Часы с секретом

      С самого утра в доме царил дикий хаос. Хлопали двери, звенела посуда, лестница натужно скрипела от снующих туда-сюда ног. Отовсюду слышались обрывки случайных фраз, звонкий смех, иногда даже ругательства вполголоса. Впрочем, слово «дом» не до конца характеризовало шикарный особняк, о котором идёт речь.       Двухэтажный, белоснежный, с ярко-красной черепичной крышей и витой кованной оградой по периметру, особняк больше всего выделялся среди соседних зданий своим центральным входом. Огромные двери из массива вишнёвого дерева украшали цветные витражи, а сразу над дверью располагался изящный полукруглый балкон с балюстрадой и французским окном в пол.       В общем, создавалось полное ощущение, что здесь жил как минимум император. Почти так оно и было — здесь жил L, самый известный детектив двадцать первого столетия. Люди не знали, как выглядит L, и очень удивились бы, что хозяин такой роскоши одевается так просто — джинсы, свитер да стоптанные кеды. В последнее время этот универсальный комплект дополнялся ещё уютным красно-белым шерстяным шарфом такой неимоверной длины, что им можно было не только в несколько раз обернуть тонкую шею, но и при желании обмотать всего детектива целиком.       Зато особняк очень подходил своему второму владельцу, чьё имя было выбито на гордой латунной табличке на воротах, и чьё лицо знал каждый житель Токио, потому что этот человек был одним из главных людей в городе — Генеральным Суперинтендантом полиции Лайтом Ягами — и постоянно мелькал то по телевизору, то в газетах.       Шурша гравием, у ворот затормозил блестящий чёрный лимузин, водитель почтительно открыл дверь, и Генеральный Суперинтендант показался из него собственной персоной. Он был немного раздражён — у Лайта сегодня был законный выходной, а его практически на рассвете выдернули из дома для внеочередной встречи с премьер-министром — но ему удалось вырваться из цепких лап власти и вернуться домой до начала торжества.       По случаю аудиенции у премьер-министра Японии на Лайте была парадная форма, которой он очень гордился: глубокого тёмно-синего цвета, пошитая на заказ из дорогой дизайнерской ткани — не чета казённому хлопку простого офицера — с золотыми пуговицами и золотой же эмблемой в виде четырёх восходящих солнц. Талию подчёркивал широкий кожаный пояс с золотой бляшкой, а руки приятно согревались тонкими белоснежными перчатками. Всё это великолепие венчала белая парадная фуражка с кокардой.       Несмотря на то, что в этом году Лайту исполнилось уже шестьдесят три года, держался он всё так же бодро и прямо, не позволял себе сутулиться или волочить ноги. Конечно, возраст давал о себе знать мелкими досадными штрихами: то виски посеребрит, то морщинами по лбу и в уголках глаз разбежится, то очки носить заставит. Последнее обстоятельство доставляло больше всего хлопот — точёным, как и в юности, чертам лица подошли бы очки в тонкой оправе или вовсе без неё. Но статус требовал иного, и в результате Лайт обзавёлся очками в роговой оправе — почти такими же, какие носил в своё время Соитиро Ягами.       Лайт вошёл в прихожую и тут же нос к носу столкнулся с Саю. С возрастом она стала очень походить на мать — даже стрижка была такой же. Разве что Саю не позволяла себе ходить седой и красилась в жгучую брюнетку. Пусть Саю уже и перевалило за шестой десяток, внутри она по-прежнему оставалась той бойкой и обаятельной девчушкой, что упрашивала брата помогать ей с математикой и зарабатывала иены на его секретах. Саю довольно рано вышла замуж и посвятила себя мужу, детям, а потом и внукам.       Её муж, Тота Мацуда, по-прежнему служил в полиции под началом Ягами, только теперь уже не Соитиро, а его сына Лайта. Но, в отличие от своего начальника, Тота на работе не горел и скучал в ожидании благословенного выхода на пенсию. Чем заняться на этой самой пенсии, Мацуда решительно не представлял, но мечтал о тихом восхитительном утре, когда можно будет мирно раскачиваться в кресле-качалке, любуясь собственным фруктовым садом, и никуда не спешить.       Откуда в мечтах возник внезапный фруктовый сад, Тота даже себе объяснить не мог — пока не было и намёка на любовь к садоводству — но картинка была красивая, и Тота рисовал её себе снова и снова, сидя на скучных дежурствах. Он искренне не понимал, как Лайту до сих пор удалось сохранить яркий огонь, который горел в его глазах с первого дня работы в полиции. Серьёзно, Ягами был просто одержим поимкой преступников. Но Лайт всегда отличался от нормальных людей, так что Мацуда просто в очередной раз махал на него рукой и снова погружался в мечты о пенсии.       Саю ойкнула, чуть не уронив стопку тарелок, которую несла, и шутливо поклонилась:       — Здрасьте, господин генерал! Чего это ты такой парадный?       — Премьер вызывал к себе. Давай сюда, — Лайт забрал у сестры тяжёлые тарелки.       — На улицу неси, мы решили в саду праздновать, — Саю открыла дверь, пропуская Лайта перед собой. — Ты бы хоть фуражку свою снял! Вдруг кто увидит, что сам Генеральный Суперинтендант на стол накрывает. Будет скандал!       — А что, кто-то не в курсе? — фыркнул Лайт. — Это на работе передо мной все на цыпочках ходят, а дома всё наоборот. Я то и дело чувствую себя мальчиком на побегушках.       — Не льсти себе, братик. Не мальчиком, а дедушкой на побегушках, — Саю не сдержалась и разразилась своим звонким смехом, который даже старость не смогла приглушить.       — Тогда уж дедушкой на поползушках. Не представляю себе бегающего отца, — с улыбкой вставил свои пять копеек Альф Ягами, украшавший к празднику деревья в саду.       — А зря. Тебя просто не было на наших операциях, вот уж когда я набегался за бандитами с револьвером в руках. Мацуда подтвердит, — возразил Лайт.       Лайт и Рюдзаки начали встречаться ещё во время расследования дела Киры. Пресловутого Киру в лице Хигути они поймали, но Рюдзаки, доверившись интуиции, не позволил Лайту прикоснуться к Тетради Смерти, а позже и вовсе сжёг её под недоумённым взглядом Рэм. Богиня Смерти ждала от Лайта активных действий, но зря — воспоминания к нему так и не вернулись. Некоторое время после освобождения от наручников и подозрений Лайт продолжал жить с Рюдзаки в штабе группы расследования, позже они сняли уютную квартирку недалеко от Тоо, чтобы Лайту не приходилось ездить на учёбу через полгорода.       Рюдзаки предложил Лайту пожениться, как только тот закончил университет и поступил на работу в токийскую полицию. Лайт принял предложение не сразу — сомневался, как официальный брак с мужчиной отразится на его карьере в патриархальной Японии — но всё же согласился, и они расписались на пятую годовщину знакомства и переехали в особняк, которому предстояло стать семейным гнёздышком.       Опасения Лайта оказались напрасными: даже если в кулуарах и поговаривали о нетрадиционности ориентации молодого полицейского, его талант в раскрытии преступлений не позволял недоброжелателям высказывать своё возмущение открыто.       Когда Лайту исполнилось тридцать, и он вступил в должность инспектора, Рюдзаки предложил ему усыновить ребёнка из дома Вамми, десятилетнего Альфреда, которого все звали не иначе как Альфом. Добродушный и общительный, но гениальный, как и все подопечные Ватари, Альф пришёл в полный восторг и от своих новых родителей, и от шикарного дома.       Своей неуёмной энергией Альф часто напоминал Лайту сестру Саю. Сходство это также заключалось в живых карих глазах, тёмно-каштановых волосах и бесконечном потоке вопросов, которым Альф засыпал отцов, бабушку и тётю с дядей при каждом удобном случае.       Поначалу отношения Лайта и приёмного сына складывались непросто: Лайт из-за работы редко появлялся дома, а вот L — кумир Альфа, как и всех детей приюта Вамми — дома находился постоянно и контактировал с сыном намного чаще. Первое время Альф общался с Лайтом очень вежливо и даже формально, несмотря на все усилия Лайта по их сближению. Сказывался и недостаток общения, и разница культур. Лайт с Рюдзаки обычно говорили на смешанном японо-английском, а вот Альф японский выучил не сразу и потому терялся.       Переломным стал тот момент, когда Альфа начали дразнить в школе из-за иностранного происхождения и сильного английского акцента. Рюдзаки советовал ему просто не обращать внимания на насмешки, как всегда поступал сам. Но более ранимому по натуре Альфу это не помогало — мальчик переживал и начал замыкаться в себе. И вот тут настал звёздный час Лайта. Получив диплом Тоо, он закончил полицейскую академию и отдельно курсы боевой подготовки, и служба вынуждала его держать себя в форме. Он собственноручно научил Альфа ключевым боевым приёмам. Пары показательных заломов рук за спину хватило, чтобы Альфа в школе начали уважать.       Впрочем, уважать Альфа было за что и помимо готовности дать отпор обидчику — всё-таки кого попало в дом Вамми не берут. Но с того времени отношения Альфа и Лайта потеплели, к вящей радости последнего.       К жизни в Японии Альф не сразу, но привык. Коварный японский, конечно, выучил, но характерный английский акцент сохранил на всю жизнь. С отцами-то он вполне мог общаться по-английски, а вот остальные родственники, коих Альф обрёл сразу во множественном числе, говорили только на языке страны восходящего солнца. Новая японская семья приняла Альфа с распростёртыми объятиями: бабушка Сатико откармливала внука кушаньями по фамильным рецептам, тётя Саю и дядя Тота часто звали к себе в гости, где всегда было весело и шумно из-за двух миниатюрных штормов — двоюродных сестёр-близняшек Альфа Юко и Ханако, темпераментом не уступавших матери, а оптимизмом — отцу.       Альф, будучи на целых три года (целую вечность!) старше кузин, защищал их со средней школы и лишь иногда жаловался на невозможность побыть в одиночестве. Лайт, на своей шкуре испытавший, какое стихийное бедствие представляют собой шумные младшие сёстры, сочувствовал и тихо радовался, что Саю ему досталась в единственном экземпляре. Он сам чуть заикой не сделался, когда Юко и Ханако однажды выскочили на него с двух сторон, чтобы напугать.       — Мы что, половину города пригласили? — недоумённо оценил Лайт масштабы будущего празднования. Огромный дубовый стол накрывала белоснежная хрустящая новизной скатерть.       — Ну, сегодня всё-таки день рождения единственного внука самого Генерального Суперинтенданта, — Саю важно подняла вверх указательный палец и закусила губу, чтобы вновь не засмеяться. — Не удивлюсь, если и твой премьер-министр почтит нас своим присутствием.       — Саю… Шестьдесят лет, а всё язык без костей! Премьер не мой, он общий. И ты же знаешь, мы не можем приглашать сюда кого-то постороннего — Рюдзаки это не понравится.       — Да шучу я, хватит быть таким серьёзным! Свои только будут. Альф с Софи, мы с Тотой, Такеши и мама. И вы с Рюдзаки, естественно. Дочки с семьями ещё попозже приедут.       — Если я не буду серьёзным, то это будет не дом, а детский сад, — резонно отметил Лайт.       — Ну мне, например, серьёзности хватает на работе. Дома хочется расслабиться, — сказал Альф и подмигнул Саю.       Та отмахнулась:       — Да ну его, Лайт всегда таким был, даже в детстве вместо сказок энциклопедии читал! У меня где-то в альбоме есть фотография, где он, пятилетний, с жутко сосредоточенным видом ест кашу и читает какую-то толстенную книжищу без картинок. Наверное, когда мама была им беременна, то смотрела исключительно научные передачи по телевизору, вот он и вырос таким занудой.       — Тогда уж не научные передачи, а криминальные сводки, он же полицейским вырос, — со смехом поправил тётю Альф. — Научные передачи моя мама смотрела, судя по всему. И спасибо ей за это, хоть я её и не помню.       Когда Рюдзаки представлял Лайту будущего сына, он предположил, что из него получится хороший учёный или врач, так оно и вышло. Альф блестяще закончил медицинский факультет Тоо и стал известным нейрохирургом. Он проводил сложнейшие операции на мозге и выступал с результатами своих исследований по всему миру.       На одной из конференций Альф встретил будущую жену, француженку-кардиолога Софи, влюбился с первого взгляда и уже через год обрадовал Лайта и Рюдзаки известием о том, что они скоро станут дедушками.       Лайт тогда с ужасом рассматривал себя в зеркало, ища седые волоски и твердя, что он ещё слишком молод для этого. Кто вообще становится дедушкой в сорок пять лет?!       Софи, кстати, восприняла знакомство с, мягко говоря, необычными родителями мужа, как истинная леди. Она мило щебетала с Рюдзаки по-французски, искренне интересовалась жизнью в Японии у Лайта и ничем не выказывала своего удивления странностями будущих родственников.       Они с Альфом после рождения сына Такеши остались жить в доме с красной крышей. Он был таким огромным, что при желании члены семьи могли и вовсе не встречаться в течение дня. Так и получилось, что в семейном особняке с латунной табличкой «Ягами» жило уже целых пять человек. Мацуда с Саю перевезли к себе старенькую Сатико и тоже поселились неподалёку, так что частенько заходили в гости. Ни Лайт, ни Рюдзаки толком не умели готовить, а Софи рано вышла на работу после рождения ребёнка, так что Саю часто готовила сразу на две семьи и лучше хозяев особняка знала их кухню.       Лайт мудро не стал приводить Саю сто пятьдесят восемь причин, почему он не зануда, и поднялся наверх в кабинет Рюдзаки. У него самого кабинета дома не было — он работал только в участке, а вот Рюдзаки забрал себе лучшую комнату в особняке — ту, что выходила на балкон и имела шикарное окно в пол.       Рюдзаки полулежал в кожаном кресле у окна, подтянув колени к животу, и внимательно читал какой-то дневник, видимо, улику в деле, которое сейчас вёл. Сидеть в привычной позе эмбриона ему было тяжело из-за радикулита, но детектив делал всё возможное, чтобы принимать позу, наиболее близкую к «дедуктивной». Лайт постоянно твердил ему, что однажды он не разогнётся, но горбатого (сутулого — фыркал про себя Лайт) могила исправит.       Дневник Рюдзаки держал, как всегда, кончиками пальцев над головой. Луч света, падавший из окна, освещал исписанные мелким почерком страницы и серьёзное лицо детектива. Его буйная шевелюра осталась такой же густой и непослушной, но к старости приобрела благородный серебристый оттенок и теперь обрамляла лицо мягкой снежной шапкой.       В отличие от близорукого Лайта, Рюдзаки после шестидесяти догнала и похлопала по плечу дальнозоркость, заставив надевать очки и его. Но носил он их только, когда нужно было работать или рассматривать мелкие детали. Вот и сейчас он внимательно вчитывался в корявые записи в дневнике, сдвинув круглые очки в чёрной оправе на кончик носа.       Он повернул голову, услышав шум, и улыбнулся при виде Лайта. Тот подошёл к нему и, наклонившись, поцеловал.       — Ты останешься в форме на праздник? — Рюдзаки провёл кончиками пальцев по кожаному ремню и подцепил золотую бляшку. — Такеши был бы в восторге. Ему ужасно нравится, когда ты в полицейской форме.       — Ага, а ещё это нравится тебе, — хмыкнул Лайт.       — Может быть, — живые, как и в молодости, глаза Рюдзаки лукаво блеснули за стёклами очков.       Обоим вспомнились не такие уж далёкие времена, когда форма мужа нравилась Рюдзаки настолько, что Лайт каждое утро выбегал из дома в последний момент, взлохмаченный и зацелованный, и наспех застёгивал пуговицы мундира под понимающим взглядом водителя автомобиля.       — И всё-таки я переоденусь. Дома я не хочу быть Генеральным Суперинтендантом. Хочу быть просто Лайтом.       Рюдзаки кивнул, прекрасно понимая, что муж имеет в виду. Они оба носили маски большую часть жизни: один прятался за анонимностью и готической монограммой, а другой — за парадным мундиром и красивой должностью. И только наедине друг с другом да ещё с членами семьи они позволяли себе расслабиться и быть собой.       — Как продвигается дело? — Лайт кивнул на дневник, который Рюдзаки держал в руках.       — Медленнее, чем мне бы хотелось. Запутанная история. Я был уверен, что этот дневник прольёт свет хотя бы на мотив убийцы, но пока ни одной зацепки.       — Помощь японской полиции требуется? — Лайт протянул руку, и Рюдзаки с улыбкой вложил в неё дневник.       Ягами недоумённо вгляделся в странные закорючки:       — Что это за язык?       — Хинди.       — Ты знаешь ещё и хинди?! — Лайт во все глаза уставился на мужа.       Сколько лет они уже провели вместе, а Рюдзаки всё равно находил, чем его поражать. Всё-таки не зря L, несмотря на почтенный возраст, оставался самым востребованным детективом в мире.       — Я на нём не говорю, только читаю. Но тут ничего сложного не написано. Так, распорядок дня одного из подозреваемых. Я искал какие-то знаки между строк, но пока тщетно. А ехать на место преступления мне не хочется, это аж в Калькутте.       — Попроси Мелло и его команду.       — Они сейчас заняты расследованием в Южной Африке. Мелло, кстати, звонил поздравить Такеши и передавал тебе привет.       Лайт хмыкнул. Он неплохо знал наследников L и даже вёл в сотрудничестве с ними пару дел. И, если с Ниа они ладили неплохо, то Мелло при каждом удобном случае старался его задеть — видимо, ревновал, ведь Лайту доставалось ощутимо больше драгоценного внимания всемирно известного детектива, чем ему самому.       — А можешь точно передать, что сказал Мелло? Не думаю, что он просто мило передал мне привет, это не в его стиле.       — Почему же, передал. Дословно он сказал: «Передавай привет своему старому облезлому хрычу», — Рюдзаки преподнёс эту информацию совершенно серьёзным тоном, только в глазах поблёскивали озорные огоньки. Его всегда забавляло это заочное соперничество.       — Сам он облезлый хрыч! — ожидаемо огрызнулся Лайт. — Можно подумать, он юн и свеж как майская роза!       — Не сердись, ты же знаешь Мелло, — Рюдзаки погладил его по руке. — Кстати, зачем тебя вызывал премьер-министр?       — Предложил мне кресло министра юстиции, — ответил Лайт нарочито небрежным тоном.       — Ого! Ты согласился?       — Я обещал подумать. Это, конечно, почётно, но мне нравится работать в полиции. Здесь я чувствую, что занимаюсь настоящим делом, преступников сажаю. А там… не знаю, штаны просиживать в министерском кабинете — это такая скука! Ты же знаешь, я её не переношу. А ещё, если я стану министром, то лишусь вот этой красивой формы, — Лайт снял фуражку и шутливо надел её на голову Рюдзаки.       — О, тогда точно отказывайся! — усмехнулся тот. — Мы с Такеши не переживём такой утраты.       Лайт тоже улыбнулся и потянул мужа за руки, вытаскивая из уютного кресла:       — Пойдём вниз, поможем Саю с Альфом. Я только переоденусь. А с этим дневником на хинди ты сможешь разобраться и позже.       Лайт быстро переоделся в домашний джемпер и мягкие брюки, и они вместе с Рюдзаки спустились вниз. На кухне Саю и Софи колдовали над угощением к празднику. Вкусно пахло мясом и пряностями. В углу с беспомощным видом сидел Мацуда. Альф остался в саду заканчивать украшение.       — Ты пришёл нам помочь, генерал?       — Саю, прекрати. Я даже форму снял.       — О… вижу. Да, теперь ты не генерал, а всего лишь дед Ягами.       Лайт покраснел. Он был дедом уже восемнадцать лет, но до сих пор не мог смириться с этим статусом. Саю прекрасно об этом знала и беззлобно поддразнивала брата.       — Сама-то тоже бабушка! — попытался осадить её Лайт.       — И что? Меня всё устраивает, — бабушка Саю показала брату язык, совсем как в детстве, и он покачал головой.       Он один вёл себя серьёзно в этом детском саду!       — Расслабься и получай удовольствие, дед Ягами, — вставил Рюдзаки и под тихий смешок Мацуды стащил из блюда в центре стола гроздь винограда.       Лайт уставился на мужа с выражением «И ты, Брут!» и с обидой в голосе сказал:       — Ты бы тоже был дедом Ягами, если бы взял мою фамилию! Можно подумать, Такеши только мой внук!       — Кто-то меня звал? — раздался сверху голос именинника.       Называть Лайта единственным серьёзным членом семьи было бы не совсем справедливо — ведь был ещё и Такеши. Внук на удивление походил на деда, несмотря на то, что не приходился Лайту кровным родственником. Аккуратный, спокойный и собранный, сосредоточенный на учёбе, он с самого детства мечтал стать полицейским. Лайт стал его кумиром чуть ли не с младенчества. А уж когда Лайту случалось приходить в детскую Такеши в полицейской форме, внук замирал и, не дыша, смотрел на деда с откровенным благоговением.       В те минуты, когда маленький Такеши плакал, и никто, даже мать, не мог его успокоить, он чудесным образом замолкал на руках у Лайта. И засыпал, довольно крутя золотую пуговицу мундира, под рассказы о страшных преступниках, которых поймали благодаря его деду. Удивительно, но, когда Рюдзаки рассказывал ему о других преступниках, зачастую ужаснее тех, что ловила полиция, Такеши мотал головой и требовал Лайта. Рюдзаки шутил, что Такеши родился с уголовным кодексом Японии под мышкой.       — О, Такеши, сейчас мне поможешь! Принеси-ка из сада… — начала было распоряжаться Саю.       — У тебя свои внуки есть, ими и командуй! — щёлкнул её по носу Лайт и повернулся к Такеши: — Идём наверх, я кое-что подарю тебе.       Тот предвкушающе улыбнулся и кивнул.       — А что, мы уже начали праздновать? — недоумённо спросила молчавшая до этого Софи. — Мы с Альфом хотели позже подарок преподнести.       — Нет, просто я хочу подарить ему кое-что прямо сейчас.       — Это что это? — с подозрением поинтересовался Рюдзаки, оторвавшись от винограда.       — Всё тебе расскажи! Это секрет.       Провожаемые заинтригованными взглядами, они с Такеши поднялись в спальню. Лайт выдвинул ящик тумбочки и вытащил оттуда чёрный прямоугольный футляр.       — Это тебе. Открой, — с улыбкой попросил Лайт Такеши.       