Deeper Than Skin

I know we go deeper than skin But what lies within Is still deeper than we know (Poets Of The Fall - "Skin")

— Я никогда раньше не замечал этот шрам… — Который из? — Эскал казался сбитым с толку, и Лоренцо коснулся лопатки герцога, чтобы мягко прочертить линию от центра вправо, до самых ребер. Рядом с пугающе широким розовым рубцом, оставшимся на память об одной не очень удачной битве и рассекавшим спину правителя чуть выше, этот тонкий шрам был едва заметен. — Этот. Он тоньше шелковой нити… должно быть, очень старый, раз успел так поблекнуть, — склонившись, Лоренцо коснулся губами шеи любовника. От его теплого дыхания Эскала пронизала дрожь; или, может быть, виной этому была ладонь, скользнувшая вдоль позвоночника вниз… Лоренцо усмехнулся, заметив его реакцию, и поцеловал опять, теперь прижимаясь губами к остро выступающей лопатке. Несмотря на то, каким статным и внушительным выглядел герцог при параде, в своей пышной мантии и с медальоном на груди — под слоями дорогой ткани скрывалось на удивление худощавое тело, будто бы состоящее из одних лишь костей и сухожилий. Но и хрупким Эскал не казался: возраст еще не нагнал его и не успел лишить сил; и Лоренцо солгал бы, сказав, что ему не нравится контраст между их телами, между крепостью и худобой Эскала и его собственной… мягкостью. — Да, я был еще ребенком, — согласился Бартоломео. И тут же судорожно вздохнул, ощутив осторожный, но чувствительный укус в плечо. — Ох… Мне еще не было двенадцати, кажется. Меня попытались убить. Священник резко вскинулся, и Эскал неохотно обернулся, — а так удобно лежал! — чтобы с легкой улыбкой взглянуть на любовника: — Ты же знаешь, в этом нет ничего странного. Старший сын, наследник герцога… разумеется, не могло не быть тех, кто желал моей смерти. Лоренцо отозвался не сразу. Неловко повел плечами, поудобнее оперся на локоть; и все это — не сводя глаз с Эскала. — Твоя жизнь не из самых спокойных, мой герцог, — признал он наконец. — Впрочем, судя по всему, попытка успехом не увенчалась? — Ты невероятно проницателен, друг мой, — согласно хмыкнул Эскал, и глаза его смеялись. — Но надо сказать, у них были неплохие шансы на успех. Это была бы несчастная случайность, не более: ядовитые змеи здесь не такая уж редкость… никому не показалось бы странным, что беспечного мальчишку сгубил укус гадюки. Печально, да… но едва ли удивительно. — Укус гадюки! — Лоренцо был слишком потрясен, чтобы сохранять спокойствие, и безотчетно вцепился в запястье любовника чуть не до боли, пытаясь совладать с собой. — Боже правый, Эскал, как ты выжил? — Повезло, — невозмутимо пожал плечами тот и притянул священника ближе к себе. — Не беспокойся о прошлом, любовь моя, его не изменишь. Я жив, и уже почти тридцать лет прошло. — Я знаю. Клянусь, я знаю, — Лоренцо был бледнее обычного, и в темных его глазах затаилась тень первобытного страха. — Я вижу, слышу, ощущаю тебя рядом с собой, все мои чувства говорят мне, что ты жив, что ты здесь… И все же я не могу избавиться от мыслей о том, что мог потерять тебя, так и не обретя. Эскал вопросительно изогнул бровь, но его взгляд был непривычно мягок: — Ни одна из куда более пугающих отметин на моей коже не вызывала у тебя такой реакции, как этот детский шрам… Прости мне мою прямолинейность, любовь моя, но… я не понимаю. — Здесь нечего понимать, мой герцог, — грустно улыбнулся Лоренцо. — Твое тело для меня — точно карта, и я столь многое могу по ней прочесть… Просто некоторые истории страшнее прочих. Раны и недуги — в них нет ничего необычного, и их можно преодолеть, если ты силен духом и телом; да и ты был уже взрослым, когда… — проследив за его взглядом, Эскал понял, что его внимание было направлено на шрам над правым локтем — напоминание о чьем-то удачно направленном кинжале. — Но яд — это совсем другое дело. И узнать о том, что так пытались убить ребенка… Я видел, как люди куда сильнее и крепче гибнут от вещей куда менее страшных. Так могу ли я пожать плечами и просто жить дальше после такого, будто твоя жизнь — пустяк, будто бы ты для меня не дороже всего в этом мире и за его пределами? — Если бы меня убили до нашей встречи, ты бы не почувствовал боли, — Эскал бережно взял ладонь любовника в свою и склонил голову, трепетно целуя костяшки пальцев. Его взгляд был все так же мягок и немного грустен, а в груди поселилось необъяснимое тепло — и Лоренцо не мог этого не видеть. — Ты бы прожил другую жизнь. Другую — но очень хорошую. Правитель замолчал, будто бы рассеянно скользя кончиком пальца вверх и вниз по внутренней стороне запястья Лоренцо, вдоль голубеющих под кожей вен: этот ласковый жест всегда заставлял священника буквально таять от удовольствия и истомы. Вот и на сей раз с губ Лоренцо сорвался легкий вздох, и он невольно закрыл глаза, расслабляясь