Чужими глазами

Мальчик, отчаянно шмыгающий носом, опасливо пробирался сквозь сухие обламывающиеся ветки елей, ненароком забираясь все глубже в чащу леса. В сгущающемся сумраке стволы напоминали исполинские черные клыки, а иглистые когти низенького хвойного подроста жадно цеплялись за одежду - и, должно быть, не только задерживали, но и немало пугали заблудившегося детеныша. Водянисто-голубые, почти прозрачные глаза неотрывно следили за чужаком, вторгшимся в лесные владения. Шаг, другой – задев особенно настырную ветку и оступившись, мальчонка бухнулся на колени. Его губы затряслись, силясь удержать приступ плача: мальчишка был из Тех, живших в долине к западу. Те были гордые, строгие, редко заходили в лес поохотиться. Их охотничьими угодьями, кажется, был огромный, холодный, как маленькая гора, и такой же каменный дом. По крайней мере, Те редко выходили за его пределы. Тем большей редкостью было, чтобы Они покидали долину не по широкой мощеной дороге, а забравшись в эти края дальше опушки. Их звери о лапах с лосиными копытами не любили буреломов, оврагов и зарослей, а потому несли своих поверхников по гладким хоженым тропам. Если несли хорошо, то люди из сельбища кормили их рыжими корешками. В доме у Тех – тоже кормили они. Очень редко кто-то из Этих снисходил до того, чтобы протянуть своим зверям что-то красно-круглое. Что же забыл в таких диких опасных местах Их детеныш? Тот как-раз удержался от рева, упрямо нахмурил густые русые брови, неловко опершись лапками о землю, поднялся и принялся сосредоточенно крутить головой. Дошло наконец. Заслышав тихое фырканье из-под коряги, развалившейся над мелкой ложбинкой, по весне должной превратиться в ручеек, мальчик обратил внимание на дыру в стволе, зияющую у самой земли. Взгляды встретились, и серые глаза удивленно округлились. «А-а…». Кажется, вначале детеныш хотел испугаться и закричать, но, едва издав звук, словно бы сдулся в самом начале, и вместо громкого вопля выдал невразумительное протяжное мямленье. Они стояли и смотрели друг на друга, каждый – не решаясь двинуться первым. Вдруг мальчонка насупился, засопел и, странно глупо задрав подбородок, выдал что-то на своем языке. Голос был обиженный, резкий и чванный (странное слово отчего-то казалось подходящим), хотя очевидно подрагивающий от неуверенности. Определенно – из Тех. Что ж, Тем делать с ним рядом точно нечего. Щелчок зубов предварил бесшумную переступь, и бурую подстилку тонкими штрихами посекли следы быстрых лап, протянувшиеся по направлению к испуганно отпрянувшему маленькому человеку. *** Его опять наказали и пригрозили выпороть! Он как-то раз видел, как старый конюх порол своего сына розгами, и меньше всего на свете хотел оказаться на его месте. И потом, его же всегда учили почитать предков… Вот он и хотел, как Святой Алан, уметь сражаться не только легонькой, почти игрушечной шпагой, с которой его пытался гонять капитан Рут, но с настоящим старинным мечом! Кто же мог подумать, что даже самый маленький одноручник окажется настолько тяжелым? Древнее оружие крайне неохотно выползало из плотной металлической скобы, в самом конце вдруг коварно обманув и резко вырвавшись из пасса под силой его рывка. По инерции, он качнулся следом и, не удержав неожиданно громоздкую железку в вспотевших пальцах, уронил на каменный пол. Звон визгливо резанул по слуху, пришлось сгорбиться на табурете, зажимая уши руками. Только поэтому он прослушал чужие шаги и не успел спрятаться! Впрочем, о чем это он, Окделлы не убегают… Ну, тогда хотя бы отшвырнуть к стенке мелкую каменную крошку и, может быть, даже успеть повесить меч обратно на стену. И все равно было непонятно, отчего все так раскричались. Ну, древность. Но она же железная! Что вообще может случиться с железным мечом?! Сколы на полу, он, Дик, вообще за проблему не считал: камень и камень, вон у них вокруг полно гор, чем этот-то такой особенный, что его заменить за пару дней не выйдет? А его мало того, что отругали, оставили без обеда, так матушка еще и велела служанке замочить тонкие прутья к ее возвращению из часовни! Может и пугала, но