Внук осторожно открыл футляр и восхищённо ахнул:       — Это же Omega Moonwatch?! Знаменитые «лунные» часы?!       — Да, это они. Когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, эти часы подарил мне мой отец. Жаль, что ты не знал его, он был благородным человеком и отличным полицейским. Глядя на него, я и решил посвятить себя борьбе с преступностью. А, раз ты собрался пойти по моим стопам, то я передаю их тебе.       — Они просто невероятные… — прошептал Такеши. — А почему ты сам их не носишь?       Лайт достал часы из коробки, любовно погладил стальной браслет и застегнул подарок на руке Такеши. Корпус из нержавеющей стали переливался, как в первый день. Лайт до сих пор помнил восторг, с которым любовался этими фантастическими часами впервые. И существовала только одна причина, по которой он их не носил.       — Потому что твой второй дедушка подарил мне другие, — с этими словами Лайт закатал рукав джемпера и продемонстрировал Такеши часы, которые тот видел много раз: коллекционные Rolex с циферблатом светло-кремового цвета и кожаным ремешком.       Незадолго до ареста Хигути Рюдзаки подарил Лайту новые часы, и старые перекочевали в дальний ящик стола и задержались там на десятилетия, меняя лишь комнаты, но неизменно оставаясь в своём красивом футляре.       Новые часы по всем параметрам нравились Лайту больше. Они были изящнее, стоили примерно в десять раз дороже прежних, но, главное, их подарил Лайту будущий муж.       — Надеюсь, ты в большей мере «проникнешься духом легенды и выберешь «лунные» часы для своих смелых начинаний», — процитировал Лайт рекламный слоган Omega Moonwatch.       — Я приложу все усилия, чтобы стать достойным их, — серьёзно ответил Такеши. — Спасибо, дедушка. У меня даже нет слов… Это так много для меня значит!       Лайт обнял его и похлопал по спине. С этими часами было связано много хороших воспоминаний, но он не жалел, что отдал их Такеши — наручные часы должны использоваться, а не пылиться в ящике.       За домашними хлопотами и подготовкой к празднику незаметно наступил тёплый июньский вечер. Солнце уже укатилось за горизонт, и тёмное бархатное небо над Токио усыпали звёзды. На небе показалась луна, жёлто-оранжевая и круглая, как половинка персика в сиропе. Уютные вечерние звуки наполняли сад: шелест листьев в лёгком ветерке, птичий гомон и негромкий смех членов большой дружной семьи, собравшихся вместе.       — Лайт, ты правда подарил Такеши свои старые часы? Зачем? — негромко спросил Рюдзаки, отправляя в рот очередную ложку взбитых сливок с внушительного куска именинного торта.       Они с Лайтом, как самые умудрённые опытом члены семьи (Лайт ненавидел слово «старые»), важно восседали во главе праздничного стола. В конце концов, это был их особняк, их сад, и именно их единственный внук праздновал сегодня восемнадцатилетие.       — Да, я решил не прерывать традицию, — кивнул Лайт и поправил чуть съехавшие на нос очки. — Эти часы подарил мне когда-то отец. А я их почти не носил — может, ему они пригодятся больше. Выглядят стильно, к тому же, сейчас это уже ретро. Ему очень понравились, — он нахмурился, глядя на всё уменьшающийся кусок торта: — Рюдзаки, может, хватит налегать на сладкое? Ты помнишь, что говорил врач о твоём сердце? Тебе же уже семьдесят стукнет в этом году!       Рюдзаки закатил глаза:       — Как будто ты молод и бодр, Лайт! У нас с тобой разница в возрасте всего семь лет!       — Я всё это время вёл здоровый образ жизни, в отличие от некоторых!       — Ну да! — хмыкнул Рюдзаки. — Думаешь, я не помню, как ты ночевал в полицейском участке и пил кофе литрами, пока не раскроешь дело? Пару раз мне приходилось силком тебя оттуда вытаскивать.       Лайт хотел что-то возразить на это вполне справедливое замечание, но Рюдзаки зябко передёрнул плечами, и выражение лица Лайта тут же стало обеспокоенным.       — Замёрз? Может, пойдём в дом?       — Не надо, не так часто вместе собираемся. — Рюдзаки положил свою руку поверх ладони Лайта и задумчиво произнёс: — Я никогда даже представить не мог, что у меня будет такая большая семья.       Они переплели пальцы и посмотрели на остальных. Саю, как обычно, была в центре внимания и громко рассказывала мужу, племяннику и его жене какую-то историю, перемежая слова заливистым смехом. Это обаяние и покорило в своё время полицейского Тоту Мацуду, который сделал Саю предложение руки и сердца, едва ей исполнилось двадцать. Лайт всерьёз опасался за крепость союза двух таких легкомысленных людей — однако Мацуда проявил себя настоящим мужчиной и стал опорой и поддержкой для Саю и Сатико после смерти Соитиро.       Лайт переживал тогда утрату отца по-своему — с головой уходил в работу. Именно об этом напряжённом времени напомнил ему сейчас Рюдзаки. Только детектив, привозивший заработавшемуся мужу купленный по дороге ужин прямо в участок, а потом нудевший своим монотонным голосом о процентах работоспособности голодного мозга, и помог ему справиться с горем. Сразу после этого Лайт раскрыл друг за другом несколько громких дел и получил звание сержанта полиции и блестящую серебряную эмблему с тремя золотыми слитками.       Ещё дальше за столом сидела старенькая Сатико Ягами, она молчала и только с благодушным видом обводила взглядом присутствующих. Лайт был бесконечно благодарен матери за то, что та в своё время убедила Соитиро не препятствовать отношениям сына с мужчиной, а сына, в свою очередь, послушать голос сердца, а не разума.       