Тайна скорпиона. Ускользающее прошлое

      Пригоршня муки в тонкой как ивовая веточка руке внезапно опрокинулась на белый лист бумаги и дымка, больше похожая на крошки первого зимнего морозного снега, утренним туманом поднялась в воздух, запахом защекотав нос девушки, которая с трудом сдержалась, дабы не чихнуть. Пока она боролась с желанием нарушить тишину, то же самое действие совершила еще одна девица, издалека схожая на первую и в воздух, прогретый от жара печи, вновь поднялся туман из пшеничной муки, пылинками оседая на гладкой кухонной столешнице. Третья же барышня, наоборот, сыпанула пекарскую смесь на лист несколько аккуратнее первых двух, будто бы стеснялась или боялась сделать что-то не так. Закатанные рукава прелестных платьиц из добротной шерстяной ткани, подобранных фартуками на подоле, дабы избежать пятен, выглядели вполне неестественно на «кухарках», поскольку те не выглядели как прислуга богатого дома, что так же подчеркивалось сдержанными прическами и капорами с кружевными лентами.        Тем не менее, каждая из девиц трепетно хранила молчание, изредка переглядываясь друг с другом, одаривая улыбкой или долгим взглядом соратницу, втянутую в общее дело. И полнейшая тишина нарушалась только хлопаньем ставней окна да завыванием ветра во дворе, а уж после лишь тяжелым дыханием непривычным к физическому труду леди, что поочередно вымешивали тесто тяжелеющими от нелегкой работы ручками. Сначала тесто липло к пальцам и доске, но с каждым новым движением, с каждой попыткой, оно становилось более податливым, мягким и тягучим, пока вовсе не стало сплошным эластичным куском, готовым к раскатке и выпеканию. Вытянув тесто как следует, уместив его на на противне, каждая из девиц оставила свой инициал: первую букву своего имени и с замирением сердца ждала полуночи, когда пирог можно было вытянуть с печки и взглянуть на результат своей работы.        Время тянулось мучительно долго, словно сладкая патока с маленькой ложечки: так бывает во время ожидания, пускай даже это было ожидание совсем маленького чуда. Или не чуда, но какая разница, когда девичье сердце с каждым ударом предвкушает нечто неземное, то, что может порадовать юную душу мечтательницы. Пожалуй, каждая из прекрасных дам про себя молилась дабы именно ее шмат пирога не взошел, то есть, к нему прикоснулся Святой Дух, что по притчам, может в день Святой Мученицы Агнесс, предсказать настойчивой барышне ее судьбу, а именно — близость к заветному замужеству. Ведь все, о чем должна мечтать женщина — прочий союз с порядочным джентльменом, общий быт и целая орава детей, иначе какой толк для этой женщины в своем существовании? Стоит ли говорить, что не каждой из леди везет осуществить свое главное предназначение, оставаясь старыми девами в отчем доме, чтобы глядеть за стареющими родителями или опековаться братьями и племянниками. Или в худшем случае, пустить свою жизнь по наклонной, упасть в глазах окружающих и никогда более не возвращаться в приличное общество, поставив жирную точку на мечтах и погибнув в рабочем доме или на паперти, продавая свое тело за несколько шиллингов.        Мисс Элайза же, глядя своими огромными янтарными глазищами за румянящимся пирогом, не понимала на какой точке между этими двумя крайностями (вечном девичестве или почти что паперти), она находится. С одной стороны, ей уже перевалило за тот возраст, когда приличной леди было принято жеманно флиртовать с джентльменами или ожидать их визитов, дабы в конечном итоге покрасоваться в белоснежном платье у церкви и отправиться в свадебное путешествие, а с другой — положение в обществе не позволяло опускаться до уровня среднего класса и марать свои руки, ибо приличной леди не годиться получать за свой, хоть бы минимальный, труд какое-то жалование. Она, признаться, глубоко в душе, не верила в глупое гадание, однако отказать младшим сестрам не могла — эти вертихвостки могли бы и черта уговорить испить святой воды или помолиться. К тому же, это был последний вечер, когда