страшно было все равно. Еще сильнее – обидно. Кто бы тут стерпел?! Впрочем, то, что еще недавно казалось блестящей идеей – убежать, чтобы поняли, как без него будет плохо, и встретили уже со слезами радости на глазах (а лучше – извинились и приказали подать сладкого на ужин!) – на проверку оказалось вовсе не так легко и весело. Нет, он, конечно, не потерялся! Просто… долго не может выйти на тропу. Ну ничего, куда-нибудь он придет, если только идти прямо и прямо. А там любой надорец с радостью отвезет своего повелителя в замок! Так ему казалось какое-то время назад. Тогда солнце едва касалось макушек сосен теплыми рыжими лучами. С тех пор оно успело не просто скрыться за сгустившимся частоколом деревьев, но и словно пропасть из мира в принципе: вот только что оно ныряло между редеющей осенней листвой - а вот тут же, в один миг, лес погрузился в тревожную мглу, сгущавшуюся с каждым шагом. Почти как у Дидериха в стихах, он читал из них немного. Шагать так же быстро как раньше не выходило. Он устал, замерз, живот бурчал напропалую который час. В набиравшейся ночных чернил темноте было видно не дальше нескольких шагов вперед – да и там его ждали лишь эти глупые колючие ветки. Споткнувшись о какую-то корягу, он все же не удержался на ногах и упал, больно ссадив колени. Создатель, зачем он убежал! Может быть, матушка бы и смилостивилась - после молитв она порой слегка добрела и даже несколько раз беседовала с ним и сестрами у камина, у которого они любили собираться холодными вечерами. А если даже и нет – зато сейчас сидел бы, ужинал… В животе снова забормотало при мыслях о еде. Нос хлюпнул, и внезапно очень захотелось заплакать, горько и навзрыд. Он со страхом подумал, что будет, если он никогда не выйдет из этой чащобы, если так и останется здесь один. Он ведь… умрет? Горло сдавило спазмом, стало тяжело дышать – словно противный недуг вернулся и решил добить его прямо здесь. Ну уж нет. Он – граф Горик, будущий герцог Окделл! Даже если смерть возьмет его, он встретит ее достойно, как настоящий рыцарь, а не дрожащий трус! Шмыгнув носом, он нахмурился и поднялся на обе ноги, смотря вперед гордо и упрямо. Для начала, нужно было попробовать понять, в какую сторону идти. Ему показалось, что деревья впереди были слишком уж густыми. Обернувшись, он с радостью подумал, что тогда нужно просто идти назад, но и там было темно и страшно. Как и везде вокруг. По спине снова прошелся табун мурашек. Что ж, тогда… Его мысли прервал странный звук. Расширившимися глазами он поглядел туда, откуда раздалось короткое резкое фырканье, явно принадлежавшее кому-то живому. Напряженно всмотревшись в старое кряжистое дерево, он приметил нечто вроде дупла в стволе, а в его тени - два слабо поблескивающих в сумраке светлых глаза. Первой реакцией было удивление: вот оно как, оказывается, и в такой дремучей чаще, где даже птиц давно не слышно, кто-то все же живет. Чуть запоздало пришел страх, и он почти вскрикнул, но на ходу вдруг подумал, что дыра в дереве слишком уж маленькая, чтобы под ней спрятался волк или кто-то более крупный. К тому же, нежданный лесной обитатель до сих пор сидел мирно и не пытался нападать. Значит, ему не показалось, что за ним уже приличное время наблюдают. Только он напридумывал себе жути – а это оказался обычный… зверек. Стоило бы тут кричать, как девчонке! Это вынужденное стояние начинало раздражать. Встав ровно, как подобало Человеку Чести, гордо подняв голову и уперев одну руку в бок, он повелел: - А ну переставай там сидеть и бояться! Я достаточно добр и великодушен, чтобы тебя не тронуть, если ты наконец выйдешь. А то прячешься как последний трус, хотя и давно следишь за мной - я ведь прав?! Так что давай, вылезай! Грозно уставившись глаза в глаза, он задрал нос выше – чтобы зверь понимал, кто тут главный и сильный. Вдруг круглые глаза резко потухли, скрываясь в темноте, раздался сухой клацающий звук. Ой, кажется, у Этого-который-там были зубы, причем зубы весьма острые и крепкие. По земле едва слышно зашуршало, он рефлекторно отпрянул назад, едва снова не споткнувшись о сук, и