Юко и Ханако с мужьями и детьми тоже о чём-то переговаривались. Судя по хохоту, Юко рассказывала какой-то забавный случай со своей работы — сёстры держали небольшой отель и часто делились смешными историями о своих постояльцах.       По телу Рюдзаки пробежала заметная дрожь. Лайт только вздохнул — он уже давным-давно смирился с упрямством мужа — и шепнул Альфу:       — Принеси отцу плед, ладно?       Альф молча принёс огромный и очень пушистый красный плед, и Лайт укутал им Рюдзаки с головой так, что снаружи осталось только лицо и клок седых волос.       Рюдзаки кинул на Лайта притворно-укоряющий взгляд, но покорно остался в плену пледа, освободив только руки — торт сам себя не доест.       Они были вместе уже сорок пять лет, и Лайт наизусть выучил последовательность многих действий Рюдзаки. Например, как он пил кофе: аккуратно подцеплял двумя пальцами кружку из прозрачного фарфора, резким движением бросал туда три кусочка сахара, потом медленно наливал кофе из кофейника, наблюдая, как рафинад скрывается в омуте тёмной жидкости, обязательно размешивал сахар серебряной ложечкой, зачем-то принюхивался и добавлял ещё два или три кусочка сахара. В конце обязательно шли в ход сливки, и напиток снова размешивался. Почему нельзя было положить сразу нужное количество кусков сахара — было загадкой.       На другом конце стола Такеши любовался подарком. Эти «лунные» часы и правда очень много для него значили — так дедушка дал ему понять, что видит в нём своего преемника. Такеши потянул за механизм завода и вдруг с удивлением обнаружил, что у часов имелся секрет: крышка выдвинулась вправо, и Такеши увидел лежащий внутри маленький листок бумаги и иглу.       — С ума сойти! Прямо часы Джеймса Бонда, — усмехнулся парень.       Он встал и подошёл к Лайту.       — Дедушка, я нашёл это в часах, — Такеши протянул Лайту бумажку и иголку. — Подёргал за механизм, а там оказалось двойное дно. Может, это твоё?       — Бумажка и иголка? Странно… Совершенно не помню, чтобы я что-то клал в часы. И что там написано?       — Ничего не написано, она пустая.       Рюдзаки надел очки, чтобы лучше рассмотреть странную находку. Мгновение спустя он сообразил, что это может значить. Бумажка в старых часах? Это звучало не просто странно. Это звучало очень подозрительно, учитывая, что последний раз Лайт надевал эти часы, когда они расследовали дело Хигути.       Дело Киры.       — Такеши, не на… — начал было Рюдзаки и уже протянул руку, чтобы забрать опасную бумажку, но Лайт успел первым.       Его лицо преобразилось в мгновение ока. Черты стали жёсткими и хищными, в карих глазах за стёклами очков промелькнуло что-то такое, что заставило Рюдзаки на миг отпрянуть. В следующую секунду его глаза наоборот широко распахнулись, и Лайт взвыл раненой гиеной, уронив голову на руки.       Воспоминания обрушились на него Ниагарским водопадом. Тетрадь Смерти, Рюук, Кира… Сорок пять лет Лайт мог быть Богом, мог уничтожать преступников одним росчерком пера, мог построить идеальный мир… И всего этого он лишился, сняв с руки часы с листом из Тетради Смерти. Составляя коварный план с обменом Тетрадями и потерей памяти, Лайт перехитрил сам себя.       — Дедушка, что с тобой? Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Такеши и потряс его за плечо.       — Я разберусь. Сядь, пожалуйста, — попросил его Рюдзаки тем не терпящим возражений тоном, которого слушалась полиция во всех частях света.       Такеши пожал плечами и сел, всё так же обеспокоенно глядя на деда.       — Лайт, пойдём в дом, поговорим. Им лучше не слышать этого, — тихо сказал Рюдзаки.       Лайт молча поднял на него глаза, и Рюдзаки поразился их выражению — это была глухая тоска. Он не видел Лайта таким со времени смерти Соитиро.       — Пойдём, — повторил Рюдзаки и, завернувшись поплотнее в плед, потянул мужа за рукав джемпера.       Они молча прошли сквозь наполненный ароматами цветов сад и вошли в дом. Высокие двери с витражными вставками захлопнулись за ними, отрезая от празднующего семейства. Рюдзаки всё так же молча взял Лайта за руку, отвёл в свой кабинет и тщательно закрыл за ними дверь. Лайт понуро тащился за ним, вся радость жизни в одночасье покинула его.       Рюдзаки легко толкнул Лайта на кожаный диван и сел рядом, обнимая мужа.       — Лайт, это ведь листок из Тетради Смерти? — тихо спросил он, перебирая пальцами каштановые с изрядной проседью волосы. — И к тебе сейчас вернулись воспоминания, я прав?       Лайт молчал, уставившись в одну точку перед собой. Пальцы Рюдзаки погладили его по руке и попытались разжать кулак, сжимающий смертоносный листок. Лайт вздрогнул и судорожно вскочил, не позволяя забрать у себя бумагу.       Правда, что с ней делать, он не представлял. Последним владельцем Тетради Смерти был Хигути, а он умер в тюрьме через неделю после вынесения приговора. Саму Тетрадь после долгого совещания уничтожили. Но ведь оставалась и вторая! Нужно было её откопать, причём как можно быстрее! Он и так позволил себе потерять слишком много драгоценного времени.       — Лайт? — снова позвал его Рюдзаки.       — Мне нужно срочно уехать, — ответил Лайт. — Возвращайся к столу.       — Ну да, так я тебя и отпустил одного. Я ведь не идиот, Лайт. Я всегда знал, что есть и вторая Тетрадь. Та, что была в своё время у Мисы. Ты спрятал её где-то, сейчас об этом вспомнил и хочешь вернуть. И я поеду с тобой, — заявил Рюдзаки.       