голод

— Что такое голод? «Диета» — первый ответ. — Ощущение, когда организм нуждается в веществах, необходимых для жизни, — правильный ответ. И Антон каждый чёртов (или божий) день пытается поменять эти ответы в своей голове местами. // Антон в больнице уже с начала лета, и пока все его бывшие одноклассники готовятся к поступлению, он пытается набрать вес (зачеркнуто), скитается по больнице, общаясь с медсёстрами и женщиной, которая борется с раком. Их общение началось случайно — Антон подсел к ней за столик в столовой, и, как оказалось, им двоим очень сильно не хватало контактов с людьми. Они разговаривали всё время, отведённое на завтрак, и Антон заметил, что даже не притронулся к еде. С тех пор они почти что лучшие друзья, даже не смотря на разницу в возрасте. Антон в какой-то момент узнал, что у неё есть сын, но ни разу не видел его навещающим свою мать. // — Какие люди, — выдыхает Антон, замечая Арсения в больничном коридоре. — Ты что здесь делаешь? — Практически живу. А ты? — К матери приходил. — К матери? Постой, Оля — твоя мать? — Оля? — спрашивает Попов. — С каких это пор моя мать для тебя просто Оля? — Так ты, наконец-то, решил прийти. — Тебя не должно касаться то, когда и почему я прихожу к своей матери, — Арсений, практически, как и всегда, проходит мимо Антона, толкая его своим плечом и игнорируя тот факт, что коридор просторный и парня можно спокойно обойти. — Ты в отца пошёл? — вдруг спрашивает Антон. — Чего? — Арсений перестаёт шагать. — Ну, просто мать у тебя — ангел божий. — Не дерзи, — обернувшись, произносит он. — Ударишь? — предполагает Антон. Прежде всегда ударял. — Вперёд. — У тебя, что, совсем инстинкта самосохранения не осталось? — Ты выбил остатки. Арсений делает шаг навстречу — Антон даже не отшатывается. // К Антону мать приходит очень часто, практически каждый день после работы. Остаётся чуть ли не до самого закрытия, болтая с сыном обо всём на свете. Иногда пытается поговорить о его будущем, думая, что так у него появится хоть какая-то мотивация, но всё, что в таких разговорах делает Антон — старается перевести тему. Сегодня тему переводит женщина, совершенно случайно заметив знакомого парня в больничной комнате отдыха. — О, Арсений, — зовёт женщина. — Здравствуйте, — опешив, как-то неуверенно произносит Арсений. Антон почти на него не смотрит, продолжая разглядывать собственные пальцы с ранками у кутикулы, которую расцарапал на нервной почве. Арсений застыл на месте взъерошенный, со спрятанными руками в карманах огромной куртки, и Антон отчего-то уверен, что растрёпанные чернильные волосы пропитались сигаретным дымом. — А вы, мальчики, общаетесь? — Нет, — резко произносит Антон, пока Арсений тянет гласные, стараясь придумать ответ. — Мне казалось, что вы дружите… — Мы не друзья, — также резко произносит Антон, словно отсекая острым лезвием. Взгляд на Арсения парень так и не поднимает — продолжает раскурочивать ногтями кутикулу. — Ну, я… я пойду, — произносит Попов, и, не дождавшись какого-либо ответа, шагает в сторону выхода. Он даже не понимает, что произошло только что — это в списке его забот стоит на самой последней строчке в данный момент. «О, Арсений» и парень запинается на пустом месте, вставая как вкопанный, не понимая, чего остановился и что от него хотят. «Мы не друзья» — сигнал в мозг — «пора идти». Пора бежать. Следующий раз Арсений запинается у ворот больницы, рядом с урной. Вытаскивает из кармана куртки упаковку сигарет и наспех поджигает одну, зажимая между губ и жадно затягиваясь. Ладони неприятно ноют, и Арсений смотрит на них. На бледной коже кровавые следы