Измученным он был всегда

«Как тебя может изнасиловать тот, с кем ты состоишь в отношениях? Вы же занимаетесь этим, так в чем проблема, если он вдруг захотел большего и прямо сейчас?» — приходила на ум эта идиотская фраза одного идиота, встретившегося невесть сколько лет назад Кэсу в баре. Сейчас это не казалось уморительным, звучащим так глупо. Сейчас это казалось наиболее жутким, чем это могло бы быть. Вампир не подавал виду, что ему больно от вранья Эккариуса, он показывал лишь злость, но ее не хватало даже чтобы разозлить его в ответ. Вывести на эмоции. Сильные руки с абсолютным спокойствием подавили попытку своей жертвы встать, повалив его обратно в гроб, прижали спиной, словно в одной из сексуальных фантазий даже начинающего извращенца. Эккариус умел быть грубым, но не делать больно (или хотя бы не слишком больно). Конечно, он швырнул его в стену, было болезненно, но не слишком, адреналин восполнил всё. Но когда было произнесено «всё будет хуже», Кэс осбеспокоенно задергался, его рывком перевернули на живот и прижали, терпеливо дожидаясь, когда он устанет дергаться. Чужие длинные темные волосы щекотали шею, пока старший вампир слабо прикусывал его шею, может, запугивая, но оставляя красноватые следы. Да, они уже переспали разок, но сейчас было абсолютно точно не то время, а подготовительные ласки казались наказанием за непослушание. Стянув тонкий ремешок с узких брюк ирландского наркоши, Эккариус старательно перевязал его запястья за спиной и с удобством расположил чужое тело, вздернув таз кверху и чуть расставив ноги в разные стороны. Кэс разразился отборной, но приглушенной бранью, лягнул обидчика с силой, подкрепляемой обидой и даже страхом. Он боялся, не хотел, чтобы его использовали и убили, иссушив, потому долго отпинывался, юлил, как уж на сковороде. — Ты блядский потрох, отпусти! Выродок ты старинный, пыльный ебануфтель! Ссссволочь такая. Сто лет в обед, лжец неебический! — Кэс по привычке придумывал завернутейшие оскорбления, стараясь восполнить свою беспомощность, что получалось не слишком удачно, ведь почти за каждый мат получал новое красноватое пятно на шее, а одежда медленно слезала на пол, как и многослойные тканевые завесы Эккариуса. Кэс не видел, что этот ублюдочный там творит, потому лишь шипел, с отчаянностью моля всех богов (Джесси, мать его, Кастер со своим Генезисом, где ты, когда нужен?!) сделать его смерть не такой унизительной, нет. Он прикрыл глаза, пытаясь перевести внимание от горячего дыхания у самого уха, от тихих нашептываний и пальцев, медленно и даже нежно растягивающих его, проникающих глубже, так чертовски хорршо толкающихся ровно в бугорок простаты. Как ни странно, но все же блядский обманщик возбуждал его, заставлял хотеть, расслабляться под поглаживаниями, подаваться навстречу пальцам, толкающимся все сильнее внутри. В голове стучало — «Не верь, не верь! Нельзя!», а тело отдавалось жаром, выгибалось. Эккариус знал слабые места, знал, как под нужным углом свести своего кровопийцу с ума, как сделать ему приятно, и пользовался этим, разве что с силой удерживая его на месте и шепотом отговаривая от побега, от того, чтобы выложить все клану, от мыслей о предательстве. Он говорил о любви, о том, что будет рядом, что вместе они заживут, как в лучших романах, распивая вино по утрам и шляясь по ночным клубам. Приложив широкую ладонь между лопаток Кэса, он прижал его к мягкой подложке гроба требовательнее, развел его колени в стороны получше, и, использовав вместо смазки слюну, стал входить внутрь, сантиметр за сатниметром, наглаживая в то же время член строптивца. Оглушительно больно.. нет, не физически, морально. Он казался всем созданием непоколебимым, твердым духом и бесконечно позитивным. Маты вылетали со скоростью лущёных семечек, как и едкие ухмылочки, подколы и бесконечно тупые шутейки. Он выглядел непробиваемым ко всему, хотя и ужасно больно было видеть, что Джесси не торопится тушить его, что этому «божьему одуванчику» страшно. Что его отсылают подальше, буквально выпинывают, а он, глупый, видите ли не понимает широкий жест спасения. Нервные окончания отключились, игнорируя размашистые толчки, звездочки перед глазами от перенапряжения, чужие руки, губы, слова. Кэс вдруг возненавидел каждую частичку создания, которое полюбил, в которое свято поверил, как когда-то в Кастера, в Тюлип... во всё это. Эккариус хрипел, рычал над ухом, уже, видимо, вампирскую свою силищу употребляя, ведь гроб пошатывался от фрикций, он держал сгибающееся тело для своего удобства, слыша неровные вдохи и едва заметные полустоны сквозь сжатые зубы. Мысли отключились единым щелчком, он ворвался в реальность под влажные шлепки (он держал уже за таз, натягивая на себя, достоинство немаленькое у короля ночи, задевает что надо) и громкое порыкивание Эккариуса у уха. Член предательски стоял по стойке смирно, Проншес чувствовал, как его поднимают, заставляя держаться на коленях, накреняясь чуть назад для опоры, держат у рёбер и трахают так по-собственнически (вверх-вниз, он сам насаживается, даже подмахивает невольно), так тошнотворно знакомо. Часы могли длиться и длиться, вампир понимал это, но судьба смилостивилась, старший вампир излился, с силой кусая за шею, заламывая руки до хруста в плечах и прибавляя в темпе до боли в пояснице, тараня простату и заставляя кончать без рук. Сам Кэссиди излился сдержанно и тихо (прикусил язык до металлического вкуса во рту) и, чувствуя себя предателем, не удержался все же от жалобного мычания, закусил еще и губу до крови, еще, еще. Застонал от очередного толчка уже в голос, срывая голос, порывисто и надорвано. Эккариус замечал и толкался еще, будто наказывая. Старший вампир что-то говорил, а после приложился к шее, прокусывая, выпивая немного, но так, чтобы сознание стало уходить, жертва, вытраханная и поставленная на колени, любящая где-то в глубине души, в последнюю секунду всхлипнула и обмякла в чужих руках. Эккариус педантично привел тело любимца и самого себя в порядок. Это еще не все. Он не закончил. Сколько можно боли причинить созданию, который не должен ничего бояться? Он проверит. Поверит, глядя в эти глаза, сейчас закрытые. Он выглядит измученным. Хотя, так и было всегда