под невесомыми прикосновениями; и охотно ответил на поцелуй, когда Эскал подался ближе и мягко прижался губами к его губам. За первым поцелуем последовал еще один, и еще, и еще — с каждым разом все нетерпеливее и жарче, ибо оба любовника желали куда большего; но незавершенный разговор все еще явно тревожил Лоренцо. Через некоторое время он отстранился, переводя дыхание, и Эскал снова улыбнулся ему — теперь уже без тени грусти. Герцога давно не удивляло, насколько проще ему стало улыбаться после того, как в его жизни появился Лоренцо; но иногда он невольно поражался той легкости, с которой монах, просто находясь рядом, выпускал на волю ту юную, беспечную часть души Бартоломео, которая вот уже долгие годы была заперта глубоко внутри. — Что-то гнетет тебя, друг мой, — Скалигер опять коснулся ладони любовника быстрым поцелуем. — Раздели со мной свое бремя, вдвоем будет легче. — Едва ли это можно назвать бременем, — на выразительном лице монаха и впрямь уже не было ничего, кроме чистого любопытства. — Твои поцелуи успокаивают меня и дарят мне удовольствие, но на мой вопрос они не ответят. Скажи, от змеиных укусов ведь остаются совсем иные шрамы?.. — Твой вопрос справедлив, — хмыкнул Эскал. — Как я уже сказал, мне повезло, что мой верный слуга Антонио вернулся как раз вовремя, чтобы понять, что случилось. Он знал, как избавиться от змеи, и знал, что нужно действовать быстро… Я мало что помню — слишком давно это было, да и я был еще мал. Но я помню, что сказал наш придворный врач, которого немедленно вызвали в Сирмион: если бы Антонио не сделал на месте укуса этот надрез, чтобы выпустить отравленную кровь из моего тела, я, скорее всего, не выжил бы. Лоренцо согласно кивнул. — Хоть некоторые врачи и не одобряют это… Скорее всего, именно это дало тебе шанс выжить. Я буду вечно благодарить этого человека за твое спасение. — Ты встречал его. Помнишь ту ночь шесть лет назад, когда ты впервые остался здесь, со мной? — Разве бы мог я забыть?.. Вопрос был излишним: оба они отлично знали, что эти воспоминания едва ли когда-нибудь сотрутся из их памяти. Слишком многое было сказано тогда, слишком многое прочувствовано, слишком важна была для них обоих та первая ночь. — Тогда ты должен помнить и старого слугу, который проводил тебя в мои покои, — Эскал привычно склонил голову, целуя родинку на плече Лоренцо. — Да, я помню его! Я тогда подумал: ты, должно быть, полностью ему доверяешь. Мы даже говорили иногда, он был так добродушен… но я уже давно его не встречал. — Это правда, — задумчиво кивнул принц. — Он умер меньше года назад, и мне очень его не хватает. Антонио воспитал меня; в каком-то смысле именно он, а не герцог Альберто, был для меня настоящим отцом. Конечно же, он узнал о моей… природе, о моих влечениях немногим позже меня самого; и, к моему удивлению, всегда был очень осторожен и помогал мне скрываться. Он никогда не пытался меня «исправить» или наказать, никогда не выказывал неодобрения, не поучал, не упрекал — и уже за одно только это я перед ним в неоплатном долгу. — Я буду молиться за него, — тихо пообещал Лоренцо. — Похоже, мне есть за что его благодарить. — Как и мне, — согласился Эскал. — Мы редко обсуждали подобные вопросы открыто, но он всегда отзывался о тебе тепло, когда в разговоре звучало твое имя. Твоя доброта, твой свет не остались незамеченными, друг мой, — герцог невесомо коснулся щеки любовника и улыбнулся, когда Лоренцо накрыл его руку своей, прижимая его ладонь ближе и целуя пальцы. — И я этому рад. Но, — на лице священника заиграла легкая усмешка, добродушная и игривая, та самая, которую Эскал обожал еще с самой первой их встречи, — я ищу твоей любви, а не чьего-либо одобрения. — Она у тебя есть, бесценный друг мой. Тебе не нужно искать ее — она уже твоя. Я уже твой. Это было сказано так просто и так откровенно, что у Лоренцо перехватило дыхание. А Эскал продолжал, не сводя с любовника серьезного, проникновенного взгляда: — У тебя есть моя любовь, и у тебя есть я. Мое тело, моя душа, мое сердце — ты волен делать с ними что хочешь. Даже если, — глаза Бартоломео заискрились от тщательно сдерживаемого смеха, — даже если я тебе нужен только для того, чтобы упражняться в чтении географических карт. Договорив, герцог рассмеялся и притянул любовника к себе. И настолько неожиданным было это искреннее признание в любви, настолько непривычно было видеть Эскала, всегда такого сдержанного и сурового, столь открытым и уязвимым… что Лоренцо не смог придумать ничего лучшего, чем просто ответить на его поцелуй. И целовать, целовать, целовать, жадно и нетерпеливо пока хватает дыхания; а потом спуститься поцелуями ниже, на шею и грудь — потому что не было ни единой причины этого не сделать. В конце концов, иногда действительно полезно поупражняться... в чтении карт.