от ногтей — слишком сильно сжимал пальцы в кулаки. «Опухоль не уменьшилась». Арсений со злости бьёт кулаком по железным больничным воротам и те после удара несильно звенят, эхом прогуливаясь в голове Попова. // Арсений вместо блока сигарет покупает маме плюшевый плед зелёного цвета. Такого летне-зелёного цвета, что кажется, словно это рулонный газон или целое поле. Парень в интернете вычитал, что зелёный — цвет здоровья, а потому выбирать расцветку не представилось сложной задачей. Попов укрывает мать пледом, когда они сидят на диване в комнате отдыха. На улице температура близится к отметке в тридцать градусов тепла, в помещении, по арсеньевским ощущениям, тоже. Но он смотрит на мать, которой всё ещё холодно, и рёбра сводит судорогой, а челюсти крепко сжимаются, лишь бы не завопить от беспомощности. — А что с Антоном? — спрашивает Арсений. — У него анорексия. Это так ужасно, я очень переживаю за него, — произносит женщина тихим голосом. — Такой парень добрый и такое… не понимаю даже, что его к этому привело. Арсения невидимая сила толкает в грудь, в голове немое «ты, ты его к этому привёл», парень падает на спинку дивана, запрокидывая голову к потолку. // Арсений упускает момент, когда они с Антоном начинают разговаривать. Так, чтобы не отсечёнными фразами. Так, чтобы по-человечески. — Попробуй, ну, — просит Арсений, поднося чокопай к губам Антона. — Это же так вкусно. А как пахнет… — Не надо, — тихо говорит Антон. Антон любит чокопай. Любил. Любил покупать после успешно написанной контрольной, любил, когда они с мамой пили чай на кухне вместе со сладостями. На кончике языка приторно сладкий привкус прошлого, в голове «ты можешь его вернуть». — Давай, — просит Арсений. — Ты же хочешь этого. — Я серьёзно, убери, — тихо проговаривает Антон. Антон поворачивает голову в сторону Арсения, думая податься вперёд и хотя бы лизнуть шоколад. Что-то невидимое и, кажется, потустороннее, хватает Антона за шею и тянет в противоположную сторону. — Ну, всего один кусочек… — Сказал же, убери нахрен, — грубо проговаривает Антон, когда что-то призрачное крепко стискивает шею. // — Ты такой молчаливый… Все в норме вообще? — Я не люблю говорить. — Почему? — Потому что слова могут обидеть. — После каждого нашего диалога я чувствую себя виноватым, — говорит Арсений. Антон почти неслышно усмехается. // То ли всё дело в одиночестве, которое Антон никогда не признает, то ли в психическом расстройстве, в которое Антон никогда не поверит, но парень забывает о том, что Арсений — враг. Забывает, как после каждой встречи с ним возвращался домой в синяках и с постоянно разбитой губой. Забывает обо всех грубых высказываниях, прилетающих всегда в затылок и никогда в лицо. А если не забывает, то прячет под слоем «сейчас мне просто скучно». // Арсений в один из летних дней решается на что-то глупое и необдуманное. На что-то, что совсем не в его стиле. Парень снимает с Антона толстовку — тот почему-то не сопротивляется. Попов разворачивает Антона к зеркалу, не в силах смотреть хотя бы несколько секунд на впалый живот и рёбра обтянутые молочно-белой кожей. — Посмотри на себя, — говорит Арсений, взглядом считая позвонки на антоновской спине. — Ты себя убиваешь. Антон тоже не может смотреть — опускает взгляд в пол, а потом возвращается к своей кровати, хватая с неё недавно снятую толстовку. — Когда это делал ты, тебя не особо это заботило. // — Ешь, — настойчиво говорит Арсений. — Нет. — Не заставляй меня делать тебе больно. — Ты уже сделал. Много раз. Арсений, словно упёртый баран или слепой ворон, бьётся и бьётся напролом. Как умеет. Как всегда