поймал взглядом знакомый блеск уже совсем-совсем близко. Не дойдя до него пару человеческих шагов, зверь остановился. Пришлось прищуриться: на листве у ног, медленно взбивая опад пышным рыжим хвостом, сидел лис и изучающе его рассматривал, склонив голову набок. На вид было не разобрать ничего важного, каких-то примет – лис как лис, не маленький уже, но вроде как и не старый; в северной галерее было несколько чучел, Айри нравилось тайком бегать туда и гладить выцветший мех. И все же встреченный зверь был не похож на мертвых, потускневших от времени и пыли медведей, лисиц и лосей. Даже в предночной темноте его шуба ярким пятном выделялась на фоне побуревших игл и листьев. Показалось удивительным, что лис понял его слова и подчинился. Дик даже удивленно моргнул, но потом сразу опомнился и подбоченился, возвращаясь к прежнему образу. Однако стоило ему это сделать, Рыжий (в сумерках было тяжело сказать наверняка, какой именно это цвет, но точно не черный, а других «лисьих» цветов он не знал) повел носом, втянув воздух, выдохнул его обратно с новым сиплым фырканьем, а затем коротко тявкнул и побежал мимо Ричарда, огибая по дуге и слегка забирая вправо. Что ж, стоять посреди ночного леса и дальше смысла точно не было. Это пришло ему в голову, уже когда он дернулся вслед за лисом, с трудом беря разбег. Сил было мало, но домой хотелось сильнее, так что он терпел. Лишь пробежав, как показалось Дикону, никак не меньше хорны Рыжий вдруг покосился через спину назад и слегка сбавил скорость. Ну, спасибо и на этом! Раньше никак было нельзя? Ноги словно отваливались, а живот прилипал к спине, поэтому мысли о благодарности сталкивались с острым раздражением, грозящим перейти в злой окрик. Но пришлось сдержаться. Чудом было уже то, что зверь и вправду вел его куда-то за собой, явно не стараясь сбежать и следя, чтобы он не отстал слишком сильно. Через несколько минут лес вдруг слегка поредел, и они выбежали на скальный отвес, возвышающийся над долиной. Где-то внизу, вдали, проглядывалась дорога, петляющая среди камней. А ближе к дальней горе он сумел различить замок и ярко горящие огни на его стенах. Оставалось лишь как-то спуститься и дойти! Впрочем, после первого же взгляда с уступа вниз, лезть по камням Дику резко расхотелось. Он ведь пытался попасть в замок, а не на тот свет… Да и лис вон за спиной снова затявкал, едва Ричард приблизился к краю. А стоило отойти и снова повернуться к своему провожатому, покачал головой как будто бы укоризненно и вновь двинулся куда-то в сторону, ныряя в лес, тянущийся вдоль обрыва. Ничего не оставалось, как идти за ним. Только спустя какое-то время он вдруг заметил, что Рыжий давно уже не бежит и просто деловито продвигается вперед короткими семенящими шажками, изредка перепрыгивая поваленные деревья и искорни. На краю одной такой ямы рос куст, усыпанный яркими алыми ягодами. Обрадовавшись, Дикон протянул к нему руку – и тут же получил от лиса громкий неприятный вопль почти в ухо. Тот дернул усами и словно ускорился, что сначала даже разозлило. Лишь через минуту ему подумалось, что скорее всего лис не дал ему хоть как-то наполнить желудок не из вредности или спешки: некогда няня на ночь рассказывала, что в эту пору ягод в лесу уже не сыскать, кроме разве что опасных, вроде волчьего лыка. Стало стыдно за свои обиженные мысли, и он постарался сосредоточиться на шагах и дыхании, устало пробираясь через валежник и молодые деревья вслед за убегающим пятнышком хвоста. В лесу стало совсем темно. Они шли и шли между высоких сосен, вековых елей и редких кленов и берез, и было удивительно, насколько далеко он умудрился забраться, прежде чем окончательно – скрип зубов – потеряться. Лис изредка фыркал и издавал другие громкие звуки, чтобы обозначить себя в густом мраке. Пару раз он останавливался – потом выяснялось, что на пути лежало большое дерево или начинался крутой спуск. Вообще вдруг стало заметно, что они в горах: земля под ногами будто наклонялась в разные стороны, то заставляя Ричарда идти почти бегом, то наоборот вдруг поднимаясь – и тогда казалось, что он вот-вот упадет