнце? — Нежно шепчет он ему на ухо, перебирая кончиками пальцев его мягкие пряди, влажные из-за снега. — Ведь без тебя нет меня…       — А без тебя нет меня… — Также тихо шепчет Женька, утыкаясь носом в его шею. — Люблю тебя.       И Баки окончательно убедился в том, что свое счастье уже нашел. Бегал всю свою жизнь, от кого-то, за кем-то, прятался, появлялся, убегал, искал… а все ради чего? Все говорили, что убийца и игрушка Гидры не заслуживает нормальной жизни. Второго шанса… жить, просто как нормальные люди. Все, кроме Стива, который долгое время оставался единственным, кто оставался рядом и поддерживал его. И он сам верил в это — в то, что никакой другой жизни он попросту не заслужил, но… он убедил его, что это не так. Он, словно маленькое солнышко, согрел его и растопил лед в его душе и сердце. А его любовь наполнила его и потянула за собой, к свету и теплу, к небу и солнцу… туда, откуда он когда-то давно упал и больно ударился о суровую реальность, ледяную корку и собственную жестокость. А его огонь согревал даже в самый лютый мороз. Разве можно его променять на кого-то другого? Даже просто подумать об этом? Нет. Не в этой жизни. И не в следующей… и никогда. Только с ним. Навсегда.       — Я тебя тоже.       Он улыбается, а в уголках глаз невольно скапливаются влажные капли. Он не плакал с самого детства. Он не привык проявлять эмоции. Но сейчас ему не стыдно. Ведь рядом с ним самое важное и дорогое, что у него есть. Его маленькое чудо. И он никому его не отдаст.       Кто сказал, что чудеса случаются только в Рождественскую ночь? На календаре 14 февраля… будьте рядом с любимыми и берегите их. Ведь они — самое дорогое, что есть у каждого человека.       И кому, как не богу огня, согреть Зимнего Солдата?