Ромашки в лёгких

Это началось в середине третьего курса. Джеймс прекрасно помнил тот день на протяжении всей жизни. Это случилось прекрасным январским днём недалеко от библиотеки. Третьекурсник Поттер нёсся по коридору за убегающим от него Сириусом и случайно сшиб с ног Лили, несущую стопку книг. Нелёгкая девичья ноша разлетелась во все стороны, залился похожим на собачий лай смехом Блэк, исчезающий за каким-то гобеленом, сдула чёлку с глаз медленно закипающая от злости и наливающаяся краской Эванс, поражённо застыли ученики, ожидая зрелищ. Замер и Джеймс, но он очнулся первым и бросился на пол — подбирать то, что сейчас ровным слоем лежало на каменных холодных плитах. По скорости желания собрать учебники рыжая отличница лишь на долю секунды отстала от него, и их руки соприкоснулись на поверхности какого-то древнего фолианта. Пробежав искрой от Джеймса к Лили, наружу вырвалась странная реакция. Юный Поттер рассмеялся и, так ничего и не собрав, поднялся на ноги. Эванс взяла старинную книгу и, тоже встав с пола, со всей силы хватила однокурсника томом по Зельеварению по голове. Пока Джеймс считал звёзды, дико скачущие у него перед глазами, Лили быстро собрала всё упавшее и исчезла в направлении факультетской башни, ударив парня по лицу взметнувшимися при повороте на каблуках волосами. Начали расходиться и остальные ученики, и лишь парнишка с вороньим гнездом на голове и в круглых очках стоял на месте. Когда все ушли, отважный лохматый гриффиндорец закашлял вдруг и закрыл рот руками. Отняв согнутые лодочкой ладони от лица, он чуть не подпрыгнул от неожиданности, увидев там аккуратный белоснежный лепесток ромашки. — Что за.? — прохрипел он и, немного пораскинув мозгами, умело воспользовался своим местонахождением. А именно: быстренько спрятал руку с зажатым в ней лепестком в карман и широкими шагами направился к дверям библиотеки. Проведя там около трёх часов и ужасно шокировав и даже, пожалуй, напугав своим присутствием мадам Пинс (которая из всей их мародёрской компании привыкла видеть в своих владениях только Римуса и сочла то, что Джеймс Поттер с несвойственным ему усердием копается в книгах, знамением того, что либо озорные ребята что-то задумали, либо наступил конец света), он, наконец, нашёл то, что искал. Потрёпанная брошюрка выпала из какой-то книги, и парень немедленно её пролистал. Правда, результат был не совсем утешительный. «Ханахаки — редкая, плохо изученная, странная болезнь, возникающая от невзаимной любви. Может проявиться в любом возрасте, начиная с двенадцати лет. Статус: весьма опасна. Причины летального исхода: любимые цветы того, к кому обращена любовь больного, начинают прорастать в теле последнего. Поражают сердце, лёгкие, из которых выходят через гортань, и в самой худшей стадии прорастают сквозь плоть. Первые симптомы: в присутствии человека, любовь к которому стала причиной болезни, больной в большинстве случаев начинает нести бред или вообще стоит столбом, уставившись в одну точку. Потом выхаркивает лепесток какого-то цветка. Развитие болезни: постепенно состояние больного может ухудшаться. Выхаркиваются уже целые цветы, а потом и целиковые растения. Также болезнь может и не развиваться, а ограничиться повторяющимися через определённое одинаковое количество времени выходящими из гортани лепестками. Есть предположение, что чем сильнее любовь, тем опаснее стадия болезни, но оно не подтверждено. Способы лечения: если человек, ставший причиной болезни, полюбит больного всей душой, болезнь отступит. Также можно с помощью заклятий или зелий удалить цветы из тела больного, но это