Элайза могла бы провести в родном доме, рядом с сестрами, услышав их щебетливые голосочки и восторженные личика, ведь их пути могут уже никогда не пересечься. Именно об этом она думала, ввинтившись темными омутами на неотрывный пламень под противнем, пока над ухом было слышно напряженное дыхание средней сестры — Эделины и младшей — Катрины. Уголки глаз вдруг начало пощипывать подходящей солью, однако Элайза, как старшая, не имела морального права расклеиваться, до боли закусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы вынужденная полуулыбка оставалась нарисованная как кистью умелого художника на бледных губах.        — Гляди, Лайзи! — над ухом как гром средь ясного неба раздался визгливый голос младшей сестры и от внезапности момента Лайзи, то есть Элайза, чуть не выронила с рук горячий противень, придерживаемый лишь за уголок толстой перчаткой.        — Это же... же! — все продолжала младшая, не смотря на неодобрительные взгляды старших сестер: — О бог милостивый, Лайзи! — со щенячей радостью продолжала Катрина, ухвативши старшую за предплечье, от чего железная форма, которую Элайза старалась поставить аккуратно, с жестяным звуком царапнула деревянную столешницу.        — Завтра Джейни, убирая весь этот бардак, не раз помянет нас, и тебя, — Элайза, со скрываемым хохотом вытянула фразу как муху их патоки, ткнула младшую по носу, оставив мукой отпечаток указательного пальца на белой как фарфор коже Катрины, — в особенности. Взгляни, даже фартук не помог, кто ж тебя замуж-то возьм...        — Вообще-то именно твой кусок и не взошел, — будничным голосом, словно извещение о списке покупок, наконец-то произнесла средняя сестра и ее рука внезапно легла на спину Элайзы, заставляя ту убедиться в этом утверждении лично.        Карамельного цвета глаза, обрамленные короткими густыми ресничками, повиновались чужому велению и опустились вниз, замечая то, что румяный шмат пирога, увенчанный ее инициалом «Л» (Лайзи, по домашнему ласкательному прозвищу), остался плоским как коржик, да еще слегка подгоревшим. Маловероятно, что такой пирог кому-то пришелся бы по вкусу, Элайза и сама бы не рискнула попробовать сие творение из пресного теста и соли. В прочем, это был не хлеб насущный, а скорее дань традиции гадания для определения своей судьбы, или как про себя считала Лайза — детские забавы младших сестриц, которые обязательно должны успешно устроить свои жизни, а она будет издалека смотреть на их счастье и каждое воскресенье посещать церковь, дабы поблагодарить Всевышнего за его щедроты. О своей судьбе она уже не заботилась — сложно, когда между ребер сердце бьется только благодаря велению Господа, а не личному желанию, а растоптанную чужими сапогами гордость не собрать в кучу, не из-за того что не хочется, а из-за того что сил на это не осталось.        Горький, как полыньевая настойка, спазм сковал горло Лайзы, от чего она не могла вдохнуть, уткнувшись ладонями в столешницу чтобы не осесть на пол и не разрыдаться как маленький ребенок, которому не позволили посетить торжественный вечер, а заставили учить наизусть стих. Но мисс Сазерленд уже не была ребенком, потому как нынче осенью встретила свой двадцать шестой день рождения и уже заслужено именовалась старой девой, ибо так и не свила собственное гнездышко, что было крайне прискорбно: уж лучше бы она выучила еще с десяток стихотворений, спела сотню сонетов и вышила бы тысячу платков, ежели встав взрослой леди, лично испила чашу горя до дна. Мечты о блестящих приемах, о лоснящихся напомаженных мсье, о пышных кринолинах и шикарных украшениях, да и о зависти в глазах незамужних девиц, — канули как в воду, ведь только глухой не слышал о разорении мистера Сазерленда, отца семейства, и скоропостижной кончине доброй миссис Сазерленд. Денег для содержания троих дочерей стремительно беднеющему отцу не хватит, как бы тот не старался обеспечить достойное будущее каждой из них, однако две младшие еще могли попытаться выбраться из трясины невезения, коли старшая