делал. // — Люди не меняются, — произносит Антон. — Ты изменился. — Нет, я всего лишь похудел. — Тогда дай мне показать ту часть, о которой ты не знаешь, — просит Арсений. — Нет. Мне всё равно на это, — отрицательно мотает головой Шастун. — Пожалуйста, — тихо, умоляюще, словно молитва на ночь какому-то неизвестному Богу. Словно последняя надежда. Когда каждое слово дрожащим голосом из трясущегося от страха тела. Когда молишься, молишься, молишься, и не знаешь кому, но знаешь зачем — чтобы сделать так, как когда-то не смог. — У тебя было охренеть как много времени показать эту свою таинственную часть, так что сейчас иди нахрен. // — Я злюсь, — как-то говорит Арсений, когда в антоновской палате становится очень-очень тихо и в коридоре за дверью не оказывается ни единой души. — И мне страшно. И я разрушаю всё вокруг себя ещё до того, как это разрушится естественным образом. У меня нет друзей, потому что я не знаю, как это — дружить. И, вообще-то, узнавать не хочу, — Арсений сильно сутулится и перебирает собственные пальцы на коленках. — И зачем мне всё это знать? Арсений едва заметно пожимает плечами, а потом закрывает глаза и Антон видит, как его дрожащие ресницы становятся влажными. — Почему ты начал разрушать меня? — Тогда — не знаю, — произносит Арсений. — Возможно, мне было страшно, что я расскажу тебе всё это раньше, чем нужно. И что вообще скажу. — Ты оскорблял, унижал и избивал меня только потому, что боялся, что вдруг начнёшь со мной откровенничать? Боже, блять, какой же ты придурок. Не пробовал просто обходить людей за километр? // У Арсения уже вошло в привычку. Каждый раз после встречи с матерью он идёт в антоновскую палату или они встречаются в больничной комнате отдыха. Но всегда неизменно Арсений после матери шагает к Антону. — В психических расстройствах есть кое-что забавно-странное, — произносит Антон. — Ни один психически больной человек не может описать то, что с ним происходит. Просто не получается описать проблему. Это как попытки объяснить слепому как выглядит зелёный цвет. Что такое для слепого «зелёный»? Что для тебя «зелёный»? — спрашивает парень, поднимая взгляд и останавливаясь прямо на глазах Арсения ясно-небесного цвета. «Это твои глаза». — Это трава, — пожимает плечами Арсений. — Да, это трава, это лягушки, яблоки, виноград, арбуз, его толстовка, — кивает Антон в сторону какого-то парня. — И много чего ещё, у зелёного много значений, но для слепого «зелёный» — это просто набор букв и он никогда не поймёт, что эти буквы значат на самом деле. — Это не «странно-забавное», это, скорее, печальное. Антон ничего больше не может сказать, только выдыхает и устало сутулится. // Ближе к осени в больнице отключается электричество. Арсений с Антоном в этот момент шагают по коридору из комнаты отдыха в антоновскую палату. Попов инстинктивно хватается за рукав толстовки Шастуна. — Ты, что, темноты боишься? — спрашивает Антон, останавливаясь. — Не смейся надо мной, — холодное и грубое, что у Антона по спине мурашки пробегают. — Я не собирался, — отвечает парень. Антон интуитивно касается ладонью арсеньевской руки, хватаясь за него, словно родитель за ребёнка в супермаркете, и ведёт к своей комнате. Арсений сжимает своей тёплой ладонью ледяную антоновскую, но несильно, боясь повредить или сломать тонкие хрупкие косточки. — Сейчас, подожди тут, — говорит Антон, отпуская арсеньевскую руку, когда они заходят в комнату. Парень шагает к комоду с вещами и по памяти находит в нём светильник, имитирующий звёздное небо, который мать Антона зачем-то притащила в больницу. Шастун радуется тому, что батарейки