На своём месте

- Дети, а ну-ка внутрь! Кому сказано, дармоеды, а ну руки в ноги и живо домой! Зычный, немного басистый голос Маришки разносится по площадке перед двором, мигом настигая юрких детишек, совершенно не желающих возвращаться в крепость, но тонет в вое наступающей метели. Крупные белые хлопья снега засыпают, заносят все вокруг, и она чертыхается, силясь поймать этих разбушевавшихся негодников. Крутящийся рядом, словно огненный вихрь, Торбьёрн успешно помогает ей в этом нелёгком деле - ловить мелюзгу, а вот от сбившегося с ног и растрепанного Аконита помощи никакой нет - маленькие бесенята кружатся вокруг него и лишь путаются под ногами. Черти в обличьях детей мелькают вокруг да около, сбиваясь в стайки, словно птицы, создавая будто бы причудливые узоры и снова распадаясь, с верещаниями и писком носясь поодиночке. Маришка останавлиется в беззлобной, но раздражённой усталости, и с беспокойством глядит на небо, сквозь пелену заносящей все однотонной белой завесы, и жёлтые, с вертикальными узкими зрачками кошачьи глаза недовольно щурятся. Двое детей, которых она успела схватить, жалобно пищат в крепких объятиях ведьмачки - точь-в-точь едва открывшие глазки котята. А метель и не думает ослабляться или отступать, и ветер начинает бушевать всё сильнее... На улице уже не безопасно, и им давно пора внутрь - в крепость, в спасительное тепло. Маришка поворачивается к братьям, все также ловящим детей. - Торбьёрн, Аконит! Хватай уже каких попало, и потащили внутрь! Скоро всё занесёт! Аконит быстро ловит потерявшего бдительность мальчугана, стоявшего поблизости и, схватив того под мышку, бежит к зданию, выделяющемуся на фоне сверкающей и слепящей белизны своей громоздкой, но при этом изящной красотой - как никак, школа была эльфьей, хоть и большую часть ведьмаков всегда занимали бывшие люди. Торбьёрн и Маришка быстро переглядываются, хватая и держа ещё крепче пойманных детей и следуют за братом, делая вид, что внезапно позабыли об оставшихся на площадке ведьмачатах, которые, в очередной раз радостно взвизгнул, бросились врассыпную, наивно решив про себя, будто бы игра в салочки-догонялки продолжилась. Свет за приоткрытой высокой дверью странной, чарующей магией притягивает к себе, действуя словно огонёк на мотылька. Как же она похожа на этого мотылька сейчас... Маришка с облегчением выдыхает, забегая внутрь пустого входного помещения с высоким потолком и каменным полом, немного растрескавшиеся от времени, проходящих по нему постоянно ног и прорастающих из-под земли растений. Вертящиеся у неё на руках дети, человеческий мальчик и маленькая эльфка восторженно верещат ей на уши, и она разжимает крепкие объятия, позволяя малышам легко, словно кошкам, спрыгнуть на холодный пол входной залы. Все равно дети мешали стряхнуть снег с сапог. - Куда побежали, ботинки-то хоть отряхните! - Маришка, Торбьёрн, все здесь? Детей было больше, когда вы уходили. Она поднимает глаза на заговорившегося с ней высокого темноволосого эльфа со спокойным умиротворённый выражением лица. Бдительный и невозмутимый Гинваэль возникает как всегда из воздуха, с присущим ему и вероятно всем эльфам, особенно чародеям рассудительным хладнокровием глядя прямо в глаза. Ведьмачка ухмыляется ему в лицо, продолжая небрежно смахивать уже несуществующий на мощных сапогах снег. - Мы привели тех, кого смогли поймать, а остальные остались снаружи. Но их немного осталось. Придут, когда сами захотят, ты же знаешь этих детей. - возникший из-за её плеча Торбьёрн подаёт голос внезапно, как и всегда. Будь она моложе, она бы снова испугалась. Больше такого не будет. Не в этот раз. Ни в одни последующие. Она давно уже привыкла. - Давайте тогда внутрь - уже начался ужин, и думаю, вы не хотите опоздать. Я прослежу, чтобы остальные вернулись. Вы можете идти. Маришка благодарно кивает черноволосому эльфу, и тот неторопливо прикрывает глаза, расслабленно и пространно улыбаясь - типичный Гинваэль - в знак признания. Холодный воздух с улицы из-за незакрытой двери, обжигающий