Волна бежит на этот берег

С тобой мне больше здесь не тесно И ковш на небе встал на место

— Оля Николаевна, ты там что, наслаждаешься каждой ступенькой? А ну-ка, давай, не филонь! — Ну Иван Степанович! — страдальчески тянет Ольга, от возмущения переходя на некогда привычную форму имени-отчества. — Вот объясни мне: неужели нельзя было заранее поинтересоваться, что здесь за дорога? И хотя бы предупредить? Спуск к морю от Ливадийского дворца оказывается для неё нелёгким испытанием. Уже минут двадцать, если не больше, Ольга осторожно ступает по потрескавшейся каменной лестнице, одной рукой приподнимая подол длинного платья, а в другой держа любимую широкополую шляпу, которую неизменно брала с собой на юг ещё со студенческих времён. — Ля, и я теперь виноват! Я, что ли, предложил тебе идти в этих шпильках? Да разве же это шпильки, думает Ольга — так, босоножки на небольшом каблуке, которые она имела неосторожность надеть сегодня утром. Когда на очередном повороте каблук подворачивается и Ольга чуть не теряет равновесие, она не выдерживает и, направившись к ближайшей скамейке, безапелляционно заявляет: — Всё, ничего не хочу знать, у меня есть законные старческие пять минут на отдых. Мало мне, что ли, подъёма в гору каждое утро… Иван обречённо стонет, но поднимается на один пролёт вверх и садится рядом. Ольга пытается отдышаться и обмахивается шляпой вместо веера, даром что пробивающееся сквозь кроны деревьев сентябрьское солнце не столь палящее, как в летние месяца. Идея сбежать ото всех и провести последнюю неделю Ольгиного отпуска в Ялте пришла им в голову спонтанно и практически мгновенно была воплощена в жизнь, пока кто-то из них не начал излишне сомневаться и не передумал. Так странно было вернуться сюда после всего, через что им пришлось пройти. Этот город словно принадлежал их прошлой, безвозвратно утерянной жизни, когда, приехав навестить внучку в Артеке, они могли вдруг решить остаться на море до конца лета, на одном энтузиазме открыть гостиницу, разругаться и помириться с соседкой, а затем благородно обчистить бывшего мужа той в местном казино. Здесь же Ольга с Юрой после трёх с половиной месяцев развода (непростительная глупость, за которую ей до сих пор стыдно) сыграли вторую в их жизни свадьбу, под возмущённые вздохи Ольгиных родителей и растроганные улыбки четы Будько. Страшно подумать, скольких участников тех событий уже нет в живых. Теперь они нарочно стараются не забредать в район, где провели то памятное лето, хотя и селятся неподалёку — в одной из новостроек на окраине города, в двух шагах от полудикого пляжа с покосившимися навесами. Как рассказывает им кто-то из местных, пляж пришёл в запустение после закрытия некогда популярного пансионата на горе; туда же прямо от моря ведёт поломанная канатная дорога, которую, кажется, никто не собирается чинить, равно как и ликвидировать зависшую между домами кабину. Вместо обещанного вида на море их балкон выходит аккурат на неё — Ольга так и не поняла, их ли это ошибка (она бронировала жилье в такой спешке, что могла и недоглядеть), или же во всём следует винить хозяина квартиры. О специфике местных дорог их тоже никто не предупредил: как оказалось, чтобы попасть в город, нужно сначала подняться по крутой горе, а затем идти вдоль шоссе без обочин, рискуя стать жертвами какого-нибудь безумного мотоциклиста. Впрочем, во всём можно найти свои плюсы: море здесь чистейшее, туристов значительно меньше, чем на обустроенных пляжах, а по мелкой гальке совсем не больно ступать босиком. Если бы не эти бесконечные подъёмы и спуски!.. Даже в самой удобной обуви Ольга готова совершать их, лишь крепко вцепившись в Ванину руку. Он же постоянно норовит куда-нибудь залезть или пройти в неположенном