***
В космосе нет времен года: нет зимы и лета, нет весны и осени. Да и какие времена года могут быть в бесконечной пустоте, в которой лишь изредка попадаются сгустки так называемой звёздной пыли, да голые, мёртвые металлические камни? Есть только холод и ты сам. Да вот в твоём разуме тоже раскинулся целый космос из мыслей, образов и чувств. Получается, отдельно существует лишь холод… Если Вселенная располагает безграничным запасом времени, это не просто означает, что может произойти всё, что угодно. Это означает, что всё когда-нибудь действительно произойдет. Противный вопль сирены уже давно утих, оставляя за собой иллюзорное повторение в усталом мозгу. Ван Нан бесцельно бродит по пустым отсекам корабля, надеясь услышать что-то помимо гудения двигателей. Надеясь, что это что-то будет человеком. Воспоминания о безжизненном теле Принцессы то и дело всплывают в памяти, вызывая волну неприятных мурашек по коже, но отчего-то пропадают столь же быстро, сколь и падающие звёзды обычно видны с поверхности планет. Очередная из ряда одинаковых дверей с тихим шипением открывается, пропуская Джа в небольшую комнату с великим множеством разных кнопок, рычагов и прочих неизвестного назначения приборов. Наверное, это что-то вроде комнаты управления. Может, в таком случае можно… Парень не успевает додумать свою мысль, как слышит глухой щелчок и всё пространство вокруг погружается в беспросветную темень. А с её приходом в страшилках на охоту всегда выходят монстры. Говорят, звёзды бывает видно только во тьме. Вот только Ван Нану абсолютно не до мерчающих миллиардами драгоценных камней небесных светил. Ведь сами тени, заподозрив его одиночество, оживают и дразняще бегают по стенам. Словно призывая своего настоящего хозяина. Откуда-то снизу веет ледяным воздухом. Вентиляция поёт свои тихие песни слегка заржавевшими лопостями. Или кто-то хрипло дышит в ней, и эхо разносит сей звук по всеми кораблю. Это всё игра воображения, игра воображения, уверяет себя Джа. Он один. Никого помимо него здесь нет… Но тогда почему тьма в коридоре словно становится гуще, а неясный шелест — громче? Где-то отчётливо на железное покрытие падает капля. За ней ещё одна. С ровным, слишком ровным интервалом. Ван Нан забывает как дышать, когда в дверном проёме ясно вырисовывается тёмная, скрюченная в неестественной позе фигура. Её ноги с лязгом скрежечуть по полу, а изогнутые руки в немом приглашении тянуться прямо к парню. Дыхание существа абсолютно бесшумно, что зарождает надоедливую мысль о его потусторонности. Джа пятится назад, но дальше — прочное стекло, а за ним пустота. Правда даже её он предпочёл бы охотнее, нежели чем «объятия» скрюченного, что железной хваткой смыкаются на его шее. Рот непроизвольно раскрывается для надрывного крика о помощи, но ни один звук не вылетает наружу — существо в одно мгновенье закрывает его своей отвратительно склизкой рукой и тихо-тихо шипит в опасных нескольких сантиметрах от уха. Когда же пронзительно-синие даже в полной темноте глаза резко оказываются так близко, сердце Джа описывает неимоверный кульбит, позже пускаясь в известный только ему пляс. И Ван Нан понимает, из-за чего это — страха обнаружения неизвестным убийцей или тихого, но оттого не менее явственного запаха дикой орхидеи, коим с ног до головы пах Агеро. Внезапная радость быстро сменяется сводящим живот беспокойством, когда «слизь» с пальцев синеволосого попадает на язык, посылая в мозг сигналы о душном, приторно-сладком и одновременно невыносимо солёном, металлическом вкусе свежей крови. Одежда пропитывается ею в тех местах, куда особо сильно прижимается раненый. Однако времени для расспросов не остаётся, когда гул в вентиляции становится сильнее, а в голову впервые закрадывается кажущаяся изначально абсурдной мысль: а что если «охотник» не один? Как они оказались в тёмном коридоре, Джа не помнит — на него обрушивается целая какофония самых разных шумов. Знакомых с детства, понятных и совершенно чужеродных, из-за которых внутри расползается липкое чувство. Ван Нан перекидывает руку Агеро через свою шею, удерживая второй рукой того от падения в другую сторону. Ему сейчас совсем не хочется думать о том, что напало на синеволосого так, что тот сейчас еле передвигает ногами. Кажущийся неестественно громким шелест одежды и предательский скрип обуви эхом раздаются в тёмных отсеках корабля. Протяжный стон металлических конструкций в собственной манере напоминает о тебе о непродолжительности существования чего угодно. Стокаты электроники больше не глушат, лишь тихонечко гудят в аварийном режиме, не давая тебе прежде временно умереть от нехватки кислорода. Где-то в отдалении слышится жутковатый шваркающий шорох сломанной рации, что наверняка была выронена в попытке убежать от кого-то. И, скорее всего, попытке тщетной. Джа прижимает синеволосого ещё крепче к себе, когда тот в очередной раз громко спотыкается. Слишком громко. Опасно. Сзади поначалу тихо, а затем всё отчётливее и отчётливее возникает неприятный, чужеродный скрежет. Невписывающийся, слишком живой. И словно капля воды, бьющая в одну точку лба приговорённого к казни, каждая секунда, каждый добавившийся к воспроизведению звука в твоём воображении коготь ещё больше усугубляют ситуацию, вызывая ощущение той самой первородной жути. Один раз уже услышав этот звук, ты больше не перестанешь думать о том, что это, откуда оно. Всё окружение шепчет тебе в уши, потихоньку подталкивая к безумию. Теперь звук осыпающейся краски со старых мест обшивки кажется топотом