спину и начинающий сводить живот голод подгоняют её, и она, обтряхнув ещё раз ноги о порожек, следует за детьми вглубь, дальше по коридору на ужин. Ближе к свету. Опять, совсем как очарованный сиянием мотылёк. ~~~~~~~~~~ Погода ухудшается, и высокая, светловолосая эльфка беззлобно скрипит зубами, сидя на первом этаже у окна дешёвой таверны, попивая дешёвое пиво и глядя на завывающую снаружи пургу, набирающую силу. В такую непогоду идти куда-либо небезопасно, но она обещала вернуться к декабрю. Она не привыкла нарушать обещания. Тем более данные Ей . Мечтательный и немного тоскливый взгляд девушки, точнее - молодой женщины всецело прикован к окну и тому, что за ним происходит. Из раздумий эльфку не вырывает даже начавшаяся рядом заварушка двух пьяниц - покуда они не коснутся её столика, ей будет наплевать. Не обращая внимания ни на что вокруг, она не замечает и проживающих её насквозь глаз из другого угла помещения. Внимательные зоркие глаза осматривают красивый утонченный профиль женщины, останавливаются на песочных, вьющихся до плеч волосах, не прикрываемых темным капюшоном. Глаза выискивают у неё на груди медальон, принадлежность к Школе, но не находят знака. Гадать приходится не сильно много - в этой местности, в этом королевстве есть всего две ведьмачьи Школы - Кота и Грифона. Эльфы, по слухам, встречались только в одной из них... - Девушка, разрешите подсесть? Он с тайным удовольствием отмечает про себя, как резко она развернулась в его сторону, и как сузились её глаза с вертикальными, словно бы у змеи или кота зрачками. Глаза были нетипичного, аквамаринового с желтизной цвета, напоминая собой спокойное, умиротворенное море. Сейчас это море готовилось к шторму. - Чего надо? Он не ожидает, что её голос будет таким... Странным. Не соответствующим её внешность. Но не всё ли равно? Перед ним ведьмачка, и ему должно быть наплевать, какой у неё голос. Мутации могут сделать с организмом многое, и даже если она выглядит эльфкой, таковой она уже давным давно (или недавно?) не является. Морские глаза смотрят на него с холодным упрёком, словно стараясь проткнуть насквозь остротой своего взгляда. Он лишь самодовольно смеётся. - Так надо-то чего? Заказ какой? Ежели нет, то можешь свалить куда подальше. Не отнимай моё время. - Мне казалось, ты не занята... - Я размышляю. В отличие от некоторых, мне это дано. Он снова смеётся - ей кажется, что наигранно - и весело смотрит на неё, накручивая на палец длинный ус. - Нет, дорогая моя, у меня к тебе не заказ, у меня к тебе... - Тогда проваливай. - Я не договорил... - Не важно. Пошёл отсюда. - Ты так груба, а я к тебе - со всей душой. - Значит, душа твоя не так хороша. И говорить с тобой я больше не хочу. - Говорить не хочешь, а говоришь... Взгляд ведьмачки становится истинно высокомерно-раздраженным, и смотрит она него, как на грязь под ногами, но он не сдаётся. - Видишь ли... - Не вижу. - У меня к тебе дело... - Ты глухой или тупой? Сказано было проваливай. - Ну милая моя, ты только послушай... Лучше бы ему не касаться её открытой руки. Он не успевает и моргнуть, когда она резко вскакивает с места и выбивает у него из-под ног лавку, заставив больно упасть на пол. Её движения настолько резки, быстры и точны, что он лишь краем глаза замечает ловкое движение её рук - и вот уже у него на шее широкий кожаный ремень, на руках его больно стесняющая веревка, а самом он самым позорным образом нагнут и полулежит на присыпанном колючей соломой не первой свежести полу, задом кверху. Бурлившая хоть как-то до этого, хоть и вялая жизнь таверны будто бы остановилась совсем, затаив дыхание, и он чувствует глаза окружающих, обращённые к нему. Такой стыд! Ведьмачка тянет на себя ремень, прижимая его одновременно сапогом к полу, и он начинает паниковать, задыхаясь. Короткий смешок, и женщина наклоняется к нему поближе. - Зря ты это сделал. Зря коснулся меня. Он понимает это и сам, чертыхаясь и кроя матом весь белый свет и мать данной необычайно грубой особы. Его, Феникса Мацкевича, крупного вора