месте через непроходимые заросли, а ещё обязательно спуститься к морю, где бы они ни оказались. Она не припоминает, чтобы в то крымское лето Иван столько времени проводил у воды — скорее, это была её привилегия, — а сейчас его тянет на побережье словно магнитом. И Ольга непременно идёт следом, каких бы физических усилий ей это ни стоило. Но повозмущаться-то можно, хотя бы иногда? — Поразительно, откуда в тебе столько энергии? Ты же меня старше на несколько лет! — Даааа, хилая мне попалась компаньонка, — задумчиво тянет он. — А я ведь ещё и пью, и курю… — Вот именно! — А Ивана Будько так просто не возьмёшь! Я тебе, Оля Николаевна, всегда говорил, что твой ЗОЖ — фигня полная. В ответ Ольга недовольно фыркает и отводит взгляд. Крыть ей нечем: они с Ваней оба убедились на горьком опыте, какая упрямая вещь генетика, и максимум, что может сделать пресловутый здоровый образ жизни — отложить неизбежное на несколько лет. Минуты две они сидят в тишине, а затем Иван, словно понимая, что наговорил лишнего, как-то виновато ухмыляется и касается её плеча: — Ну ладно, прости, я не то хотел сказать. Мы ж это, редко с тобой куда-то выбираемся вдвоём. Вот я и не привык до сих пор: какой у тебя темп, понимаешь ли, на какие маршруты сил хватает… — Так за чем дело стало, пригласи меня на свидание, как джентльмен, — она нарочно выделяет последнее слово, надеясь поддеть его и одновременно польстить. — Как вернёмся, можешь культпоход какой-нибудь организовать. — Ага, и мы в первый же день в этом походе помрём с голоду. — Культ-поход, Иван Степанович! — Ольга пропускает его выпад мимо ушей. — Культурное мероприятие! В театр сходим, в музей. Или потанцевать, прости Господи. Ну что вы как маленький? — Да ладно, понял я! — отмахивается Иван. — Что ж ты меня, совсем за деревню, что ли, держишь? Но танцор из меня никудышный, так что лучше в музей. Помнишь, как мы с тобой вместе внуков по музеям водили на День Победы? — Да уж, — усмехается она. — А потом полдня просидели в кутузке. Ты же у нас сама предприимчивость! Незаконное проникновение в музей, закрытый для немецкой делегации — такое забудешь! — Ну… да, ситуация немного вышла из-под контроля, — неохотно кивает он. — Зато детям сколько впечатлений сразу! Есть, что вспомнить! Они оба смеются, хотя понимают, что углубляться в эти мысли всё же не стоит. Ольга вдруг вспоминает, как испугалась за него тогда, услышав по телевизору новости о найденных боеприпасах и пострадавшем хозяине огорода, и как они с Сашей сорвались в Кучугуры буквально в пижамах, чтобы обнаружить Ивана, весело играющего на баяне военные песни. Пройдёт всего три года, и она так же, бросив все дела, сорвётся на его встревоженный звонок, вот только исход ситуации будет совсем не весёлый. Глубокий вдох на раз и выдох на семь, чтобы остановить непрошеные слёзы. К счастью, Иван уже протягивает ей руку и интересуется бодрым голосом: — Ну что, Оля Николаевна, готова дальше покорять вершины? — Между прочим, мы спускаемся вниз, — отвечает она, но с готовностью принимает его помощь. — Так нам ещё потом в обратную сторону идти! — парирует Будько. — И будешь ты как в той песне: «Лезу я на гору, как дикая коза, лезут от усталости на лоб мои глаза», — последнюю фразу он пропевает на какой-то смутно знакомый заезженный мотив. — О Господи! Но Ольга уже довольно улыбается, и остаток пути они проходят, держась за руки, лишь изредка обмениваясь короткими репликами. Последний лестничный пролёт — ржавый, увитый плющом, с указателем на дворец — почему-то кажется ей особенно символичным. Следы былой роскоши, навсегда разрушенного мира, от воспоминаний о котором всё равно не получается убежать. Сам ливадийский пляж оказывается гораздо цивилизованнее, чем их