от усталости. Но подъем кончался, и снова начиналось утомительное, безвременное движение по относительно ровному участку. В один момент вдруг почувствовалось, что идти стало проще, чем раньше. Под ногами, оказывается, уже какое-то время вилась тонкая, едва проторенная тропа. Это подбодрило даже больше, чем начавшие наконец редеть верхушки деревьев. Когда они вышли к дороге, почти уже доходившей здесь до стен Надора – кажется, лис вел его по самому прямому пути – Рыжий остановился у приземистого, спутанного куста на краю леса и махнул хвостом. Сил на то, чтобы держаться гордо и величественно, достойно дворянина, уже не оставалось. Сгорбившись, Дик подошел к своему проводнику, нерешительно остановившись в нескольких бье и пытаясь сообразить, чем он может отблагодарить зверька за помощь. - Пойдем со мной в замок? Я всем расскажу, что это ты меня вывел, тебя наградят… Эм, накормят вкусной курицей и крольчатиной. Хочешь? Он протянул руку, но лис, отстраненно слушавший его речь, вдруг дернул ушами и бесшумно отпрыгнул в сторону, не даваясь. Кажется, идти дальше Рыжий не собирался. Что ж. Чувствуя легкую вину за то, что даже не может выразить свою благодарность, Ричард шепотом пробормотал: «Спасибо», подумав, церемонно поклонился и побрел к дороге. Лис еще долго смотрел ему вслед, словно провожая. Но, стоило дойти до ворот и оглянуться – будто бы растворился в воздухе, как и не было никого. *** В восточном крыле особняка четвертые сутки кряду жгли свечи, носили воду и бегали с грелками. Мэтр Глаумберг, почти не отходивший от мечущегося на сбитых простынях молодого мужчины, почти еще юноши, второго сына тессория Манрика, лишь качал головой и пожимал плечами – лихорадка ударила внезапно и спадала лишь в редкие моменты, когда бледное, влажное от пота лицо вдруг становилось спокойным и расслабленным, словно у мирно спящего человека. Ни трактаты сьентификов, ни собственный немалый опыт не давали ответа, который требовали от него снедаемые тревогой граф и графиня. За всю жизнь он видел несколько тяжелых случаев: самым похожим был эпизод тридцатилетней давности, когда двоюродный дядя полковника Манрика, Алоиз, годам к пятнадцати внезапно, так же скоропостижно «загорелся» и двое суток провалялся в бреду, воображая себя лисицей. Тогда Глаумберг был еще едва ли достоин сменить отца на медицинском поприще, более того – за ужином после возвращения в свой дом он поднял эту тему в надежде немного посмеяться и выпустить напряжение последних дней. В тот раз отец дал ему хорошую затрещину, и с тех пор тогдашний подмастерье накрепко усвоил, что проблемы пациентов – а тем более их покровителей, - навсегда остаются в пределах их комнат и воспоминаний домочадцев. Были, конечно, и другие случаи, но настолько внезапно и беспричинно не слегал еще ни один его больной. Состояние же Леонарда оставалось стабильно тяжелым, и только Создатель мог знать, когда полковник наконец очнется. Впрочем, в последнее время мэтру приходилось задумываться и о худшем исходе. Молодого человека не удавалось накормить, да и влить в него хотя бы немного вина или воды было тяжелейшей задачей. Кровопускания и прочие общепризнанные методы результатов не давали, а чудодейственный секретный эликсир, обычно выручавший и при сильнейшем жаре, тело пациента, кажется, поглотило как обыкновенный липовый настой, которым деревенские знахарки лечили все – от простуды до поноса. Больше всего раздражала не необходимость поселиться в особняке, дабы неотлучно находиться при больном: ему выделили небольшую, но крайне удобную комнату сразу напротив, а также целый отряд слуг (пускай и небольшой), обеспечивающих его и исполняющих любые указания относительно молодого Манрика. Естественно, иногда его сердила материнская навязчивость графини, да и тессорий, оставивший ради сына столицу и прибывший накануне, нет-нет, да и наведывался с вопросами и тревогами; но покуда господа не мешали его высокому делу, стареющий мэтр мог найти в себе силы непреклонно и сухо отчитываться о состоянии их отпрыска. Что по-настоящему раздражало Глаумберга, так это отсутствие