и великолепного негодяя, нагнула раком какая-то эльфская выскочка? Стыд и позор на его прекрасную голову! Феникс кряхтит на полу, пытаясь размять и выпутать из веревки руки - самый свой драгоценный инструмент, помимо конечно своего языка, но она не даёт ему спуску, сильно давая ему ногой по заднице и больно ударив промежностью об пол. Из глубин зала слышатся смешки, быстро затихающие под взглядом женщины. Она наклоняется над ним, совсем близко к его уху - настолько, что он чувствует её теплое дыхание и жар её тела - и его тело вздрагивает, покрываясь приятными мурашками от её хриплого, отнюдь не подходящего (по мнению самого Феникса) данной особе голосу: - Так чего же ты хотел, фраерок? Он сглатывает вязкую слюны, и запинающимся жалобным голосом, старясь надавить на жалость - в конце концов, он говорит с женщиной! - просит её: - Милостивая госпожа! Я совершенно.. - Меньше слов, больше дела. Что ты от меня хотел? - Договориться! - отчаянно уже кричит Мацкевич. - Кое о чём... - Ну? - Ваши мечи... Я все объясню! - Мои мечи - мечи ведьмачки. Они не продаются, и точка. - Но вы не понимаете... - Ты мне надоел. Обитатели и свидетели таверны с жадным интересом наблюдали разворачивающуюся у них на глазах драму. Мацкевич был известным в этом крае шарлатаном и пройдохой, и большую часть времени находился безнаказанным, скрываясь от закона, дуря людей, но особо-то и не мешаясь - окружающих бесила его дурь, но к местным он не приставал, чаще разводя прекрасных незнакомок, которым не посчастливилось с ним познакомиться. Ведьмачка была неместной - но даже у самых отпетых и конченных мужиков не хватало самодурства полезть на ведьмака. Тем более на женщину. Женщины-ведьмачки Школы Кота славились, как и вся Школа, дурным характером и буйным нравом, но в отличие от мужчин, имели гораздо больше жертв, и лезть на рожон, буря ведьмачку было чистой воды самоубийством. Феникс Мацкевич этого не знал, а предупреждать его никто и не собирался. Разворачивающееся зрелище того стоило, и на помощь ему никто не спешил, хоть он и взывал пару раз к совести людей и просил помощи. Ведьмачка и человек исчезли, скрылись в бушующей пурге, оставив за собой раскрытую настежь дверь, кучку снега на пороге и две опрокинутые лавки за тем столом, где сидели эти двое. Ведьмачка вскоре вернулась, как ни в чем не бывало, вернула на место лавки, допила пиво, оплатила, к её чести, и напиток, и небольшой погром, и скрылась опять на улице, когда непогода чуть более утихла. В той таверне больше её никогда и не видели, как и Феникса Мацкевича. Последний впоследствии навсегда пропал, и разные о нём ходили слухи - кто говорил, что ведьмачка пришибла в амбаре местном, кто говорил, что она его взгрела, а он ушёл сам и ступил на путь жизни праведной; так или иначе, в том месте, в той местности о Мацкевича больше не слышали. А ведьмачка ушла своей дорогой - к себе домой. ~~~~~~~~~ Маришка недовольно зарычала, и перевернулась на другой бок, когда Торбьёрн с силой потряс её во второй раз за плечо. На рыжего мужчину уставился недовольный взгляд сонных жёлтых глаз, и он потряс её ещё сильнее. Маришка отмахнулась от него, отпихнув и повалив на пол одной рукой, и рыжий ведьмак громко, по-доброму захохотал. Она присела на кровати и, скрестив могучие руки на такой же могучей груди, с вызовом глянула на лежащего на полу собрата. Горящее жёлтые глаза смотрели в упор на такие же жёлтые, с весёлыми зажигательными искрами глаза напротив. - Чё припёрся-то? Не видишь - я сплю. - Это-то я видел. Не сразу тебя разбудил, сестрёнка. Крепко ты спишь - басовитый, словно шелковый голос приятно смеётся над ней, невольно заставляя улыбнуться и по-кошачьи прищуриться. - Ладно, шутки в сторону. Зачем пришёл? - У меня для тебя сюрприз. Пойдем за мной. - Куда? - И оденься потеплее. - Издеваешься. - Ты невероятно проницательна. - Шутки в сторону, Тор. Правда, надо-то тебе что? - Мне надо? Мне не надо. - Да хорош юлить, волчок хренов. Чё разбудил меня? - Одевайся - сама увидишь. И не пожалеешь. Она с