заброшенный, но народу и здесь немного — несмотря на ясное небо, море сегодня сильно штормит. Ольга с облегчением скидывает босоножки, снимает норовящую слететь с головы шляпу и придавливает её сумкой, а затем пытается собрать растрепавшиеся на ветру волосы в пучок. Море оглушительно гудит от ударов о волнорезы; несколько отчаянных смельчаков стоят по пояс в воде и пытаются поймать встречные волны, иногда нарочно играя со стихией в поддавки и позволяя выбрасывать себя на берег. Ольга вдруг пугается, что Иван захочет к ним присоединиться или того хуже, её начнёт уговаривать, но тот благоразумно стоит чуть поодаль и курит, глядя куда-то за морской горизонт. Стоило им выйти на берег, как он сразу же затих и помрачнел: закончились остроумные реплики в её адрес, беспечная улыбка слетела с его лица — оно стало каким-то пугающе серьёзным и непроницаемым. Ольга слишком хорошо знает это его состояние, как и возможные последствия, если не предпринять спасательных мер прямо здесь и сейчас. Будь они в Кучуругах или у неё дома, Ивана следовало бы усадить за стол, поставить перед ним бутылку виски или ещё чего покрепче, взять за руку и просто позволить выговориться. В конце концов, за его умением открываться перед ней и высказывать вслух все свои переживания и страхи стоял не один год их упорной работы. Но виски под рукой нет, и Ольга делает то, что в её силах: подходит сзади и обнимает. Сперва осторожно, а затем, не встретив сопротивления, прижимается крепче, сцепляя руки где-то в районе его грудной клетки и прислоняясь щекой к его плечу. Их негласный способ сказать: «Я здесь, рядом с тобой, что бы ни случилось». Он весь как натянутая струна, но её жест считывает безошибочно, и Ольга чувствует, как его спина постепенно расслабляется, а поверх её рук ложится шершавая мужская ладонь. Ещё несколько глубоких вдохов они стоят, не двигаясь, а затем начинают действовать по привычной схеме, словно исполняя партии в хорошо отрепетированном танце. Раз. Окурок падает прямо на гальку, и его вторая рука крепко сжимает её запястье. Два. Он резко разворачивается, заставляя Ольгу чуть разжать объятия, и берет её лицо в ладони. Три. Убирает со лба непослушную прядь, осторожно проводит кончиком носа по скуле на вдохе, а на выдохе целует в висок. Четыре, пять, шесть, семь, восемь. Покрывает мелкими поцелуями лицо, притягивая Ольгу ближе и вынуждая вцепиться в ткань его рубашки на спине, чтобы не упасть. А дальше она сбивается со счёта, ощущая на губах знакомый привкус дешёвых сигарет и солёной воды, хотя зайти в море никто из них сегодня так и не решается. *** Следующий день они снова проводят на берегу, в этот раз неподалёку от дома. Ольга дважды отлучается в квартиру за новой порцией винограда и инжира, а обедать они идут в ресторан в соседнем дворе, соблазнившись обещанными на вывеске «чудотворными блюдами» и «сказочным мангалом». Насчёт последнего Ольга бы поспорила, но в креативности местным маркетологам точно не откажешь. Пока что её фаворит — реклама бара на набережной с красноречивым слоганом «Мы в голове у твоих тараканов!». Заметив её впервые, Иван очень долго смеялся и уже не раз предлагал Ольге туда сходить, но ей больше нравится пить вино здесь, на полупустом пляже, всей кожей ощущая целебный морской воздух и лучи осеннего солнца. Купленный ещё в начале лета детективный роман наконец-то дочитан до середины; время, словно по заказу, течёт медленно, позволяя смаковать происходящее маленькими глотками. К идее искупаться Ольга сперва относится скептически, но потом поддаётся на уговоры и нисколько не жалеет — для конца сентября вода оказывается идеальной: чуть холоднее воздуха, но достаточно тёплой, чтобы можно было вдоволь поплавать. Солнце уже скрылось за горами