каких-либо поводов для болезни. Леонард приехал в поместье с неделю тому назад, с дороги чувствовал себя, по заверению матери и других свидетелей, замечательно – легкая усталость и раздражительность уступили хорошему долгому сну. Посетил фамильный склеп, чтобы отдать последние почести усопшему четыре месяца тому назад Алоизу Манрику (умер от естественной старости, близко со своим племянником не общался, да и известили того сразу после смерти дяди траурным письмом – никакой связи и быть не могло!). Потом еще три дня прошли спокойно и даже без столь любимых больным охот… а к полудню четвертых суток полковника словно подкосило за пару часов. Погруженный в раздумья, мэтр даже не заметил, как задремал в мягком кресле при изголовье. Пробуждение вышло резким, будто от толчка: рука, которую он прежде держал, высчитывая пульс, похоже, выскользнула у него из ладоней. Потянувшись за ней, спросонок он не сразу понял, что его настороженно и непонимающе разглядывают – взмокший от жара и пота, со спутанными несмотря на старания служанок рыжими волосами, с подушек на него смотрел до крайнего удивленный и на вид вполне здоровый Леонард Манрик. *** В следующий раз он встретил мальчика пару зим спустя. Одним осенним днем, пробегая старой кабаньей тропой – ему отчего-то нравилось выслеживать этих свирепых, но иногда невнимательных зверей и шутить над ними, опрокидывая на них с уступа ворох листьев или сбрасывая камни в ручей так, чтобы брызги фонтаном обдавали грузные темные туши, - он заметил Этого, что-то напряженно черкающего в плоском светлом предмете. Обгорелая палочка в его лапах оставляла на странных, похожих на тонкие листья, штуках, различные линии и закорючки. Запоздало он разглядел в мешанине черного нечто знакомое: валун на перекрестье человечьей и лесной тропы, высокую березу в десяти его прыжках, острую кромку обрыва по левому боку… Откуда-то ему было известно, что делает маленький люденок, словно он видел подобное прежде. Заинтересованно склонив голову, он высунулся из-за косого соснового ствола и медленной рысью приблизился к Этому. Тот заметил не сразу, обнаружив чужое присутствие - удивленно округлил глаза, но с места не двинулся, всматриваясь. Зрачки самую малость расширились, и мальчик что-то спросил. Тон был недоверчивый, но не напряженный и даже, кажется, радостный. Пришлось дернуть носом и подойти еще на пару шагов. Теперь-то узнал? Судя по улыбке и протянутой вперед руке – да. Он только слегка ушел в сторону от светлой лапы: не хватало еще, чтобы всякие… Эти оставляли на нем какие-то запахи и метки! Человечек малость погрустнел, но улыбаться не перестал, опускаясь на задние лапы рядом. Обойти сбоку и заглянуть в эту странную штуковину у него на коленях: верно, малюсенький клочок большого-большого леса, совсем недалеко от опушки. Интересно, на других «листах» то же самое? Этот понятливо засуетился, протягивая Штуку вперед и раскрывая шире, перекладывая белеющие тонкие листики один на один и что-то поясняя. Сначала линии казались незнакомыми, но постепенно приходило все большее понимание, что нарисовано на… карте. Это слово он слышал от мальчишки чаще всего, да и казалось оно на удивление подходящим. Детеныш явно увлекся, раскраснелся, сбиваясь в объяснениях. Листочки закончились, но внимание привлек один из тех, что лежали в середке Штуки. Он поддел белую стопку носом, навскидку переворачивая, чем сначала слегка напугал мальчишку – кажется, тот решил, что в его намерениях попробовать белые листья на вкус! Под насмешливое фырчание Этот похлопал глазами и неуверенно начал переворачивать дальше. В какой-то момент странный листочек наконец показался над другими. Пришлось хорошенько разглядеть его, прежде чем стало понятно, что же именно привлекло его в черном рисунке. Одна из карт выглядела совершенно неправильной, и, хотя очертания ручья на ней были знакомы, нарисованные рядом горы располагались совсем не в том направлении, как отмечал Этот в своей Штуке. К тому же, вчера он пробегал мимо и заметил, что часть утеса обрушилась и тоненький водный поток успел затопить узкую долинку, превратив