Царский цветок

По царским покоям вальяжной походкой скользила мужская гибкая фигура среднего роста. В красном массивном кафтане поверх летника, украшенного золотыми, серебряными и жемчужными нитями, и васильковым венком на голове. Чёрные, немного кудрявые локоны вились змейками в воздухе. Щёки их обладателя по-юношески порозовели. Голубые глаза сверкали, точно драгоценные камни. — Иди сюда, Федя. Хватит плясок, — подозвал его царь. Он склонил голову на бок и едва нахмурился. Заворожила его эта манера Басманова. Тот вроде и стеснялся… А вроде и стремился показать себя. Выдавал лёгкий стан и увлечённость в танце. Фёдор улыбался и глядел по сторонам хитро, самодовольно. Но взора Ивана Васильевича избегал. — Иди, не бойся. Фёдор повиновался. Опустив глаза в пол, он послушно протянул Грозному руки, а затем опустился на колени. Тот задумчиво водил кончиками пальцев по мягкой ладони и костяшкам. Не отрываясь от них произнёс: — Васильки, вот как… А ты знаешь, что они означают, Федя? — Басманов посмотрел царю в глаза, едко ухмыльнулся и кивнул. В зрачках загорелся маленький дерзкий огонёк. — Знаешь все значения? — Знаю. Но хочу и тебя послушать. — Во-первых, василёк — царский цветок. Во-вторых, он означает тяжкость признания. Человек чувствует, да боится рассказать об этом. А в-третьих… символ верности и веселья. Что же ты имеешь в виду, Федя? — Я уж думал, ты понял всё. Разве нет? — Сомнения меня мучают. Недавно просился тебя отпустить. А ныне… А знаешь что? — погладил лазурные лепестки. — Ступай, раз хочешь. Я не держу. Заодно и пойму к чему эти васильки. Воцарилась тишина. Да такая, что слышалось биение молодого сердца. Вдруг Басманов перехватил руки Ивана Васильевича и дотронулся до них губами. Слабо, точно спрашивая разрешения. Но не получив в ответ пощёчины, продолжил. Даже потёрся шёлковой щекой о тыльную сторону ладони. Его же собственные покрылись капельками пота. Ещё один поцелуй, и вдруг Фёдору пришлось поднять голову — царь провёл большим пальцем по его подбородку. — Я объединил все значения. И верность мою тебе, и душевные муки перед признанием… — Так ты и царским цветком себя посчитал? — убрал за ушко тёмную прядь. — Слыхал я, что ты о себе говоришь. И что не найти тебя краше, и что нет такого, чего ты не умеешь. Басманов вдруг ощутил себя оскорблённым. Не уж-то Иван Васильевич смеётся над ним? — Прости мне мою дерзость, — Федя прижался лбом к тёплым рукам царя. Прохладные перстни слегка обожгли кожу. — Я на столькие грехи соглашался, служа тебе. На столькие жертвы шёл… Рискнёшь ли ты ради меня? Или не люб я тебе? — поняв, какую глупость сказал, он попятился назад, широко распахнув глаза. Молчание царя насторожило. Но посмотреть на него Фёдор так и не решился. Грозный обнял его лицо ладонями и поцеловал макушку. Вдохнул запах васильков и заключил Басманова в объятия. — Прав ты, Федя. Нет никого вернее и краше. Ты мне люб и заслуживаешь всего, чего не заслуживает не один другой человек. В груди у Басманова запылал огонь. Сердце превратилось в одно огромное пламя. А вокруг него собрались все демоны, символизирующие грехи Фёдора: гордыня и похоть. Но он предпочёл отдать инициативу Грозному. Мало ли чем обернётся новая дерзость. Иван Васильевич подхватил его на руки и посадил себе на колени, жадно целуя его бледное лицо. Скинул с плеч кафтан. Фёдор нерешительно приподнял подол летника, обнажая худые ноги. — Чего же ты так скромен? — Царь запустил пятерню в копну чёрных волос и наклонил голову их обладателя так, чтобы его шея оказалась незащищённой. Одни бусы, бордовые и белые, окружили её. Свободная же рука опустилась под летник и скользнула по бедру к талии. — Разве не таким ты меня видеть хочешь? Могу и другим быть. Всё по твоей воле. Опасный мальчишка. Очень опасный… Ангельское лицо, с бархатистой кожей, роскошной причёской и очаровательной улыбкой. А глаза? На что способны его глаза? То хитро блестят, то коварствуют, то глядят по-детски невинно… Сколько жестокости видели эти глаза! И кровь помнят нежные руки. Этот юноша способен на что угодно. «Гнилая душа в прелестном силуэте». И в то же время… Никого храбрее в бою Грозный не находил. Никого ловчее, умнее и преданнее… Уж что не говорят о Басманове люди, он — дикий зверёк, потерявшийся среди суровых взглядов, пороков и роковых игр. Но и его можно приручить. Фёдор снял с себя летник и замер, давая царю вдоволь насладиться видом его тела. Как же было жарко в той одежде… От духоты кружилась голова. Свечи, стоящие неподалёку, очертили контуры его фигуры: покатистые плечи, изгиб ключиц и шеи. Их свет скользил по тяжело вздымающейся груди к