в светильнике не разрядились, когда видит звёздную проекцию, а потом ставит устройство на комод и со спокойной душой садится на кровать, понимая, что одного Арсения только что спас от темноты. — Чего ты боишься? — спрашивает Антон, подгибая под себя колени. — Темноты. — Нет, нельзя бояться отсутствия света. Света же ты не боишься. — Того, что в темноте может быть? — Ты меня спрашиваешь? Страх — это цепочка чего-то, ты не можешь бояться темноты, потому что она ничего тебе не сделала, но что-то привело тебя к тому, что ты ощущаешь страх в темноте, так что это было? — Я не собираюсь говорить с тобой об этом, — отмахивается Арсений. — Ну же, давай, мы только начали налаживать контакт, — говорит Антон, и, возможно, если бы они сидели чуть ближе, Шастун бы миролюбиво толкнул Арсения в плечо. — Давай продолжим налаживать контакт другим способом, ладно? — просит Арсений. — Нет. — Нет? — Нет. — Почему ты боишься еды? — спрашивает Арсений. Антон усмехается. — Потому что я не помню как иначе. И это, вообще-то, наверное, ответ на большинство вопросов, которые ты бы хотел мне задать. — У меня всего два вопроса к тебе осталось. — Задашь? — Как-нибудь в другой раз. // — Ты такой мудак, — не выдерживает Арсений, когда видит Антона с капельницей, потому что тот, кажется, уже не может сам функционировать. — Я понимаю твою мать. Она приходит сюда и видит, как её сын умирает. Я понимаю её, потому что когда прихожу сюда, то вижу, как умирает моя мать. И мы ничего не можем сделать. А я ведь даже не думал, что смогу найти что-то общее хотя бы с одним человеком во всём мире, — печально усмехается Арсений. — Разница только в том, что мою мать убивает рак, а тебя убиваешь ты сам. Антон какое-то время молчит, даже не смотрит в сторону Арсения и парню в какой-то момент кажется, что Шастун и вовсе не слышал его речи. — Мне ни одного человека не хотелось так сильно ударить, как сейчас хочется ударить тебя, — наконец произносит Антон. — Ну, так ударь, — произносит Арсений. — Ой, постой, у тебя же нет сил даже на то, чтобы подняться. Антон прикрывает глаза, то ли от недостатка сил, то ли от нежелания смотреть на мир. — Уходи, — говорит Антон. — И не появляйся больше рядом со мной. Ни сейчас, ни потом, никогда. Арсеньевские брови несильно дёргаются в немом вопросе, а следом — весь воздух покидает лёгкие, заставляя Попова отшатнуться назад. — Я достаточно сильно ударил? — спрашивает Антон, наконец, открывая глаза. // Антон не видит Арсения несколько недель, даже с Олей редко общается. Мать всё также неизменно приходит по вечерам — Антон встречает её измученной улыбкой. Шастун, по правде, даже не вспоминает об Арсении. Временами что-то саднит под рёбрами, но Антон списывает это на недостаток еды в организме, а не на нехватку человека. // Арсений с Антоном пересекается, когда идёт по больничным коридорам. Они зачем-то останавливаются друг перед другом и с полминуты стоят в полной тишине. — Ты счастлив? — спрашивает Арсений. Антон недолго молчит, думая, стоит ли озвучивать очевидный ответ. — Нет. — Так какого хрена ты ничего с этим не делаешь? — Это те самые два вопроса? — догадывается Антон — Арсений кивает и обходит парня, продолжая свой путь домой. Два вопроса заданы и причин видеться больше точно нет. Возможно, они могли бы придумать, создать или вообразить новые, стоит только хоть одному стать более благосклонным. // Арсений в какой-то момент решает, что выворачивать всего себя наизнанку перед человеком, с которым, кажется, иначе нельзя, вполне разумное времяпровождение. И если прежде Арсения трясло от одной только мысли о том, что