ее в маленькое озеро. Подумав, он поскреб мох под лапами, добираясь до земли, слегка испачкал во влажной темной гуще подушечку и уверенно положил ее поверх рисунка – на то место, где образовался каменный затор. Мальчишка переполошился, что-то обиженно воскликнул и спихнул его лапу, смазав картинку – что совершенно его разочаровало и даже рассердило. Сердито тявкнув, он отвернулся, делая вид, что Этого здесь нет и в помине. За спиной пошуршало, покряхтело и наконец раздалось тихое бурчание, больше походившее на ежиный чих. Лениво полуобернувшись, он наблюдал, как детеныш, поджав губы, осторожно извиняется – было заметно по виду и по странным ноткам в голосе. Простительно взмахнув хвостом, он оббежал несколько раз вокруг и, пораздумав, решил отвести мальчика посмотреть на обвал и озеро самостоятельно. Этот, уже ожидая чего-то подобного, без вопросов направился следом. Оказавшись на месте, непонятливый человечек долго удивленно рассматривал изменившуюся картинку, а затем, кивнув, схватился за Штуку и начал переделывать карту, то и дело сверяясь со старой. Когда он дошел до неправильно нарисованного хребта, уходящего невысокими вершинками на запад от ручья, потребовалось несколько раз громко предупреждающе окрикнуть, чтобы до мальчишки дошла его оплошность. Повертев головой и хорошенько пощурившись - сверяя старый рисунок с тем, что открывалось перед глазами - человеческий детеныш, высунув язык от усердия, вывел верные линии и удовлетворенно закрыл листок. Постоял над обрывом, затем повернул к нему лицо и звонко рассмеялся. *** С того далекого случая и чудесного знакомства он еще долго сидел в замке наказанный, без возможности выйти наружу. Прошла зима, и Дику было до крайности беспокойно, как там его новый друг – не голодает ли, нашел ли хорошее убежище на долгие холода? Но когда он, наконец, сумел выбраться хотя бы на опушку, никакого Лиса он там так и не отыскал. С тех пор у него появилась идея изучить окрестности замка – да не просто так, а создав настоящую карту! К тому же, рано или поздно он должен был добраться и до того места, где встретился с Рыжим. Вдруг у него там нора? Вот сюрприз Дикон ему устроит! Если, конечно, зверек не успел его забыть. Впрочем, Ричарду твердо казалось, что этот лис был не простым, а волшебным. Так что забыть его он никак бы не мог! Но казавшиеся не такими уж далекими, горы с каждым проведенным в них днем открывали свои истинные просторы. Работа продвигалась медленно – все же за ним старались следить, и улучить момент и сбежать из комнаты днем было не так просто, а ночью стены замка охраняли. О его затее с картой знал только капитан Рут. Как-то раз он поймал Дика, пытающегося прошмыгнуть через ворота, и с тех пор часто составлял ему компанию – видимо, решив хотя бы держать все под контролем. Ричард бы не возражал, если бы не боялся, что вид взрослого незнакомца отпугнет его Лиса. Поэтому время от времени он все же выбирался прогуляться в одиночестве по тем местам, которые уже были нанесены на листы. И вот однажды, когда он уже почти отчаялся, Рыжий в самом деле нашелся: сам вышел ему навстречу, Дикон даже не поверил поначалу своим глазам. Внезапная заинтересованность блокнотом очень удивила, но чего еще он мог ожидать от волшебного лиса? Правда, когда зверь решил испачкать с таким старанием нарисованные планы, у Ричарда появились сомнения – точно ли Рыжий в самом деле понимает, что Дик ему показывает? Но стоило приглядеться – как все встало на свои места: отпечаток лапы явно ложился на ручей, словно Лис специально выверил место и захотел нарисовать что-то поверх. Так что пришлось извиняться, а потом идти проверять. Он верно догадался, что старый знакомец решил продемонстрировать ему, что же именно он старался изобразить. Страха и опасений лесной приятель, ведущий его незнамо куда, отчего-то не вызывал, зато, выйдя к стремительно несущемуся по горной расщелине ручейку, Дикон впервые за много дней почувствовал настоящее веселье и, практически, счастье: от встречи, от прогулки, от мудрого совета и рыжих листьев, качающихся над голубой заводью – одним словом, от всего сразу. Лис только на удивление неуверенно прижал уши к макушке и как будто бы смущенно отвел взгляд, когда Дик повернулся к нему, радостно хохоча. С тех пор встречи стали более частыми. Конечно, Лис не появлялся каждую неделю, но и на годы больше не исчезал. Иногда они виделись раз в месяц или два; порой Дик не видел Рыжего по полгода. Карта полнилась, он исписал четыре блокнота, добрался до памятного уступа, с которого так хорошо увидел некогда замок, и решил отложить это занятие до лучших времен, и без того выучив наизусть все надорские тропинки и теперь безошибочно передвигаясь по ним даже в сумерках или зимой. Так прошла еще пара лет, отгремели набатом в ушах события в Ренквахе и известие о смерти отца, потянулись долгие месяцы серости и холодов во в край помертвевшем замке, разбавляемые лишь редкими встречами под густым кровом леса. Рыжий зверь находил его, рано или поздно, успокаивал в самые горькие дни, оборачивая ноги пышным хвостом и, однажды, – тогда, когда было совсем плохо – даже дав себя погладить. Он показывал новые уголки леса, такие места, от вида которых попросту захватывало дух, несколько раз приносил пойманную дичь, которую они делили поровну. Глядя на то, как лис безбоязненно греет сырую шерстку у костра, на котором он жарил свою половинку зайца (потом выяснилось, что нужно было потрошить его получше - хотя он честно старался через силу и отвращение, чтобы не обидеть Рыжего), Ричард окончательно убедился, что имеет дело с каким-то посланником Лита или другим древним слугой. Книги в фамильной библиотеке не давали информации, осторожные расспросы людей – тоже, и пришлось махнуть рукой, принимая все так, как есть. *** Минуло шестнадцатилетие, и близилась Лаик. Рыжего не было уже четвертый месяц, и Дикон каждый день безуспешно пытался вырваться из-под строгого надзора и добраться хотя бы до кабаньего ручья, где они с Лисом пару раз пугали зверей, вышедших к водопою. Он не мог, не хотел уходить, даже не попрощавшись! Накануне отъезда он долго ворочался в постели, переживая не столько скорое прощание с Надором – сестер оставлять было жаль, да и тревожно, что же ждало его впереди? – но то, что его друг даже не узнает, куда он пропал. Лесному зверю не оставишь письма; Ричард проверял, читать лис не мог. Под самое утро, решившись, Дикон встал, черканул несколько нервных косых строчек о том, что будет к полудню, и вылез из окошка, привычно спустившись с третьего этажа по неровной грубой кладке. Пока он брел по лесу, в утреннем тумане ему чудилось нечто тревожное и дикое. Камни шептали как никогда громко, предупреждали о чем-то важном… Но Дик упрямо брел по тропке вдоль утеса, пробираясь все дальше в лес. К его величайшему разочарованию, сегодня Лис опять не ждал его ни на тропе, ни у ручья, ни на одном из многочисленных уступов и обрывов, откуда открывались потрясающие виды: на чуть золотившиеся поутру в долине сырые кроны березок между макушек елей, кедров и сосен, на прозрачные воды ручьев, сбегающих по острым каменным граням, на серо-сизые очи озер, отражавших тяжелое небо. Он не любил разглядывать Надор с дороги – все эти унылые проселки, покосившиеся домишки деревень и воронье над сухими деревьями у раскисших обочин; однако в горах обычные тоскливые виды вмиг преображались. Лис научил его видеть красоту даже в осенне-слякотной или суровой зимней природе его родных краев… Вот только наслаждаться ей в одиночестве было грустно. В последний раз оглядев деревья и кинув взгляд вниз, Ричард уныло поплелся в замок. Он даже не хотел думать, что скажет ему матушка, и произнесет ли вообще что-нибудь на прощание после его напрасного побега. На дороге, тянущейся к замку, его ждали люди капитана Рута, собиравшиеся на его поиски. В последний раз обернувшись, чтобы хоть прощально помахать родным елкам, Ричард вдруг разглядел мелькнувшее среди кустов рыжее пятнышко. Без малейшей мысли он рванулся обратно к лесу. Забежав под полог деревьев, он и в самом деле увидел Рыжего: тот притаился под густой порослью бересклета, неуверенно переминаясь с лапы на лапу. Обычно