опасно для здоровья и нет гарантии, что болезнь не начнётся заново. Другие способы лечения, возможно, есть, но они не найдены.» Всё. Больше Джеймс ничего тогда не нашёл и, грустно вздохнув, ушёл восвояси. С тех пор раз в неделю он выхаркивал лепесток и бережно складывал его в коробочку к остальным, не в силах уничтожить то единственное, что связывало его с рыжей маглорожденной, ничего не говорил друзьям о болезни и, нагло ухмыляясь и ероша волосы, ежедневно приглашал Лили на свидания, в глубине души надеясь однажды получить согласие, а не гневный окрик, и всегда расстраиваясь от отказов. Так он добрался до шестого курса. Осложнения начались в сентябре, когда он увидел, как Лили — нежная, красивая, умная, лучшая Лили, являющаяся для него недостижимой высотой и заветной мечтой — поцеловала в щёку какого-то худого, как щепка, угловатого пуффендуйца. Сразу в гортани Сохатого знакомо запершило, и он, чувствуя, что в этот раз простым лепестком не отделается, небрежно махнул друзьям рукой, мол, всё в порядке, и быстренько удалился. Сириус нашёл Джеймса, болезненно скрючившегося, в Выручай-Комнате на полу возле двери. Поттер судорожно хватался за раздираемое стеблями изнутри горло, издавая жуткие звуки, похожие на хрип и чавканье одновременно, и один за другим тяжело выплёвывал в ладони окровавленные цветы ромашек. — Сохатый! — Блэк бухнулся на пол рядом с лучшим другом и начал трясти его за плечи. — Сохатый! Что происходит? Выплюнув ещё несколько цветов, Джеймс стал жадно хватать ртом воздух, пытаясь наполнить им лёгкие. — Всё хорошо, Бродяга, — выдавил он, немного отдышавшись. — Забудь. — Ну уж нет! Что это за хрень? — Ханахаки, — сдался Поттер и рассказал другу о том, что вычитал в брошюре на третьем курсе. — И… из-за кого это? — спросил Сириус, переварив полученную информацию. — Неважно. — Кто, Мордред побери, тебе так дорог, что ты не можешь избавиться от этих дурацких ромашек каким-нибудь заклинанием?! — Не-важ-но! — по слогам повторил Сохатый. — Важно! Слушай, ну серьёзно, кто? — Лили Эванс, — прохрипел Джеймс и закрыл лицо руками. — Эванс? Серьёзно?! — Да! Да, чёрт возьми! — взорвался Поттер. — Да, я так сильно люблю Эванс, что от каждого отказа хочется сдохнуть! Что я не в состоянии избавиться от грёбаных ромашек, потому что это единственная нить, связывающая меня с ней! — по его щекам потекли слёзы. — Что я готов отказаться от всего, что имею, лишь бы она мне улыбнулась! Даже вы, лучшие друзья, не заметили искренности в моих действиях! Что дальше?! — Да так… — смутился Сириус. — Просто удивился… — Ну да, ну да… — гнев схлынул, оставив после себя жуткую пустоту. — Слушай, ты это… Прости меня… Я на тебя накричал… Ты ведь не виноват… — Я никому не скажу, дружище, — Блэк опустился рядом с Поттером и обнял его. — Ни Рему, ни Питу, а уж тем более ей. Своё обещание Сириус нарушил через год, когда Джеймс, зайдясь в очередном приступе кашля, свалился с метлы с высоты тридцати метров на матче по квиддичу. Даже падая, Поттер старался сделать всё, чтобы никто не увидел ромашек. На всей скорости летя к распластавшемуся на земле лучшему другу, Блэк знал точно: после этого случая не будет Лили Эванс спокойного житья. «Злополучная Эванс, повлиявшая на мою жизнь больше, чем кто-либо другой, Я пишу тебе потому, что если не выскажу всего, то, боюсь, просто лопну. Так вот. Если с одним очень хорошим человеком с седьмого курса факультета Гриффиндор, человеком, которого ты почему-то ненавидишь, что-то случается… Что-то странное и совершенно не понятное, то знай: причиной этому ты и то, о чём этот хороший человек не раз тебе