кто-то его узнает, то сейчас трясло от мысли, что Антон узнает его недостаточно. — Ты таким мудаком стал, потому что отец тебя бил? — спрашивает Антон, после того, как Арсений рассказывает о детских травмах. — Нет, — говорит Арсений. — Это как со страхом — цепочка чего-то. Я стал… мудаком, не потому что отец меня бил, а потому что я пытался приспособиться к этому. Сначала молча, потом агрессией на агрессию, а потом, как отец, агрессией на молчание. Но уже не на отцовское. Я бью людей прежде, чем они хотя бы подумают о том, чтобы ударить меня. — И как, эффективно? — интересуется Антон. — Нет. — И почему продолжаешь? — Потому что я не помню, как иначе. // — Я не думаю, что полюблю тебя когда-нибудь, — произносит он тихо-тихо, словно на контрольной соседу по парте, словно секретную информацию в военном штабе, так, словно ночью луне на ухо. — Ну, так не люби, — пожимает плечами Арсений. Антон поднимает на него вопросительный, полный непонимания, взгляд. — Мне не нужна твоя любовь, мне нужно, чтобы ты выздоровел. Арсению не нужна любовь. Арсению нужно доверие, которое прежде он из Антона выбивал и заставлял бояться. Арсению нужно, чтобы Антон поверил в то, что он помнит, как можно иначе. «Но для этого, возможно, мне нужна твоя» — оставляет Антон исключительно в своих мыслях. // — А ты счастлив? — интересуется Антон. — Нет. — И почему ты ничего с этим не делаешь? — Я делаю. Я пытаюсь сделать счастливым тебя. Здоровым, живым и счастливым. // — Что ты хочешь? — Арсений испуганно отшатывается назад, когда лицо Антона оказывается в критичной близости. — Поцеловать тебя, — произносит Антон. — Не нужно, — едва слышно говорит Арсений. — Мне страшно, — признаётся он. — Прости, — тихо говорит Шастун, отворачиваясь и даже немного отодвигаясь, чтобы покинуть личное пространство Арсения. — Мне страшно касаться тебя, — говорит Арсений. — Ты кажешься очень хрупким. Словно, если я коснусь тебя — ты сломаешься. Я не хочу, чтобы ты сломался. Антон молчит. Под рёбрами неприятно саднит — недостаток еды или нехватка человека. Антон считает, что второе. — Но мне кажется, я сломаюсь, если не поцелую тебя. Арсений находит в себе силы взглянуть в сторону Антону, и парень, явно чувствуя это, смотрит в ответ. Они сидят так, молча и пугающе спокойно, несколько секунд, а следом Антон своей дрожащей ладонью находит бархатную щёку Арсения, проделывая всё то же самое второй рукой. Большие зелёные глаза мечутся между глазами и губами напротив. Антон вжимается в его губы так, словно Арсений — кислород. Арсений от такого, уверенного в своих действиях, Антона теряется, хватаясь пальцами за плечи и послушно поддаётся процессу. Ладони скользят по разным траекториям — одна под тонкие лопатки, другая зарывается в мягких пшеничных волосах. У Антона от арсеньевской ладони на спине внутри всё скручивается витиеватой спиралью и всё, о чём сейчас молится Антон, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Но поцелуй прерывается, они больше не смотрят друг на друга, соприкасаются лбами и дышат друг другу в вишнёвые губы. У Антона неприятное послевкусие — не на губах и языке, а под рёбрами. Словно их первый поцелуй был последним и Антон от этой мысль зажмуривается, а потом подаётся вперёд, невесомо касаясь губами губ Арсения. // — Я слышал, что мир прекрасен. И, если это так, то мне в нём нет места. — Если то, что ты слышал — правда, то во всем мире только тебе и есть место. // — Что такое голод? — Ощущение, когда организм нуждается в веществах, необходимых для жизни. «Ощущение, когда мне кажется, что у меня сломаются рёбра, если ты меня не поцелуешь».