Ты пахнешь нежностью и фруктовой карамелью

Мачи устало вздыхает и нехотя отрывается от раскрытой на коленях книги, ища глазами визитёра. Пожелтевшие от времени и пролитого невозможно-давно кофе тонкие страницы призывно шелестят, гонимые юрким мимолётным сквозняком в дверном проёме. Дверь в комнату робко приоткрывается. Томный шёпот прозрачных тюлевых занавесок. Скрежет старой настольной лампы. Силуэт в дверном проёме, такой на первый взгляд незаметный и крошечный, с тощими угловатыми плечами, обтянутыми чёрной синтетикой водолазки. Растрёпанные пушистые волосы. Очки, сползшие на кончик носа. В воздухе виснет неловкое молчание - никто из них не осмелится заговорить первой. - Привет, - нарушает стоящую комом в горле тишину Шизуку. Улыбается уголком губ. Мачи отстранённо кивает - не произносит ни слова, но её взгляд смягчается. Ей всегда немного легче, когда Шизуку рядом. Она откладывает в сторону шерстяной плед и выбирается из плена мягкого плюшевого кресла, делает шаг навстречу, затем второй. Смотрит. На перепачканные снизу осенней грязью синие джинсы, на потёртые серые ботинки, на руки с россыпью мелких заживающих мозолей. Шизуку красивая. - Как день? - нервно дёргает воротник гольфа, бросает фразу, словно прыгучий красный мячик. Поймает или отобьёт? Мачи ловким движением вытягивает из кармана кофты пачку сигарет, ногтями осторожно, чтобы не сломать, поддевает одну, чиркает зажигалкой. Давит из себя подобие улыбки. - Довольно паршиво, если честно. Она курит, стоя посреди гостиной, и тяжёлый тягучий запах растекается вдоль стен. Шизуку морщится от попавшего в глаза дыма и подходит близко-близко, подрагивая не то от холода, не то от мертвенно-спокойной ауры, исходящей от молочно-белой кожи и розовых волос. Иногда ей страшно. В очередной раз поправляет успевший помяться воротник и, помедлив, смыкает руки вокруг узкой талии. Спина Мачи напряжена, а сама она вытянута, как гитарная струна - Шизуку чувствует это и мягко поглаживает позвонки сквозь кофту, пальцами перетекая по каждому из них. Успокойся. Сокращённые мышцы в её руках со временем расслабляются, и Шизуку чувствует, как грубые от иголок и нитей ладони неуверенно ложатся ей на шею. Будто боятся спугнуть. Проходятся по линии подбородка, гладят скулы. По коже бегут мурашки. Мачи всё ещё не смотрит ей в глаза. - Всё обязательно будет хорошо, - шепчет едва слышно, зарываясь пальцами в розовые пряди, перебирая их нежно-нежно. На ощупь, как сахарная вата в парке аттракционов, когда только-только слазишь с американских горок и катаешь на языке приторную сладость с привкусом адреналина. - Ты в этом так уверена? - саркастичный смешок, колкий и измотанный, как измотанные годами погнутые булавки, увенчанные блестящими шариками. - Я хочу на это надеяться, - голос Шизуку тихий, как потрескивание угольков в камине промозглым ноябрьским вечером. Тихий, как дом. Поцелуи с Мачи на вкус отдают докуренной сигаретой, тёплым шерстяным укрытием одеяла и совсем чуть-чуть - растаявшей фруктовой карамелью. Прикосновения губ совсем-совсем лёгкие, аккуратные, как забытый мартовский снег. - У нас всё будет хорошо, - повторяет Шизуку и целует снова.