они встречались намного дальше от опушки, но, видимо, сегодня Лис что-то почувствовал и решил встретить Дика там, где он точно его не пропустит. Вот только Дикон, как правило, выходил много позже, вот они и разминулись… Рыжий, увидев приятеля, выбирающегося из зарослей придорожных кустов, тоже воспрял духом – его уши распрямились, а хвост радостно дернулся вверх – и проворно побежал навстречу. Ричард рассмеялся, чувствуя, как стучит от быстрого бега пульс у него в ушах. В этот момент откуда-то у него из-за спины раздался выстрел. Поначалу его оглушило, он дернулся в сторону, рефлекторно оглядываясь назад. Один из солдат держал дымящееся ружье и сосредоточенно вглядывался в траву в паре десятков бье от Дикона. Боясь поверить самым страшным опасениям, Ричард скованно, медленно повернулся, ища глазами примятую траву, на худой конец – пятна крови. В сырых побуревших листьях бересклета лежал мертвый Лис. *** Осень после тридцатитрехлетия давно уже генерала Манрика мэтр Глаумберг запомнил очень хорошо. Еще бы, какой удивительный случай! Второй сын графа, к неожиданным болезням которого в семье уже привыкли, после очередного приступа внезапно перестал дышать и даже сердце его перестало биться – а потом в одночасье уже почитай мертвый больной вдруг вскочил и, судорожно ощупывая грудь, начал нести все тот же бред, что и его восемь лет как покойный дядюшка. Мать, между прочим, пришлось приводить в чувство, как и одну из служанок – вот еще, какие слабые нервы! Ничего, он этим займется, случай элементарный. А что до отпрыска… На все воля Создателя, упорно повторял он ошеломленной графине. Внутренне мэтр был доволен: обычно припадки лихорадки случались с Леонардом, пока он был вне особняка – работа в штабе и влияние отца еще как-то помогали ему скрывать от общественности подобную деликатную проблему. Конечно, судя по всему, подобные частые отпуска и необходимость оправдываться перед всеми окружающими сильно попортили младшему Манрику нервы и сказались на характере… Но какой же уникальный медицинский случай! И какая фантастическая удача, что последний припадок и произошедшие после него разительные изменения он мог наблюдать воочию! После того раза лихорадка больше никак не проявляла себя. Первую неделю Леонард ходил смурной и все время словно пребывал где-то в своих собственных мыслях, а не в реальности, порой подолгу не отвечая на обращения. Но после нескольких тщательных осмотров мэтр заключил, что как физическое, так и душевное здоровье генерала не вызывают опасений. Сына тессория наконец оставили в покое, и через несколько дней он совершенно оправился и вернулся к службе. Глаумберг даже слышал, что он настоял на своем переводе куда-то в Торку. Что ж, не ему осуждать - хотя гораздо умнее было бы, как считал мэтр, оставаться в столице, где у господина графа было бы куда больше возможностей помочь своему сыну. Но что поделать, эта молодая кровь, такая горячая и еще ищет приключений… Жениться бы Манрику-младшему, и дело с концом. *** «Счастлив расстреляться и повеситься по приказанию великого Манрика», - весело рассмеялся Дикон в ответ на шутку Оскара и вдруг услышал за спиной презрительное отдаленное фырканье. Воспоминание накатило резко и стремительно, словно горный обвал, и он судорожно обернулся, на мгновение сталкиваясь с неуловимо знакомым, осуждающим взглядом. В следующую секунду проходивший мимо террасы генерал Манрик уже снова нацепил свою привычную презрительно-кислую гримасу и, не поворачиваясь, прошествовал в приемную Проэмперадора. Ричард едва подавил желание пойти следом, и с крайне задумчивым лицом повернулся к приятелю. Конечно, такого быть не могло! Его милый Лис давно умер, он оплакал и его, и ушедшее в тот день детство еще в Лаик и с тех пор… А склочный, противный генерал был совершенно не похож на Рыжего! Или все же… Дикон вспомнил это странное осуждение в прозрачных, водянисто-голубых глазах. Встряхнул головой, извинился перед Оскаром, и со всех ног побежал к приемной. Он был обязан убедиться. И, возможно, - только возможно!.. Попросить прощения. Надо же с чего-то начать?