пожертвует своим местом под солнцем — старшая была не против, особенно когда замечала как вечно серьезная Эделина вдруг расцветала подобно цветку гортензии, смущенно улыбалась и теребила край шелковой ленты чепца или когда младшая, капризная и дружелюбная, извечный ребенок — Катрина, их крошка Кэйт, с надеждой и меланхолией спрашивает о будущем или приклоняет колени в вечерней молитве, дабы попросить каждому человеку из их семьи долгих лет и здравия. О себе Лайза и думать не думает, поставив на передний план благополучие сестер, но предательские слезы душат подобно искусному убийце, лишая опоры под ногами: судьба не благоволит ей и не упускает возможности ударить под дых, чтобы со своего насиженного места, запрокинув ногу на ногу, наблюдать за реакцией своей «любимицы». Иначе как пояснить, что глупое детское гадание, принятое как последнее из общих развлечений, так впечатлило Элайзу, что она не слышала ничего от сестер, которые порхали бабочками вокруг нее, пытаясь как-то отвлечь старшую от мрачных мыслей.        Это только глупости. Вот о чем стоит думать. И от этого простого заключения, мисс Сазерленд глотает ком, отворачиваясь от злополучного пирога, с замиранием сердца наблюдая за бледными как смерть девчонками, которые не зная что сказать, просто напросто кинулись обнимать старшую из сестер. Лайзе хотелось как крыльями сокрыть Эдель и Кэйт от всего мира, хоть бы на минуту, на секунду, на единственный миг, словно они вновь окунулись в детство и старшая заступает своей худосочной спиной крох от злой няни и розги в ее руке.        — Это только забава, — осипшим, подобно долгая болезнь морила ее, произнесла Эделина, неясно кого именно пытаясь этим успокоить.        — Я бы хотела чтобы это было правдой! — хныкнула младшая, тыльной стороной ладони вытирая блестящие от капель слез щеки. — Хотела бы, чтобы все было правильно, как и должно быть! — настроение сменилось ее быстрее чем течение воды, обида проскользнула в интонации Катрины. Ей бы еще ножкой топнуть от досады, вдруг подумала Лайза, чувствуя, что не в силе сдержать истинно материнскую улыбку.        — Глупая, стоит ли тебе сетовать на мою долю, когда я ее принимаю? — внезапно отозвалась старшая. — Ты же понимаешь, что нет истины в этом занятии, ибо никто не знает как сложиться наша судьба. Я уж не выйду замуж в этом году и ты это прекрасно понимаешь, Кэйти. Хватит хмурить брови, ну-ка, перестань!        — Нет! А если святая Агнесс тебя выбрала, тебе поможет? Она все может, я читала... — все не унималась младшая из сестер, коей только семнадцатый годок шел и у которой в голове ничего кроме красивых картинок о будущем не существовало ничего серьезного. Чем-то она напоминала Лайзе себя лет десять тому. Может, потому-то к ней старшая относилась с особым трепетом.        Обе сестры переглянулись друг с другом, понимая абсурдность высказываний младшей: святая Агнесса лишь мученица, за что церковь не забывает ее, но какой-то дух женщины, который, как верят, обязательно помогает незамужним женщинам, не поможет им в сложной ситуации.        — А еще ты читала о феях, но их так никто и не видел, Катрина! — средняя сестра своим аргументом, казалось, обрушила на голову младшей ведерко с ледяной водой. Услышав это, Кэйт напряглась и ноздри ее маленького носика раздулись как у разъяренного быка, ручки, ранее спрятанные в замок, уперлись в талию и казалось, что в следующую минуту Кэйт как настоящая вертлявая кухарка покроет Эдель бранными словами — Элайза захохотала во весь голос, совершенно не подобающим образом для леди из высшего сословия, обученную тонкостям этикета: коли бы матушка была жива и услышала деревенский смех дочери — обязательно бы прочитала долгую лекцию о манерах.        — Это! Это... Да это правда! Агнесс ткнула пальцем в тебя, Лайзи! И это значит что замуж из нас всех ты первая пойдешь! Вспомнишь мое слово! — еще сильнее завозмущалась младшая, задыхаясь от несправедливости.        — Да-да, мы обязательно отметим этот день в календаре, — согласилась старшая, с трудом сдерживая в себе отголоски прежнего хохота.        — Обязательно, — подтвердила Эдель, — А теперь ступай наверх.        — Вот еще, — Кэйти жеманно оскорбилась, — я хочу остаться здесь, с вами. Лайзи... — раздосадовано захныкала она.        — Уже за полночь, дорогуша, нам всем стоит отдохнуть, — покачала головой Элайза, сжав в руках тонкие пальчики сестры. — Не спорь.        Катрина недовольно закатила свои темные, как утреннее пряное кофе, глаза и чуть ли не в первый раз согласилась с просьбой сестры, хотя в другой день обязательно бы стала в позу и спорила с пеной у рта. Невольно Элайза подумала, что, быть может, они с сестрами видятся в последний раз и им более не доведется лицезреть лица друг друга, чувствовать родной запах и слышать до звона в ушах душедробящий теплый голос — и обе сестрицы понимают это точно так же как и старшая, потому пытаются продлить оставшиеся секунды рядом друг с другом, оставить шлейф приятных воспоминаний душевными разговорами и выдушеными улыбками, скрывающими за собой печаль. Когда Эдель и Кэйти будут видеть предрассветные цветные сны, сама Лайза будет пускать скупые слезы в душном паровозе, увозящим ее юга и вспоминать эти минуты как одно из лучших моментов жизни, перебирая платки младших сестер и прижимая их к своей груди как матери жмут тщедушные тельца младенцев к своему сердцу. И каждый раз, когда она будет закрыть глаза в попытке вспомнить лица родных людей, ей будут вспоминаться объятия младшей, что кинулась нынче ей на шею, подобно якорю пытающуюся оставить Лайзу в отчем доме и ее смазанный поцелуй на щеке; ей будет вспоминаться старинный портрет над камином, где матушка еще полная жизни, где отец смотрит на нее влюбленным взглядом, где они втроем с сестрами держаться за руки, еще не понимая, что в итоге им придется разорвать прочные цепи семейных уз; ей будет вспоминаться теплый вечерний чай, когда они втроем секретничают, балуясь имбирными бисквитами, а после — общие гадания в канун Сочельника. Элайза прильнула к дрожащему от беззвучных рыданий хрупкому телу младшей сестры, по-матерински поглаживая ее спину и заверяя тысячами обещаний, мол, все наладиться, нечего реветь. Пускай Эделина и не плакала, однако старшая из четы незамужних девиц чувствовала — ей не проще, и если Кэйти выплеснет горе слезами, та — не сможет, а будет копить это чувство до тех пор, пока не сломается под тяжестью обстоятельств. Они замерли как старинный постамент, как эфемерно растущие с плодородной почвы молодые липы, переплетенные ветками друг с другом, прижимаясь друг к другу. Это продлилось века — по ощущениям — мимо них проносились люди и события, сражались в войнах армии, сменялись правители, а они все не замечали, потому что это не имело значения для людей, которые любят друг друга и не знают как будут существовать порознь.        Шелест юбок, словно ветер зарылся в опавшие листья, привлек внимание девушек, что отчего-то забоялись быть увлеченными в сантименты и разомкнули руки, чтобы взглянуть на человека, ставшего причиной их смятения. Элайза оглянулась через плечо, сузила и без того почти сомкнутые глаза, всматриваясь в миниатюрный женский силуэт: боясь переступить порог, чтобы не нарушить единение сестер, у входной двери переступала с ноги на ногу Джейни — единственная служанка, на содержание которой у семьи хватало средств. Встав не свет ни заря, а может, разбуженная разговорами хозяек — кто знает, она вооружилась жестяным ведерком и веником, силясь начать уборку с чистки каминов, однако теперь не понимала чем ей заняться в действительности, зыркая растерянным взглядом на мисс Элайзу и мисс Эделину, что так же вопросительно смотрели на нее. В конце концов, полностью опешив, Джейни торопливо подобрала подолы вымазанного углем платья, заикнувшись в извинении, пропала в мрачных сумерках с поля зрения. Даже этой невзрачной служанки, подумала Лайза, будет сильно не хватать, как и теплой постели, где предстоит провести пару часов до прибытия экипажа.