говорил, но в искренность чего ты (как, собственно, и я тоже до недавнего времени) не верила. Это нечто убьёт его, если ты не вмешаешься, ведь самолично избавляться от него он не желает, боясь потерять связывающую его с тобой нить. Эванс, ты бесчувственная девушка с отвратительным характером и каменным сердцем. На этом, пожалуй, всё.» Вот такого содержания послание, написанное мелким чётким почерком с небольшими завитушками, получила Лили на следующий день после того, как Джеймс попал в Больничное Крыло. Прочитав его, девушка, честно говоря, мало что поняла. Ясности в происходящее не внесла и записка, найденная в учебнике через пару часов. Небольшой смятый лист пергамента с несколькими капельками крови, на котором чьим-то небрежным почерком было написано: «Никогда не думал, Лили, что моя любовь к тебе превратится в этот кошмар. Заклинаю бородой Мерлина: полюби меня! Я хочу жить! Люби меня, прошу… Большего мне не надо… Люби меня… Я люблю тебя!» К обратной стороне записки, прилипнув краешком к уже застывшей и потемневшей капле крови, был приклеен лепесток ромашки. Обычной полевой ромашки, любимого цветка Лили Эванс. Такие вот посланьица приходили девушке каждую неделю. «Знаешь, Лили, а ведь любовь действительно убивает… Люби меня! Улыбнись мне! Посмотри без укора, без ненависти!.. Так сложно, что ли?. Люби меня… Я люблю тебя!» С каждой такой записочкой в девичьем сердце, начинающем обливаться кровью при одном только виде небрежного почерка, всё крепче укоренялась мысль, что она, Лили Эванс, в чём-то перед кем-то очень сильно виновата. Только вот что она сделала и кому? И как ей искупить свою вину, как помочь автору записок? «Я ведь не прожил и восемнадцати лет, мне рано умирать! После моей смерти древний чистокровный славный род волшебников угаснет, закатится, как солнце, и никто не вспомнит о нём… Посмейся над моей шуткой за завтраком! Не отсаживайся от меня! Ведь мне так это нужно… Люби меня… Я люблю тебя!» Круг возможных авторов душераздирающих посланий сузился до пятерых чистокровных гриффиндорцев-семикурсников, в число которых, к ужасу девушки, входили Джеймс Поттер и Сириус Блэк. «Мне одиноко без тебя, дурацкая ты Эванс. И глаза твои нереально зелёные — такие дурацкие. И огненно-рыжие волосы — тоже дурацкие! Не смотри ты на меня так презрительно! Мне так от этого больно… Люби меня… Я люблю тебя!» «Люби меня… Я люблю тебя!» — этими словами заканчивалась каждая полученная Лили записка. «Я — такой, какой есть, а ты такая одна! И находишься от меня в каком-то жалком шаге! Но этот шаг — непреодолимое для меня препятствие… Полюби меня, я устал терпеть эту боль. Люби меня… Я люблю тебя!» После того случая с падением Джеймс отчего-то очень часто, по мнению рыжей старосты, попадал в Больничное Крыло. Когда в середине февраля девушка получила вместо записки целое письмо, написанное быстрой рукой таким знакомым ей почерком, в её голове начал выстраиваться пазл. Письмо было такое: «Однажды это убьёт меня, Лили, и, боюсь, это случится раньше, чем ты узнаешь, кто я такой, и сумеешь вылечить… Я знаю тебя почти шесть с половиной лет, я люблю тебя около пяти лет, я медленно умираю года четыре, и за всё это время ни намёка на взаимность с твоей стороны не было. Но я ведь не сдавался, чёрт побери! Я снова и снова пытался добиться тебя, а теперь чувствую, что так и не добьюсь, умру, погибну без твоей любви, без тебя… Но знаешь, я не буду расстраиваться. Я не достоин твоей любви, раз моей собственной не хватило на то, чтобы ты меня полюбила. Столько гениальных фраз и планов разбились о твою ко мне ненависть, столько