Осколки

      От них пахло тошнотворной смесью запаха кислого пота, перемешанного с запахом дешевого пива из ближайшей пивной. Сева ещё больше вжался в стену, словно бы пытаясь в ней раствориться. Но бежать было некуда, люди Нателлы загнали его в ловушку и окружили, не давая уйти. Странно, но именно сейчас он думал не о себе, не о том, что его свободе и жизни угрожает опасность, а о Феде. Хоть бы у него не было проблем из-за него… Хоть бы никто не узнал о том, что их связывает… — Ну что, голубчик, добегался? — видимо, главный, навис над Старозубовым, угрожающе глядя тому прямо в глаза. — Столько прятался от нас, думал, мы тебя не найдём? Сердце бешено стучало, отдавая тупой болью в висках. Только бы Федя додумался уехать, только бы он не стал пытаться освободить его…       Один резкий удар в живот, от которого потемнело в глазах, и холодная сталь наручников, сомкнувшихся на хрупких кистях некогда любимейшего артиста Катамарановска и не только, теперь впавшего (как и остальные люди искусства) в немилость властей. Всеволод понимал, что его ждёт.       Узкая полоска света, пробивавшаяся от двери камеры, только добавляла отчаяния и боли. Ведь там, за дверью, была свобода (пусть и относительная), Федя… Он много раз предлагал Старозубову бежать, начать новую жизнь в другом государстве, но Сева не хотел. Он просто не понимал, почему должен бежать из своего родного города, в котором он когда-то начал петь, в котором были его друзья, в конце концов. Всеволод не понимал, почему из-за амбиций одного человека, должны страдать многие, очень хорошие люди.       По израненной щеке пробежала слеза, которую он быстро стёр. Он не должен позволить себе сломаться, не должен показать этим уродам, что они победили. Сева съежился на холодном полу. Он был уже здесь несколько дней и постепенно начинал привыкать к ежедневным избиениям и допросам. Непонятно только, что Нателла хотела от Старозубова, ведь эти допросы никогда не походили на привычные, те, которые показывают на экранах, или о которых пишут в книгах. Складывалось впечатление, что Стрельниковой просто доставляло удовольствие иметь над кем-то власть и подвергать кого-то мучениям. С потолка упала капля, триста девяносто пятая по счету…       Он уже не знал точно, сколько провёл здесь времени, знал только, что быстро точно ничего не кончится. Вдруг в коридоре послышался стук каблуков. Стук, от которого по спине пробежал холодок. Только что она тут делает? Ведь раньше Нателла никогда не спускалась к камерам… Дверь со скрипом отворилась и на пороге стояла она. В своём привычном наряде и с забинтованным лицом, в темноте казалось что ее глаз, единственное, что было видно, сверкал как-то особенно ярко. — Ну что, Старозубов, поболтаем наедине? — ее высокий голос проникал в самую душу и отчего-то отзывался ноющей болью во всем израненном теле и явно не сулил ничего хорошего. Командным шагом Нателла шла вдоль коридора, да так, что двое ее помощников, тащивших Севу, еле за ней успевали. Наконец она остановилась возле темной двери. — Заносите нашего дорогого артиста и проваливайте! Двое подручных послушно вкинули не сопротивляющегося Старозубова на пол. У него больше нет сил. Нет сил и желания сопротивляться. А какой смысл, ведь похоже Стрельникова решила окончательно разобраться с этой проблемой, проблемой по имени Всеволод Старозубов.       В его сердце уже даже не было страха, было только щемящее чувство несправедливости и непонимания, за что, собственно, он оказался здесь? Почему? Когда его пригласили выступать у Нателлы на приеме, он даже обрадовался, подумав, что та действительно хорошая и Федя был неправ, отговаривая его. В конце концов, он надеялся, что это шанс на спокойную жизнь со своим любимым человеком, шанс на то, что их бы не трогали, зная, что этот человек близок к президенту. А теперь что? Теперь у него нет ничего, он лежит здесь, на холодном мокром полу, в комнате, воняющей сыростью и плесенью, и готовится умереть. Умереть от руки той, кого он считал хорошей женщиной, целеустремленным политиком. А Федя… Где он, что с ним? Сева надеялся, что тот в порядке. Только бы его Федя был счастлив и жив, уже неважно с кем. Он надеялся, что его любимый таксист хоть немного будет помнить его, ведь они любили друг друга. Именно с Федей Старозубов наконец то стал ощущать себя счастливым не только выступая на обожаемой сцене, но и дома. Появилось наконец-то место, куда хотелось возвращаться, буквально бежать после выступлений. Он хотел казаться сильным, но слеза предательски побежала по щеке. Только бы с Федей все было хорошо, он ведь сильный, переживет как-нибудь… Нателла села перед ним на корточки, держа руки «ромбиком». Где-то Всеволод это видел… — Ну что, Старозубов, расскажешь потом, как выжил в катакомбах темниц, а теперь время валить! — этот грубый голос… Выживальщик? — Но… Что ты здесь делаешь? — Помогаю одному Ромео, вызволить свою Джульетту! Выживальщик помог Севе подняться и пройти через неприметную дверь в стене, которая, как оказалось, вела на задний двор. — Сам идти сможешь? Тебе нужно выйти за забор, там тебя ждёт таксист твой. Сева не заметил, как из глаз полились слёзы, а свежий вечерний воздух буквально сковал легкие. — Я… Смогу. Спасибо тебе, я не знаю, как тебя отблагодарить! Я что хочешь сделаю… — Забудь, давай уже, быстрее проваливай, а то хватятся. — А ты? Но вместо ответа Жива скрылся за дверью. Старозубов, сам от себя не ожидая, буквально побежал к своему Феде, к их свободе.       Федя крепко держал руль, изредка поглядывая на своего Севу. Сейчас тот был такой обессиленный и беззащитный… Скорее бы добраться, чтобы его любимый человек наконец-то то был в безопасности. — Куда мы едем? — голос Севы был очень тихим, не похожим на его обычный, яркий, певучий и звонкий. — К Жилину. Он обещал помочь спрятать тебя — Федя взял Севу за руку. — Все будет хорошо, Сев, теперь у нас точно все будет хорошо. Всеволод легонько улыбнулся и впервые за эти пару дней провалился в сон.