где-то в районе Ай-Петри, город справа от них начинает светиться вечерними огнями, но до наступления полной темноты у них есть ещё пара часов. Шум прибоя прерывается лишь криками чаек и музыкой из чьего-то радиоприёмника — на волнорезе компания ребят ремонтирует велосипеды под аккомпанемент известных песен. И, как ни странно, сегодня даже они очень точно отражают Ольгино состояние, по крайней мере, те слова, что долетают до её слуха: Облака как к любимой прижались к земле Где ты и я под простой да нескошенной крышей Ищем друг в друге тепло… В его объятиях ей всегда так восхитительно хорошо, но постоянные перемены настроения Ивана всё ещё не дают ей покоя. Он снова целует её так, словно пытается убежать от себя самого, а стоит Ольге высвободиться и протянуть руку к седому виску, губы Ивана трогает улыбка, и он с блаженным выражением, словно мартовский кот, подставляется под её ласку. — Вань, — тихо произносит Ольга, осторожно проводя кончиками пальцев по его щеке. — Может быть, расскажешь, что происходит? — А что происходит? — неохотно отзывается он. — Ты наконец-то рядом круглые сутки, не сбегаешь никуда, не спешишь. Вот и наслаждаюсь. А что, нельзя? — Иван Степанович, — устало выдыхает она, — когда же вы научитесь: вы можете задурить голову кому угодно, но только не мне. Я же вижу, что ты сам не свой. Нам не следовало сюда приезжать? — Да нет, конечно, нет… Что ж мне теперь, избегать как огня всех мест, где мы были с Валюхой? Тогда и из Кучугур надо эмигрировать, — он как-то криво усмехается, отсаживается чуть подальше и, подняв с земли несколько мелких камушков, принимается их разглядывать. — Просто мысли в голову лезут… всякие. Да ерунда это всё. — Ваня. — Ольга старается, чтобы её голос звучал твёрдо, но и не слишком настойчиво. — Если я расскажу, ты начнёшь злиться. Эту фразу он произносит совсем тихо, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза. Ольга не выдерживает и, всплеснув руками, восклицает: — Да Боже мой, кто тебе сказал такую глупость? Вот если ты и дальше будешь изображать молчаливого страстотерпца, я тебя покусаю! — А что, — его губы снова трогает улыбка, теперь уже такая родная, будьковская. — Заманчивая перспектива! Ладно, ладно, — примирительно продолжает он, когда она в притворном возмущении закатывает глаза. — Только обещай спокойно дослушать. — Обещаю. Ольга несмело протягивает ему руку, Иван тут же крепко сжимает её, несколько раз проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони, а затем поднимает на Ольгу взгляд и произносит почти на одном дыхании: — Вот ты помнишь, как я страшно обиделся на вас за те капли дурацкие? А потом на спор заставил подвиги всякие совершать, ещё бутылку Валюхе в сумку подсунул и не сразу чек охраннику показал? Ещё бы не помнить, думает Ольга — при одной мысли о той выходке своего тогда-ещё-просто-свата ей сразу хочется как минимум отчитать его по полной программе, как максимум — больно треснуть. В тот раз она без тени сомнения приняла сторону сватьи, хотя до этого всегда старалась занимать в их конфликтах нейтральную позицию. Но сейчас она твёрдо намерена выполнить данное ему обещание, поэтому лишь сдержанно кивает. — Я тогда злился ужасно на вас на всех. На Валентину особенно. Ты-то ладно, женская солидарность, все дела. Ну и профессор, ясен пень, тебя поддержал. И Женька туда же. А меня все бросили. В его голосе звучит такая обида, как будто эта история случилась совсем недавно, а не в другой жизни, много-много лет назад. Ольга едва слышно вздыхает — по большому счёту, на неё он тоже имел полное право злиться: она ведь тогда чуть ли не уговорила Валю на пресловутый эксперимент с антиалкогольными каплями, хотя «подвиги» потом выполняла скорее за компанию. Женская