нервов потратили на меня мои друзья, столько ночей не спали, выслушивая бредни пьяного от любви недоумка. Прошу, прости меня, не вини, не вспоминай с отвращением хоть после того, как меня не станет. Когда я исчезну, испущу последний вздох, когда перестанет моё сердце биться за мою жизнь, когда я точно буду знать, что не услышет моё ухо твоих гневных слов, когда мир застынет для меня, когда мои глаза потеряют возможность тебя видеть… Прости меня и перестань ненавидеть хотя бы тогда, раз живым я этой чести не достоин.» Перечитав письмо раз пять, девушка обратилась с вопросом к декану, не знает ли профессор, что происходит с молодым Поттером, и женщина ответила ей так: — Если Вас, мисс Эванс, интересует состояние мистера Поттера, с которым Вы всё время с начала учёбы живёте словно кошка с собакой и который сейчас находится под присмотром мадам Помфри, то почему бы Вам не пойти и не навестить его? Быть может, это прольёт свет на состояние честного и храброго юноши, как Вы думаете? — Пожалуй, я немедленно последую Вашему совету, профессор МакГонагалл, — ответила Лили, несколько смущённая тем, как декан отозвалась о Джеймсе, и поспешила в Больничное Крыло. Оказавшись на территории целительницы, девушка услышала громкий хриплый кашель, прерывающийся на всхлипы, странные чавкающие звуки и отборные ругательства. Обведя взглядом помещение в поисках источника этих феноменов, она наткнулась на полупрозрачную ширму, за которой была видна сгорбившаяся фигура сидящего на койке человека. Подойдя ближе и отодвинув завесу, Лили увидела его. Похудевший бледный Джеймс, одетый в хлопковые штаны и просторную рубашку, расстёгнутую сверху на пару пуговиц, сидел, по-турецки сложив босые ноги вокруг медного таза и наклонившись над ним, уперев локти в колени и сжав ладонями голову, лохматую более обычного, и, крупно дрожа и давясь рыданиями, один за другим выплёвывал окровавленные цветы ромашек. Предплечья, виднеющиеся из-под закатанных рукавов, кожа вокруг выглядывающих из ворота ключиц и шея около нижних челюстей были вспороты пробивающимися сквозь человеческую плоть стеблями. Он был без очков, которые, как вскоре заметила Эванс, лежали под массой украшенных алой кровью цветов в тазу. Парень, не замечая её, продолжал кашлять. Когда через пару минут цветы, рвущиеся из лёгких юноши на свободу, дали Джеймсу небольшой перерыв и Поттер смог нормально вдохнуть, по-прежнему чувствуя невыносимую боль там, где чёртовы ромашки уже просочились через его тело, он заметил краем глаза какое-то рыже-серое пятно, которое — он чувствовал это не иначе, как чистым и любящим сердцем — было Лили Эванс, смотрящей на него с ужасом и поражением. — Эванс? — прохрипел он, желая убедиться в своей догадке. — Это ты? — Э… Да, это я. — Что ты здесь делаешь? Эванс молчала. — Лили, — начал было Джеймс, — забудь всё, что видела, и уходи отс… Кха! Цветы снова стали пробираться на свободу через его горло, и их мало волновало, что он, во-первых, не договорил, а, во-вторых, они мешают ему дышать. Девушка, наконец, отмерла. Быстро сбегав в кабинет отсутствующей сейчас мадам Помфри («Наверняка происходящее сейчас можно считать сговором. Наверняка МакГонагалл предупредила Помфри о том, что я скоро навещу Поттера, и предложила воспользоваться его состоянием как предлогом изменить моё к нему отношение. Он же ведь обеих поражает своими талантами. Одна восхищается его способностями в Трансфигурации, а другая — умением постоянно куда-то вляпываться, причём так, чтобы надо было его лечить… Чёртов Поттер!»), она вернулась с ножницами, несколькими бутылочками с зельями и