протяжным стоном падает на чуть скрипнувшую кровать и закрывает глаза, наигранно делая вид, что спит. Рыжий ведьмак снова смеётся, хитро глядя на неё до тех пор, пока та не открывает глаза, чтобы убедиться, что тот всё ещё не ушёл. Теперь её черед смеяться. Томно приложив руку во лбу, она протяжно вздыхает изображая, очевидно, богатую вдову со своими бедами, к сожалению, но к его веселью не зная, как богатые вдовы себя ведут на самом деле. - Ах, как же ты меня заколебал! Все не уходишь и не уходишь, и цель твоего визита мне не известна... О, невоспитанный мужчина, подите прочь! И не мешайте девушке нормально спать. - Кстати о девушках... Раз ты не хочешь оторвать свой без сомнения шикарный зад от матраса, то одной такой девушке придется дрожать и ждать тебя внизу. Одной очаровательной эльфке со взглядом таким, будто смотрит она не на живое существо, а на гниющий обосранный труп. Каким же удовольствием может быть наблюдать, как твоя названная сестра, до этого лежавшая мешком картошки на кровати, резко вскакивает и со скоростью молнии начинает одеваться, спешно натягивая не той стороной простую рубаху, скача на одной ноге в штанах и попутно пытаясь влезть рукавами в куртку? Торбьёрн не знал, на какой степени простых радостей это было, но комичностью зрелища искренне наслаждался, даже и не пытаясь помочь. Когда наконец Маришка оделась, она сама же и потащила его к выходу - правда, не в ту сторону, совершенно не интересуясь, с какой же стороны та девушка, к которой она так спешила, пришла. С конюшни им пришлось разворачиваться и идти другим путём, но идти было не долго - всю крепость они знали, как свои пять пальцев, а когда же хочешь с кем-то встретиться, открываешь в себе невероятные возможности относительно быстроты своего бренного тела в этом пространстве. Казалось бы, прошла всего пара минут, как они снова стояли у двери с площадки, на которой сегодня ловили детей. Рука, за которую непрерывно тянула нетерпеливая сестра, начинала отзываться несильной, но противной болью, и он потянул руку на себя, стараясь освободиться от цепкой хватки сестрёнки, впрочем тщетно - держала Маришка крепко, а отпускать не собиралась тем более, и пришлось смириться. Однообразность окружающего интерьера вокруг наскучила, и ведьмак обратился взглядом к пейзажу за окном, надеясь подвзбодриться, что, в прочем, было зря - метель за окном заметала всё вокруг, и скудные фрагменты леса, иногда вырывающиеся из белой пелены, скуки не разбавляли. Внезапная остановка застала его врасплох, и он врезался в ведущую его Маришку, тут же собираясь отругать её за невнимательность, как вдруг увидел причину столь неожиданного ступора. Причина стояла, скромно потупив глаза, около входа с задней части крепости, и смотрела в пол, на принесённый на сапогах снег. Торбьёрн почувствовал, как у стоявшей вплотную к нему Маришки перехватило дыхание, и усмехнулся в жгуче-рыжие усы и бороду, отвернувшись к стене. - Я это... Лучше вас оставлю, девочки. У меня ещё дела есть. Спокойной ночи. Женщины сделали вид, что не слышали его слов. А может, и правда не слышали - всё их внимание было поглощено, сосредоточенно только друг на друге. Когда дверь на противоположном конце зала негромко захлопнулась, обе сорвались с места и кинулись в объятия друг друга, попутно терясь одна об другую. Маришка зарылась носом в эти восхитительные пшеничные волосы, всегда спутанные и иногда похожие на гнездо, и вдыхала столь родной и столь чужой одновременно запах. Маво, её Маво пахла травами, снегом, по́том, дешёвым пивом и немного кровью - к счастью, не своей, чужой, и Маришка внутренне вздохнула с облегчением. Мавоернин в силу роста и косы Маришки не могла в ответ зарыться в волосах Мари, но всё же она прижалась к ней, припав к шее и ключицам женщины и также вдохнула до боли знакомый запах. Маришка всегда пахла по́том, о, этот запах никогда не выветривался и не пропадал, Маришка даже переживала из-за этого... Но потом все привыкли, и особенно Маво, и даже этот запах стал для неё