солидарность — здесь он совершенно прав. Какое-то время Иван молчит, а Ольга сидит рядом и, чуть склонив голову набок, вглядывается в знакомые черты лица: отмечает несколько новых морщин под глазами, нервно дергающиеся уголки губ и напряженную складку меж бровей — значит, самого главного он пока так и не сказал. Она ободряюще сжимает его ладонь и произносит: — И что, после этого ты начал сеанс саможаления, который продолжается до сих пор? — Ну, я шлындался по городу всю ночь, а под утро набрёл на пляж, где Митяй обитал. Он тогда из-за Лариски всё переживал, на меня тоже бочку катил. Но тут мы с ним как-то моментально друг друга поняли. Вместе сидели, на море смотрели, как два придурошных. Крики чаек становятся громче, а музыка, наоборот, стихла: оглянувшись вокруг, Ольга понимает, что их пляж совсем опустел. По-хорошему, им тоже следует пойти домой — без солнечных лучей воздух c каждой минутой становится всё холоднее. Но Иван этого словно не замечает и продолжает говорить: — И я тогда вдруг подумал: вы ведь небось моему отсутствию только рады. А вот случись со мной чего, вот пойду я сейчас поплавать в море и утону — ну, случайно, мало ли. Представил, как вы все переживать будете, как вам стыдно станет, что не ценили, не берегли. И тут же понял, какой я идиот. — Непередаваемый, — выдыхает Ольга, понимая, что сдержать обещание не злиться ей теперь будет совсем сложно. Она тоже помнит ту бессонную ночь, как будто это было вчера, но Иван, разумеется, об этом даже не догадывается. Зачем ему тогда было знать, что она курила на балконе до четырёх утра и тщетно высматривала силуэт свата за воротами — волновалась, как бы он в таком состоянии не наделал глупостей и не влез в очередную авантюру. А Валя, кажется, всю ночь проплакала у себя в номере, но когда на следующий день Иван вернулся с повинной, простила мужа без лишних колебаний. — Потом я сразу пошёл к Валюхе мириться, — говорит он словно в подтверждение её мыслей. — Я ж ещё до этого, чтоб на чистую воду её вывести с этими каплями, прикинулся, что она меня отравила. Она так испугалась тогда, и вот потом, как меня не было… У меня в то утро как что-то щёлкнуло в голове. Мы после этого не то чтобы душа в душу с ней жили, голубь мира из меня никудышный, прямо скажем. Но вот чтоб всерьёз и надолго ругаться — это мы уже никогда. Он прерывисто вздыхает, проводит свободной рукой по затылку и произносит почти шепотом: — А теперь я всё думаю, что вот как оно вышло в итоге. Наоборот. Это мне было перед ней стыдно, это я переживал, что не ценил, не любил, как следует. А я ж как умел… На этот раз сдержать слёзы у Ольги не получается. Не зная, что сказать, она пододвигается ближе и, закрыв глаза, утыкается ему в плечо. Чувствует, как он отпускает её руку — лишь затем, чтобы крепко обнять, и его сбивчивое дыхание начинает щекотать ей макушку. — Олька, да ты что, совсем с ума сошла? Кто тут вообще кого утешает? Я ж тебя тоже вот люблю — как умею. А ты пореветь за меня решила. — А что с тобой делать, — всхлипывает она, — если тебе плакать не позволяет твоё мужское эго, будь оно неладно? Ольга скорее чувствует, чем слышит его протестующий возглас, но в ответ лишь жмётся к нему сильнее, ведь Иван тоже прекрасно понимает: она сейчас плачет за них двоих. По их счастливому прошлому, когда можно было совершать все эти невозможные глупости. И по тем, кого они оба так сильно любили. Слишком остро отзываются в её сердце слова о бесконечном чувстве вины — за то что «недолюбила», «не уберегла», хотя умом она давно понимает, что всё иначе. После смерти Юры Ольга только и слышала от окружающих, что должна быть сильной, должна держаться — ради памяти мужа и ради родных, и она старалась изо всех сил. Ей казалось, что