маленьких паучьих лапок, шелестом тараканьих крылешек, а мерное бульканье в лабораторных пробирках становится чуть ли не предвестником появления чего-то неземного, стоящего в разы выше над человеком. Выражение «Я боюсь себе даже представить» — в корне неверно. Ведь люди боятся, потому что представляют. Сзади резко усиливается отвратительно лязгающий и одновременно мягко шуршащий по полу звук, и на этот раз уже Ван Нан махом прижимает синеволосого к стене, ловя судорожный вздох, слишком поздно вспоминая о ране Агеро. Они тихо — настолько только это возможно — сползают вниз и сталкиваются лицом к лицу. Пульс Джа уже на пределе и, кажется, слышен не только человеку напротив, но и эхом разносится по всему кораблю, выдавая их присутствие. Где-то за спиной слышны те чавкающие, хлюпающие звуки, а также — тихое, прерывистое дыхание. Такое, словно это нечто, в извращённом смысле, хихикает себе под нос. Всё в теле отчаянно хочет сжаться в один единственный атом, когда оголённой голени почти что эфимерно касается какое-то мокрое насквозь подобие шерсти. Это определённо конец, думает парень. Однако не успевает он придумать тысячный вариант своей непременно долгой и мучительной смерти, как в паре метров слышится лёгкий, практически невесомый, но такой спасительный щелчок дверцы вентиляции. Не заметило. И Ван Нан вдруг, с тихим выдохом облегчения повернув лицо к синеволосому, сталкивая их носами, почему-то очень смущается, хоть и понимает, что они прячутся от убийцы. Космос — ох, как сильно неподходящее место для разговоров о любви. Как, впрочем, для любых разговоров. Это всё равно что громко смеяться в огромном соборе или пытаться вальсировать под гимны. Несуразно, глупо. Поэтому, наконец оставшись в более-менее полной тишине, Джа произносит другой вопрос, мучающий его уже долгие минуты, а, может, — десятки. － Почему никто не чинит свет? － вжимается самими губами прямо в ушную раковину синеволосого и, морщась от ощущения неестественно холодных серьг, на грани паники шепчет, － Не молчи, пожалуйста. － Ван Нан. － хриплый голос еле внятно слышиться где-то в районе груди, в то время как его обладатель сжимается от, очевидно, боли всё сильнее, － Что если все остальные просто-напросто мертвы? Нервы сжимаются в единый пульсирующий комок. Когда пугающая мысль появляется в твоей голове — одно, но совсем другое, когда кто-то её озвучивает тебе… Иногда тишина бывает очень громкой. Впивается в уши настолько сильно, что её так и хочется нарушить чем угодно, лишь бы она прекратила порождать новые, новые несуществующие звуки. Дьяволица вступает в сговор с твоим воображением, выпуская на свет самые немыслимые, жуткие спекуляции. За каждым поворотом ты ожидаешь увидеть притаившегося охотника. Охотника, что охотится на тебя. Сами стены, потолок почти осязаемо давят, сжимаются, при этом безжалостно эхом разнося твоё сбившееся уже давно дыхание повсюду. Глухие шаги становятся мерилами расстояния, когда для глаз и ушей оно становится бесконечным. Дороги назад больше уже точно нет. Воображаемая шкала эскалации ужаса резко подскакивает ввысь, когда ты впервые видишь то самое нечто, о существовании которого вопила самая дальняя, конспирологическая часть твоего мозга. Или, по крайней мере, убеждаешь себя в том, что ты это видишь. Впереди стоит высокий, тощий силуэт. Просто тихо стоит, словно гадая — нападать сейчас или ещё немного «поиграть»? Когда обострённое обоняние ловит ясный, уже знакомый запах, ты понимаешь — за покрывалом очевидной жути скрывается нечто более страшное. Существо стоит в луже свежей человеческой крови, мерно покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, что оно уничтожило символический озоновый слой полотна логики и реальности мира. Бессменная Немезида невиновных грешников. Но ещё мгновенье — и оно исчезло. Может, это и вправду лишь игра воображения? Громкое, прерывистое дыхание синеволосого сообщает, что попытки повесить всё на выдумки — лишь непринятие проекции кошмарной правды неокрепшим разумом человека. Монстр действительно существует. Последние метры до отсека с электричеством Ван Нан преодолевает бегом, практически на руках неся полуживого синеволосого. Плевать уже на шум от топота ног и чертыханий, плевать на высокий, неестественный крик твари в отдалении. Плевать, плевать, плевать. Почему-то Джа уверен, что как только свет будет вновь возвращён в этот мир, все снова будут в безопасности… В темноте склизкие провода больше походят на извивающихся, разбухших червей-паразитов, но парню на это всё равно. Ощущение скорого спасения заставляет голову кружиться в хороводе радости и ужаса… Краем глаза он замечает какое-то движение, а через секунду — явственно ощущает холодное дуло пистолета у себя на виске. Эйфория спадает и Джа слышит, как синеволосый коротко хмыкает, выпрямляясь во весь рост. До парня внезапно доходит — то была не кровь Агеро. На этот раз выдаёт непроизвольный смешок уже он сам. Смешно. Действительно смешно. Бояться кого-то неземного, имея под боком монстра не менее опасного. Дойдя до конца, люди всегда смеются над страхами, мучившими их в начале. Но тихий смех в секунду прекращает звук взведённого курка, заставляя на этот раз взывать к мертвому уже десятилетиями божеству, отголосками разума принимая свою нежную обречённость. Звук выстрела оглушительно прорезает тишину космического корабля, погружая спустя мгновенье в неё ещё больше…***
На пол летит телефон с мигающей надписью «поражение» и аватарами синего и белого космонавтов. － Козёл, я тебе верил!