животу. — Разрешишь? — Фёдор устроившись поудобнее, обвёл затейливым взором царские одежды. — Я хочу, чтобы ты остался доволен своим кравчим. Грозный кивнул, позволяя тем самым Басманову раздеть его. Тот, избавляя Ивана Васильевича от одежды, целовал обнажённые участки кожи. И чем дольше целовал — тем напористее. Пока вовсе не повалил его полностью голым на кровать и не примкнул лбом к области груди. Царь не был взволнован так же, как и Фёдор. Хотя, сердце всё же пропускало частые удары, когда его собственная плоть соприкасалась с чужой. Басманов удовлетворённо улыбнулся, отпрянув. Но нахальное выражение лица тут же сменилось удивлённым, когда его потянули за бусы и пристально посмотрели в глаза. — Зачем обманываешь? Не опытен же ты, вижу, — протолкнул в приоткрытый рот партнёра пальцы. Тот вспыхнул, неловко пятясь, но его придержали за талию. Прикрыв глаза, он всё же принялся облизывать их. — Давай сегодня ты побудешь Федей Басмановым. Обычным юношей, а не слугой… Мгновение и Грозный проник в Фёдора пальцами и выждав пару секунд, начал наращивать темп. Осторожно, не грубо… Так, что Басманов помаленьку стал расслабляться. Изредка вздрагивал с непривычки. Но всё же были ему приятны ласки царя. Краснел, точно опъянённый. С него сняли бусы и венок. Без них Фёдор казался таким… беззащитным что ли? Стоящий на четвереньках, взволнованный, с покрасневшими губами, жаждущих поцелуев и помутнёнными голубыми очами, которые он то закрывал, то умоляюще устремлял на Грозного. Когда ласки прекратились, облегчённо вздохнул. Пусть и были они лишь началом, от них уже в животе дружным хором порхали бабочки и щекотали напряжённые мышцы. Миг бездействия длился недолго. Грозный, крепко сжав бёдра партнёра, усадил его на себя и стал направлять — показывать, как лучше ему двигаться. Басманов иступлённо следовал за сильными мужскими руками. Он негромко скулил. Темп был издевательски медленным… Фёдор двинулся чуть резче, от чего тут же сорвался на стон. Но полученное наслаждение, пусть и стянутое болью, стоило того. Грозный усмехнулся, и пробежавшись подушечками пальцев по юношеской скуле, дал ему возможность действовать самостоятельно. Знал ведь, что робость Басманову несвойственна. Тот прикрыл глаза, с удовольствием придыхая, ощущая новые и новые прикосновения: как гладили его талию, массировали поясницу и область лопаток, ласкали грудь. Кожа, ставшая невероятно чувствительной, реагировала на каждое. Фёдор вздрагивал и шумно хватал ртом воздух. «Действительно опасный мальчишка…» То кроткий и немногословный, то страстный и азартный. Его беспринципность давала возможность удивлять партнёра, быть для него вечно интересным и неизученным. Мало красоты и матовости плоти. Без жгучести нрава они — ничто. Ускоряясь, Басманов и вовсе забывал как дышать. Все оттенки тембра изливались в протяжных стонах, переходя же на вздохи, Фёдор чувствовал, как горло сдавливает неумолимый жар. Тот тянулся по всему организму, насыщая собой лёгкие и дикое сердце. Царь, обняв партнёра за талию, повалил его спиной на кровать, а сам навис сверху. Басманов устремил исподлобья распаленный взор на него, устало улыбнулся, как делал это обычно, мило, но с лёгкой хитрецой, и обнял за шею. Новые толчки сливались в один единый чувственный порыв. Таяли звуки, контуры окружающего пространства и разгорячённые тени, пляшущие на стене. Запах плоти перебивал запахи древесины и воска. Те меркли, не успев до конца ощутиться. А лежа наконец в обнимку с Фёдором, Иван Васильевич и вовсе не замечал ничего вокруг, кроме замысловатых изгибов тёмных волос. Верным решением было подпустить его ближе… Басманов достоин этого. — Царский ты, Федя, цветок… — прошептал Грозный, гладя гибкую юношескую спину. Фёдор негромко промурлыкал, прижимаясь плотнее. В руке у него был небольшой василёк, выбившийся из венка. «Царский…» Никому при дворе не удавалось добиться столь сильной любви государя, как Басманову. Заслуженно ведь. Лишь завистники опровергали, ссылаясь на смазливые черты лица. Однако, сам Фёдор знал, через что ему пришлось пойти, прежде чем оказаться у самого сердца Грозного. Сколькими грехами запачкана его молодая душа… После рек крови, испещривших линии на ладонях, наконец последовала награда. Ласка. Самая желанная после пережитой жестокости. Но, как известно, привыкая, тяжелее отпускать. Отпускать и благосклонность к своей персоне, и прозвище «царского цветка». Фёдор ещё поборется за них. Боролся раньше. И будет до последнего вздоха. Бороться с такой яростью и мощью, что не заметит, как сгорит в синем, точно его глаза, василёк. Символ преданности, веселья и чуткого признания.