стоит хотя бы ненадолго дать слабину, как вся её тщательно выстраиваемая броня рассыплется, превратится в пыль, и она уже просто не сможет собрать себя по кусочкам обратно. Но потом Иван Степанович сказал ей одну простую фразу: «Не надо бояться быть честной. Хотя бы перед самой собой». И если «быть честной» означало позволить себе, наконец, горевать по-настоящему и плакать навзрыд на его плече, пусть будет так. Он готов быть с ней рядом. Иван с самого начала был свято уверен, что это не навсегда, что Ольга справится — наверное, знал, что по натуре своей она слишком упряма, чтобы так просто сдаться. А потом ей пришлось точно так же поверить в него. Они приходят домой, когда уже совсем темнеет, и весь вечер проводят в каком-то естественном, комфортном молчании, лишь изредка обмениваясь короткими фразами и дежурными поцелуями, а потом непривычно рано ложатся спать. И, насколько Ольга может судить, это первая ночь за всё время, что они здесь, когда Ивану наконец-то не снятся кошмары. *** В одном Иван совершенно прав: они крайне редко выбираются куда-то на полноценные свидания. Поначалу к этому просто не располагали обстоятельства, в которых вдруг вспыхнул их роман, а потом они как-то незаметно обнаружили себя в положении давно женатой пары, для которой лучшее времяпрепровождение — задушевные разговоры на кухне и совместные вечера у телевизора. И, надо признать, жизнь на два дома и постоянные визиты друг к другу без приглашения даже вносили в эту картину некоторую гармонию. Но сейчас Ольга ловит себя мысли, что ей невероятно нравится вышагивать с ним под руку по городской набережной. Как будто ей снова двадцать лет, её пригласил на свидание самый завидный кавалер на курсе, и все восхищённые взгляды прохожих, разумеется, устремлены только на них. И пусть она уже не столь наивна, да и на «самого завидного кавалера» её спутник вряд ли тянет (хотя сегодня, удивительное дело, он без лишних возражений согласился надеть подаренный Ольгой костюм), но рядом с ним она впервые за долгие годы чувствует себя надёжно и спокойно. Это ли не повод для гордости и благодарности мирозданию? Стоит им дойти до бульвара, где расположились художники и сувенирные лавки, как Иван вдруг заявляет: — Олька, подожди меня здесь пять минут! Не уходи никуда, я мигом! И убегает так быстро, что Ольга не успевает ничего ответить и лишь обречённо разводит руками, а затем присаживается на ближайшую лавочку, чтобы дать ногам отдохнуть. До центра города они сегодня добирались на такси, поэтому она позволила себе надеть некогда любимые туфли на высоченном каблуке. Оказалось, что гулять в них подолгу ей теперь неудобно — не катастрофически, но, судя по всему, скоро придётся отказаться от каблуков совсем, как в своё время пришлось смириться с необходимостью постоянно брать с собой очки. Думая, чем бы себя занять в ожидании горе-кавалера, Ольга оглядывается вокруг. За эти десять с лишним лет город тоже во многом изменился. Закрылось легендарное для них казино на набережной, зато на площади возле кинотеатра наконец-то появился нормальный магазин, а на берегу, рядом с вечным недостроем, выросло несколько новых высоток. Что не изменилось совсем, так это обилие уличных музыкантов, предлагающих репертуар на любой вкус буквально на каждом шагу. Прямо сейчас рядом с Ольгой играют минимум трое, и ей приходится приложить немало усилий, чтобы во всей этой какофонии сосредоточится лишь на одной из мелодий. Она встаёт, чтобы подойти поближе к парню с гитарой — кажется, та же песня совсем недавно звучала на пляже, в памятный для них вечер: Мы стояли на прошлом, мы ждали начала Прижимаясь к стене, где исчезли они Где ещё одну жизнь одна смерть обвенчала Парой вспышек огня, да в эти смутные