стаканом с водой. Капнув в стеклянную ёмкость из какого-то пузырька, она с трудом влила получившуюся смесь парню в горло. Джеймс моментально перестал кашлять, а девушка отрезала стебли, успевшие вылезти из человеческой плоти, обработала кровавые рваные раны и забинтовала, достала из таза очки и осторожно водрузила их на нос гриффиндорца, смотревшего на неё со странной смесью обожания и недоверия во взгляде. Если до этого Лили и сомневалась в том, что она — причина его болезни («Наверняка я — не единственная девушка в Хогвартсе, обожающая ромашки…»), то после этого выражения в его карих глазах все сомнения пропали окончательно. — Дурак, — прошептала она, сев рядом с ним. — Мог бы хоть раз сказать мне что-то без твоей дурацкой ухмылки! Клянусь, она одна стоила того, чтобы отказывать тебе! — Да неужели… — Джеймс сказал это тихо, неуверенно, а потом в его голове то ли что-то щёлкнуло, то ли ещё что-то произошло, но продолжил он уже намного увереннее и даже, пожалуй, немного раздражённо: — Значит, я с середины третьего курса страдал не из-за твоей чрезмерной гордости, а из-за своей собственной ухмылки? Опять меня обвиняешь? Серьёзно, Эванс? — Спокойно, Поттер. Мне кажется, здесь виноваты мы оба. Я была слишком гордой, а ты — слишком самоуверенным… Но постой! Неужели в тебе проснулась гордость? Где же она была, когда ты в письменном виде излагал свои мысли по поводу того, что, раз не добился моей любви, значит, не достоин её? Как ты там написал? — она сунула руку в карман мантии и, к ужасу Джеймса, извлекла оттуда то последнее письмо. — Ага! «Я не достоин твоей любви, раз моей собственной не хватило на то, чтобы ты меня полюбила.» — Эванс! — У меня имя есть, Поттер, и ты сегодня его уже даже произносил. Мне, кстати, намного больше понравилось слышать из твоих уст «Лили», а не «Эванс». — Ах, так! В таком случае я требую, чтобы и ты назвала меня по имени! — Дже-е-еймс, — протянула девушка ему на ухо, широко улыбаясь. — Да, мне это твоё «Дже-е-еймс» намного больше по душе, чем то резкое «Поттер», которое было до этого. Они долго смотрели друг другу в глаза, а потом звонко рассмеялись. — Вот видишь, Джеймс, я сделала то, что ты так просил. Улыбнулась тебе, посмеялась над твоей шуткой, посмотрела на тебя без ненависти и укора, не отсела от тебя, а наоборот, села рядом, и даже, по такому случаю, простила тебя за всё. — Это, конечно, хорошо, но… Ты не сделала того, о чём я писал в каждой записке, кроме этой, — он кивнул на письмо в её руках, — и, судя по всему, никогда этого не сделаешь… — О, Мерлин! Куда опять делать твоя самоуверенность и наглость? Джеймс, скажи честно, ты чувствуешь ромашки? Парень внимательно прислушался к своим ощущениям. К своему великому изумлению, он не почувствовал привычных стеблей и корней, что опутывали его сердце, лёгкие и горло, мешая юноше дышать, а крови нормально циркулировать по его телу. Но теперь этих жёстких препятствий к здоровой жизни не было, а значить это могло только одно. Осознание того, что же именно означает, понемногу завладевало Джеймсом. И, видимо, на его лице расцвела до такой степени глупая улыбка, а глаза так счастливо засияли, что девушка не удержалась и крепко обняла его, положив голову на плечо. — Знаешь, ты сейчас так мило выглядел с этой твоей улыбочкой и блеском в глазах, что, будь уверен, такими рожицами ты точно сумеешь меня покорить. — Погоди, погоди, постой… — парень начал пытаться проанализировать происходящее. — То есть, если я вдруг, на свой страх и риск, дерзну пригласить тебя куда-нибудь, у меня есть все шансы получить в ответ вместо прежнего «Гигантский Кальмар лучше, чем ты!» что-нибудь вроде улыбки и возможного согласия? — Да. — Слушай. Знаешь, я вот совсем намёков не понимаю. Если угодно, это может подтвердить просто каждый. Так что давай-ка ты скажи честно и прямо, чтобы олень вроде меня… — Я люблю тебя, Джеймс Поттер, каким бы идиотом ты ни был и как бы по-дурацки ты себя ни вёл, — перебила его Лили. — Значит, я не получу книгой по башке, если вот прямо здесь, прямо сейчас возьму и поцелую тебя? — У тебя есть все шансы получить книгой по башке, если ты этого не сделаешь! — Что ж… Самый лучший стимул. Парень снял очки, подвинулся ближе к замершей Лили, положил ей руку на затылок и притянул её голову к себе. Джеймс внимательно смотрел в глаза девушки и, к своему счастью, видел там только нежность и любовь, и больше ничего. Наконец, решившись, он коснулся губами её губ и обнял, крепко прижимая к себе. Профессор МакГонагалл, улыбаясь, тихонько закрыла дверь и подмигнула мадам Помфри. — Вот видишь, я тебе говорила, что они будут вместе, если их легонько подтолкнуть, а ты мне не верила, — шепнула декан Гриффиндора целительнице. — Говорила не лезть не в своё дело. Ведь стоило намекнуть Поттеру, чтобы он написал ей серьёзное письмо, и дать лёгкий совет Эванс, как они сидят в обнимку и целуются! — Да верила я тебе, Минерва, верила! Как думаешь, сколько они будут вместе? — усмехнулась мадам Помфри. — С уверенностью ставлю на вечность, — заявила МакГонагалл. — Вечность? — переспросила целительница. — По-моему, им не хватит вечности. — Что ж, пожалуй… Женщины, продолжая разговор уже на другие темы, отошли от двери и направились по коридору. Сириус скинул мантию-невидимку и, встав с корточек, с ухмылкой оглядел своих товарищей по увиденному. Марлин и Римус, ахая и охая от боли в затёкших от неудобного положения мышцах, тоже выпрямились. — Не, вы видели? — поинтересовался Блэк. — МакГонагалл и Помфри пытались их свести! — И у них это получилось лучше, чем у нас, тем более, что, если верить словам нашей уважаемой кошки, она только намекала, а мы им обоим знатно мозги песочили, — покачала головой Марлин. — Это, конечно, хорошо, но зачем было сидеть на корточках, а, Бродяга? — заворчал Люпин. — Думаешь, мы бы стоя под мантией не поместились? И вообще, подглядывать и подслушивать нехорошо. — Ой, Лунатик, не бухти, а! — закатил глаза Сириус. — Ненавижу дни перед полнолунием. Самый адекватный человек становится таким раздражительным! — парень подошёл к двери и, немного приоткрыв её, заглянул в щёлку. — Они сидят по-прежнему в обнимку и по-прежнему целуются, — доложил он остальным. — Я, пожалуй, пойду, — сказал Римус и ретировался. — А я, пожалуй, сделаю вот так, — Марлин подошла к Блэку, за шиворот оттащила его от наблюдательного поста и закрыла дверь. — Эй! — возмутился было парень, но девушка, взяв у него из рук мантию, накинула её на себя и на него. — Замолчи, — шепнула она ему, ведя за собой по коридору за руку. — А ты заткни меня, — ухмыльнулся Бродяга. — Заткнуть? Да запросто! — Марлин прижала его к стене и, привстав на носочках, поцеловала. Парень сделал небольшое усилие и поменял их местами, теперь он прижимал хрупкую девичью фигурку к каменной вертикальной поверхности. Его руки легли на её талию, а её руки зарылись в его чёрной шевелюре. — Как же я тебя люблю, Мар, — прошептал он ей в губы. — А я тебя. Слушай, как думаешь, сколько мы вместе будем? — тихо спросила девушка, перебирая тёмные прядки. — Столько, сколько хочешь. Что бы ни случилось, клянусь, я всегда буду с тобой, до тех пор, пока тебе это нужно. Я не могу без тебя, — признался он. — И я…