Лайт, взвесив все «за» и «против», решил, что дешевле не сопротивляться, и согласился.       — Лопата тебе не нужна? — с кривой ухмылкой поинтересовался Рюдзаки.       — Это ещё зачем?       — Закапывать моё тело после того, как убьёшь, конечно. Я ведь буду против того, чтобы ты снова стал Кирой.       — Я всё ещё не знаю твоего настоящего имени, Рюдзаки, — в тон ему ответил Лайт. — Поехали.       Лайт не стал вызывать водителя, а сел за руль сам. Всю дорогу они молчали. Лайт весь горел, как в лихорадке, и судорожно сжимал листок из Тетради Смерти, чтобы снова всё не забыть. Да, он потратил много времени зря, но ведь ещё можно успеть столько сделать! Многие преступники оставались не пойманными или отбывали незаслуженно короткий срок за тяжкие преступления. И он теперь сможет это исправить одним взмахом ручки!       Разумеется, он не собирался убивать Рюдзаки. Вместо этого Лайт хотел уговорить его пойти на компромисс. Ясно было, что детектив в своё время сам спустил дело Киры на тормозах: не стал проверять ложные правила, уничтожил орудие убийства, отпустил Мису на все четыре стороны и снял подозрения с Лайта. Значит, он не так уж принципиален в отношении преступлений Киры, и его можно будет склонить на свою сторону.       За окном городской пейзаж сменился на пригородный. Лайт помнил, что отсюда оставалось ехать около пятнадцати минут, скоро должен был начаться лес. Рюдзаки не смотрел на него, вместо этого он что-то искал на ноутбуке, который держал на коленях. На нём всё ещё был красный плед и очки, и весь его домашний вид совершенно не соответствовал боевому настрою Лайта.       Знакомый лес, однако, начинаться не желал. Лайт беспокойно оглядывался по сторонам: это совершенно точно было то место, где он сорок пять лет назад закапывал Тетрадь Смерти, но вместо знакомых деревьев по обеим сторонам дороги тянулся жилой квартал. Дома, торговый центр, кафе, детские площадки… Лайт ничего не понимал. Он припарковался у обочины и вышел на дорогу. Прямо перед ним возвышалось белое здание родильного дома.       — Какого чёрта происходит? — вопросил в пустоту Лайт. — Где лес?       — Здесь выстроили квартал лет десять назад, ты разве не помнишь? Кто-то с твоей работы ещё сюда переехал, — напомнил ему тоже вышедший из машины Рюдзаки.       — Но как же Тетрадь?.. — беспомощно пробормотал Лайт.       Ему хотелось во что бы то ни стало найти своё оружие, пусть даже понадобится вручную перекопать весь квартал, но разумом он уже понимал — это конец. Даже если Тетрадь Смерти и осталась каким-то чудом лежать под землёй, то достать её оттуда не представлялось возможным. Это было настолько глупо, что Лайт от обиды готов был волосы на себе рвать. Останавливало только то, что он не хотел становиться ещё и лысым — хватит с него седины, морщин и близорукости.       — Как иронично, — тихо сказал Рюдзаки. — Ты закопал здесь Тетрадь, а сейчас тут стоит роддом — получается, жизнь победила смерть.       — Не смешно. И вообще, это всё из-за тебя! — в сердцах выкрикнул Лайт. — Если бы не ты и твои дурацкие часы…       — Когда я дарил их тебе, ты не возражал. И когда я предложил тебе пожениться, и когда мы усыновили Альфа, и…       — Я понял, Рюдзаки, — оборвал его Лайт и в ярости пнул подвернувшуюся под ногу пустую банку из-под пива. Банка описала в воздухе красивую дугу и улетела по направлению к злосчастному роддому.       Рюдзаки развернул его за плечи к себе и, внимательно вглядевшись в изменившиеся, но всё такие же родные глаза, спросил:       — Неужели ты так жалеешь, что не остался Кирой?       Лайт отвернулся, потёр изборождённый морщинами лоб и вздохнул:       — Я… не знаю. Сейчас, когда мне шестьдесят три, и я намного больше знаю о жизни, чем знал в восемнадцать, я понимаю, что Новый мир — это красивая сказка. Мне никогда не удалось бы искоренить преступность. На время люди бы испугались, но потом, возможно, сразу после моей смерти, всё началось бы сначала. Такова человеческая натура. Но, знаешь, я мог бы сделать для мира больше. Возможно, останься я Кирой, в мире было бы больше добра и справедливости. Люди стали бы счастливее. Хотя бы на время.       Рюдзаки молча смотрел на него, по-прежнему кутаясь в плед. Ветер трепал его седые волосы, огни фонарей отражались в стёклах круглых очков. Воздух стал холодным и тяжёлым.       — Пойми, я не жалею о том, что мы провели всё это время вместе, как не жалею и о том, что завёл семью. Я был счастлив. Но вышло так, что я не сам принял это решение, — продолжил Лайт. — Ты не дал мне прикоснуться к Тетради, я снял часы и не вспомнил о бумажке, которая вернула бы мне воспоминания. Я многое отдал бы за то, чтобы узнать, как оно было бы, исполнись мой план на сто процентов.       — «Больше добра и справедливости», — повторил его слова Рюдзаки. — Благими намерениями вымощена дорога в Небытие. Я скажу тебе, как было бы, Лайт. Ты убил бы меня. Если бы твой план удался, ты не мог бы оставить меня в живых. Потом, наверное, женился бы на Мисе, и вместе вы бы начали строить этот твой идеальный мир. А потом появились бы мои наследники, и с очень большой вероятностью ты бы последовал за мной. Ты бы даже до сержанта полиции не дослужился, я тебе гарантирую. Ты серьёзно выбрал бы несколько лет в титуле Бога Нового мира, а не сорок пять лет со мной, нашей семьёй и любимой работой?       