дни… В голове мелькает непрошеная мысль об очередной насмешке судьбы и символизме происходящего: этого праздника жизни на фоне опустевших пляжей и заброшенных отелей, этих пропетых хриплым голосом стихов и обманчиво тёплого сентября. Но когда спустя пару минут Ольга оборачивается на родной голос, окликнувший её по имени-отчеству, она вдруг понимает, что весь этот символизм не имеет ни малейшего значения рядом с Ваниной довольной улыбкой. — Ну и куда же ты так умчался, позволь спросить? — Да я вспомнил, что Маньке подарок хотел купить. Смотри, — на его ладони лежат огромные красные серьги, видимо, ручной работы, в форме распустившихся роз. — Красивые, — кивает Ольга, а сама думает, что, наверное, ей тоже следовало бы озаботиться подарком для Маши, пускай и символическим — так сказать, для поддержания их хрупкого мира. Дочь Ивана (а по совместительству Ольгина невестка) была единственным членом семьи, кто воспринял известие об их романе буквально в штыки, и Ольге сложно было её в этом винить. Правда, в последнее время их отношения как будто стали налаживаться: за две недели, проведённые Кучугурах, они все умудрились ни разу не поругаться, хотя Ольга понимает, что они обе с Машей просто очень старались. Лично ей после этой семейной идиллии потребовалось несколько дней полного одиночества для восстановления душевных сил. Но по сравнению с тем, что было раньше, это уже огромный прогресс, и останавливаться на достигнутом Ольга не собирается, особенно теперь. — Я и тебе серёжки купил, между прочим, — продолжает Иван. — Увидел и что-то это… не смог удержаться. Вот. — Он смущённо протягивает ей ещё одну пару, чуть более изящную, в виде гроздьев белой сирени. — Можешь на свиданку нашу их потом надеть, когда домой приедем. Мы ж пойдём с тобой куда-нибудь? Культурно просвещаться? Ольга не отвечает, но смотрит на него абсолютно счастливым взглядом и, пряча серёжки во внутренний карман сумки, не может перестать улыбаться — не столько подарку, сколько его последним словам, от которых ей вдруг становится удивительно легко. Кажется, музыкант тоже начинает играть что-то более жизнеутверждающее, но как следует вслушаться в слова новой песни Ольга не успевает, потому что Иван хватает её за руку, разворачивает на сто восемьдесят градусов, а затем прижимается со спины и вынуждает сделать несколько ритмичных шагов вперёд и назад. — Иван Степанович! — выдыхает она и откидывает голову ему на плечо. — Вы с ума сошли? Ты же не умеешь танцевать! — Кто тебе сказал такую глупость? — улыбается он и снова разворачивает её в такт с гитарой, на этот раз к себе лицом. — И потом, не всё же тебе одной быть ящиком Пандоры. — Да что ты? — Ольга скептически поднимает бровь, но уверенно обвивает его шею руками. — То есть мне предстоит узнать ещё много нового? — А то! — ухмыляется Будько и снова делает два шага вперёд, а сам смотрит на Ольгу с таким лукавым блеском в глазах, что она почти смущается. А затем глубоко вздыхает и разрешает ему вести. Им обоим кажется, что в мире нет ничего более правильного и естественного, чем позволить себе просто быть — вдвоём, вместе и друг для друга. И тогда, вопреки всему, мечты о будущем перестают быть столь абсурдными, а тоска по прошлому — столь невыносимой. Они так долго учились быть честными сами с собой и друг с другом, что теперь дело остаётся за малым: научиться самих себя прощать. А здесь и сейчас они учатся воспринимать каждодневное счастье как должное и продолжают собирать свой новый мир по кусочкам, словно огромную мозаику. А море продолжает шуметь где-то вдалеке, и музыка не замолкает ни на минуту, и всё так же переливается огнями бесконечно живой прибрежный город, который они оба наконец-то начинают заново для себя открывать.