притягательным, таким знакомым... Маришка не пахла так, как остальные - Мавоернин была ведьмачкой, и конечно, могла это подтвердить. Маришка пахла костром и немного дымом, различными травами для зелий, она пахла недавно приготовленной едой и смазкой для мечей - и эти казалось бы обычные в ведьмачьей жизни запахи сводили её с ума. Как долго она ждала встречи с ней... Наконец, они отстраняются, однако перед этим кажется, что прошла целая вечность, когда они стояли вот так, обняв и прижавшись друг к другу. Мавоернин небрежным движением зачесывает за ухо сбившуюся прядку волос, и Маришке кажется, что её сердце пропустило удар или два. Такая красивая, такая прекрасная... и вся, практически вся принадлежит ей... Разве не в этом счастье? Но им уже пора заговорить. Столько времени смотреть, любоваться друг другом - и ни слова не сказать. Страшный, недопустимый непорядок. Наконец, они нарушают тишину, когда Маришка мягко проводит кончиками пальцев по щеке Маво, глядя с замиранием сердца, как эльфка отвечает на эти движения как кошка, ластясь и касаясь своими руками её руки. - Ты вернулась. - Я вернулась. - Ко мне? - К тебе. - Чтобы быть со мной? - Чтобы быть с тобой... - Ты... Как всегда не многословна. - Я как всегда... Звонкий, живой смех Маришки прорезает угрюмую серость и пустоту помещения, и она улыбается нежно, заботливо, глядя на свою эльфку-ведьмачку, и Маво чувствует, как у неё пересохло в горле. - Маво, Маво... Моя Ягодка... Я скучала по тебе. Рада, что ты жива. Ну, что стоишь, как неродная? Давай, не топчись здесь, пошли внутрь, я тебе принесу еды с ужина. Надо будет попросить приготовить тебе еды... Голодная небось, а? Хорошо, что ты вернулась до того, как начался бы кромешный адище из снега. Буря же собиралась, а ты вовремя пришла. Ну, идём же, чего же ты стоишь, дурнушка ты моя? Маво позволяет взять себя за руку и повести вперёд за собой, по невероятно пустым, знакомым до боли залам, коридорам, лестницам, поднимаясь все выше и дальше вглубь крепости. Она позволяет снять с себя верхнюю, промокшую до нитки от снега одежду в комнате Маришки. Позволяет одеть себя и провести через в уже опустевший громадный обедный зал, чтобы попасть в кухню, не такую огромную, но всё с теми же высокими потолками, уходящими в небо, где остаются только они вдвоём у заженного, трещащего поленьями камина. Мавоернин ест горячий, обжигающий суп с копченостями, не помня, когда она в последний раз ела что-то подобное, просто восхитительно вкусное. Может быть, именно здесь... Наверняка. Никогда, ни в одной таверне, ни в одной корчме она не ела подобной еды, как здесь. Дома... Она дома. Маришка отводит её к себе в комнату, и она вспоминает, как совсем недавно, будучи несмышленной малышкой, мечтала о своей собственной комнате. Когда она выросла, она узнала, что у взрослых есть свои, отдельные комнаты, и есть общие - для тех, кто остаётся в крепости считай навсегда, и тех, кто выбирает свой путь скитаний по всему миру, в поисках чудищ и заработка. Правда, в последнее время ей редко попадались те, кого и люди, и нелюди называли монстрами, чудовищами. Чаще её заказами были жители городов, деревень, сёл... Те, кто на самом деле представляли больше угрозы, чем какой-то там несчастный утопец.... Но сейчас бы думать о каком-то утопце, когда рядом есть Она - Маришка, здоровая, теплая, жизнерадостная, такая родная и по-домашнему уютная... Она так давно не была дома. Она так скучала. Она столько пропустила, и наверное, уже забыла. Но теперь, она вернулась, и у неё есть прекрасный шанс наверстать упущенное здесь. Но это на завтра, на следующие дни. На всю зиму, и пока не сойдут снега. Она будет жить тут. С Маришкой. А сейчас, лёжа в одной кровати со своей сопящей, такой прекрасной девушкой, Мавоернин чувствует себя на своём месте. Она чувствует себя хорошо, прекрасно, позволяя себе провалится в мягкий, спокойный сон, пока за окном воет снежная пурга. Здесь, в тепле и уюте, она наконец-то нашла своё место в этом мире. Всего лишь то надо было вернуться домой.