Лайт снял очки и устало сжал переносицу кончиками пальцев. Разумеется, Рюдзаки был прав. Он почти всегда был прав, как бы это ни раздражало порой Лайта. Если бы тогда, сорок пять лет назад, его план сработал, то Рюдзаки бы умер. Его должна была убить Рэм или Миса, но совершенно точно Рюдзаки не стоял бы сейчас рядом с ним в день восемнадцатилетия их внука. Лайт знал себя — на пути к Новому миру его не остановили бы чувства. И то, что он ненадолго бы пережил великого детектива, тоже, скорее всего, было правдой. Лайт не хотел бы иметь ни Мелло, ни Ниа в числе своих врагов.       — Всё-таки какое же облегчение узнать, что я был тогда прав и не зря тебя подозревал, — примирительно улыбнулся Рюдзаки. — А то дело Киры оставалось единственным нераскрытым в моей карьере — всё-таки победа над Хигути наполовину принадлежит тебе и полиции Токио. Да он и не был никогда настоящим Кирой.       — Поздравляю, — буркнул Лайт. — Можешь взять с полки пирожок.       Детектив посерьёзнел, вытащил из машины ноутбук и показал Лайту. Оказывается, во время поездки он копался в альбомах со старыми фотографиями.       — Ты видишь эти снимки? — спросил он, разворачивая экран к Лайту.       — Ну разумеется. Что ты этим хочешь сказать?       Рюдзаки ткнул пальцем на снимок, изображающий первую встречу Лайта с Альфом. Ягами помнил, что фотографировал их сам Рюдзаки, как всегда оставаясь за кадром. Лайт на фото выглядел смущённым, но улыбался и несмело протягивал руку весёлому краснощёкому мальчику в ярко-красной футболке и джинсовом комбинезоне. Лайт даже помнил, что в кармане у Альфа лежал дождевой червяк, которого мальчик собирался препарировать, чтобы выяснить, как он устроен.       На следующей фотографии был запечатлён их с Рюдзаки свадебный торт, выполненный по заказу в виде статуи Фемиды, на каждой чаше которой лежало по обручальному кольцу. Лайт непроизвольно покрутил кольцо на своём пальце. Во время медового месяца он чуть не потерял это кольцо и бегал, как умалишённый, по всему отелю в поисках тонкой полоски драгоценного металла.       Фотографии изображали Альфа-школьника и студента Тоо, врача, мужа и отца. На снимках были и Такеши, и Саю с Мацудой и дочерьми, и Соитиро с Сатико. Не было только Рюдзаки, который, несмотря на настойчивые просьбы мужа, наотрез отказывался фотографироваться.       — Ты же понимаешь, что всего этого не было бы, если бы ты тогда всё вспомнил? — спросил Рюдзаки так тихо, что Лайт едва разобрал его слова. — Мы бы не поженились, не усыновили бы Альфа, не родился бы Такеши. Мы, скорее всего, даже до старости не дожили бы.       Лайт снова и снова пробегал взглядом по счастливым лицам на фотографиях. На многих из них он сам искренне улыбался, радуясь каким-то простым бытовым вещам.       — Ты хотел сделать счастливым целый мир, Лайт. Это невозможно, и ты сам это понимаешь. Но ты можешь сделать счастливыми тех, кто рядом с тобой, и так ты сделаешь мир лучше. Есть я, есть Саю и твоя мама. Есть Альф с Софи и Такеши, который тебя обожает и хочет стать таким, как ты. Если каждый человек постарается подарить счастье людям рядом с собой, весь мир станет счастливее.       — Ну ты и философ, — улыбнулся Лайт и наконец посмотрел Рюдзаки в лицо.       Его глаза снова стали добрее при взгляде на закутанного в тёплый плед мужа, толкующего о счастье посреди пустынной автострады. Хищность из черт Лайта почти ушла, но тоска в глазах оставалась.       — Мне же почти семьдесят, как ты любишь напоминать, — хмыкнул Рюдзаки. — Теперь я не только гений, я ещё и мудрец. Ещё немного, и я поднимусь в одинокую пещеру в горах и буду раздавать там советы нуждающимся на правах старейшины.       — А ноутбук ты как в пещере будешь заряжать? — поинтересовался Лайт. — Ты же без компьютера и суток не протянешь. А ещё в пещерах холодно, а ты любишь тепло, уют и пирожные.       Рюдзаки наклонил голову в импровизированном капюшоне из пледа и задумался:       — Ты прав, пещеры не для меня. Хотелось бы делиться своей мудростью в комфортных условиях.       — Приятно осознавать, что ты всё ещё старше меня, — поддел его Лайт.       — Что с бумажкой-то делать будем, мой юный супруг? Ты хочешь, чтобы воспоминания остались с тобой?       Лайт покачал головой:       — Нет, это слишком тяжело. Я не хочу помнить о том, какую чудовищную ошибку совершил. Или чуть не совершил, — добавил он, вспомнив о том, что ему пришлось бы убить Рюдзаки ради дела Киры.       — Тогда сожжём её, согласен?       Лайт чиркнул спичкой, и Рюдзаки поднёс листок к колышущемуся язычку пламени. Листок моментально вспыхнул и превратился в пепел, а с лица Лайта исчезло тоскливое выражение, из глаз ушёл лихорадочный блеск. Взгляд снова стал спокойным и мягким.       Оглядевшись по сторонам, Лайт удивлённо спросил:       — Зачем мы сюда приехали?       — Прогуляться решили. Посмотреть на роддом, — хмыкнул Рюдзаки. — Поехали домой.       — Мне кажется, ты чего-то не договариваешь, — сощурился Лайт.       — Не заморачивайся. Поехали уже, я замёрз, — нагло воспользовался испытанным средством Рюдзаки.       Лайт без лишних слов сел за руль, и они поехали домой. Рюдзаки положил свою руку на ладонь мужа, обхватывающую рычаг для переключения скоростей, и погладил его безымянный палец с обручальным кольцом. Лайт, не отрывая взгляд от дороги, улыбнулся и легко сжал пальцы Рюдзаки в своих.       Детектив откинулся на сидении и посмотрел на густо-синее летнее небо, исполненное спокойствия. Он был совершенно, оглушающе счастлив.