Цвет шоколада

Дин никогда не опаздывал. Возможно, из-за того что довольно часто от него зависела чья-нибудь жизнь, а может, он просто был хорошим солдатом. Сэм этой особенностью никогда не отличался. На каждый упрек он реагировал одинаково – либо пожимал плечами, либо сверкал глазами, напоминавшие по цвету растопленный шоколад, из-под непослушной челки, которую Дин как-то поклялся отстричь насовсем. Только вот свое обещание он так и не выполнил, впрочем, не в первый раз, как и другие: позвонить по номеру со скомканной салфетки, не грубить старшим, не трогать сэммин ноутбук, беречь брата или же убить, если не получится спасти. Последние два подчеркнуть особо, их он дал отцу и в обоих случаях облажался. Каждый раз, думая о том, чтобы сказал Джон, если бы узнал, Дин приходил к простому выводу – ему плевать. Никаких угрызений совести или дрожи в пальцах. Прошло слишком много времени, и слишком многое изменилось. Не сразу, конечно же, нет, изменения редко когда бьют вас по голове, заставляя обратить на себя внимание, они подкрадываются, как змея, окутывают со всех сторон и сжимают так сильно, что сливаются с кожей. Они в тебе. Кто же ты? Дин перестал следить за временем, когда его стало катастрофически мало, в отличие от Сэма, который постоянно что-то читал и писал в толстую тетрадь, прозванную «девчачьим дневником». Дину казалось это смешным. Только Сэм не улыбался. После разорванной грубыми когтями грудной клетки следить за временем стало не слишком-то просто. Вот только отсчет дней шел даже и в аду. Аластор приходил ровно 10 957 раз и 10 956 раз получал отказ. Остальные 3 652 дня Дин провел без каких либо вопросов от демона. Время до Апокалипсиса считалось по оставшимся печатям – 66, 32, 15, 1... Дин опаздывал всегда, когда это касалось Сэма. В первый раз он подоспел ровно к тому моменту, чтобы увидеть, как в спину его младшего брата вонзают нож. Во второй – не успел помешать Сэму выжечь своего первого демона ада из тела молодой блондинки и тем самым завершить отчет страшного счетчика, выполнив чужой план. Конец был ясен с самого начала, как говорили крылатые ублюдки, предрешен до их рождения, вот только Дин не хотел это признавать. Вместо этого он поверил в то, во что было так приятно и легко верить – в брата. А тот впустил в себя Дьявола. Но кто говорил, что все их решения блещут умом. Они проиграли. Мир потерял надежду. Дин потерял Сэма. Дин всегда пропускает момент Его появления в комнате. Ни скрипа открывающейся двери, шума шагов или же шелеста дыхания – Дин в принципе не уверен, дышит ли Тот – ничего, что смогло бы подсказать Его приход. И каждый раз, стоит Ему появиться, помещение вокруг меняется: кружится, ломается под странными углами, меняет форму и подстраивается под Его сиюминутные желания. В этот раз Он не привередничает и оставляет все как есть. Темная, лишь слегка освещенная комната, пропахшая потом и чем-то, похожее на запах отчаянья. Она пуста, так же как и сам Дин. Он обнажен, как и комната. Зачем нужна одежда, если тебя никто не видит? Да, в принципе, и не кому. – Здравствуй, Дин, – голос совсем не изменился, вот только услышав Его, Дин не может решить, чего же ему хочется больше – раскрошить костяшки кулаков до крови или же рыдать, уткнувшись в ладони. И то, и другое невозможно, поэтому он просто молчит, уставившись на свои босые ноги. – Я соскучился по тебе, Дин. Точнее, мы соскучились,– пустые разговоры, вот только обойтись без них Он не может. Дин усвоил это. Он пытается не вздрогнуть, когда холодные пальцы проходят по его шее. Дин пытается не закричать, когда они сжимают горло до боли, до темных точек перед глазами. Ему не страшно, ведь он не может умереть. Только не в этом сошедшем с ума мире. – На колени. Возможно, в другой вселенной Дин бы усмехнулся и сломал говорившему с ним в таком тоне парочку костей, но в этой он упирается коленями в твердый пол и закрывает глаза. Так легче притвориться, что всего этого нет. – Дин, Дин, Дин… – лед в голосе, как раз под стать пальцам. Дин вспоминает жар ада, ожоги на коже и свое тогдашнее убеждение, что хуже быть просто не может. Очередная ошибка. – Взгляни на меня. Дин не контролирует свое тело уже слишком давно. Он даже не уверен в том, что все еще существует. Он открывает глаза, для того чтобы снова встретиться взглядом с воплощением зла. С пустотой и отчаяньем, принявшими оттенок шоколада. С глазами своего младшего брата. Его Сэмми. Точнее, с тем, что существует в его теле. – Молодец, Дин, – уголки губ растягиваются в улыбке, хотя Дину она больше напоминает усмешку вперемешку с оскалом. Сатана просто не умеет улыбаться. – Прости за столь долгое отсутствие. Дела не терпят отлагательств. Легкие прикосновения к щеке, столь неуместные и все же желанные в данный момент, и множество трупов по всему миру с вывернутым содержимым и пустыми черными глазницами вместо глаз. Все это дело одних и тех же рук. Точнее, бледных ладоней с длинными, вечно холодными пальцами. У Дина болят колени и сжатые челюсти. Дин бы вытошнил все свои внутренности, вот только новый Сэм тут же вернет их обратно. – Они не имеют значения. Когда же ты поймешь это, Дин? Этот мир был болен и слаб, я просто ускорил неминуемое, – шепот у самого уха заставляет кожу покрыться мелкими каплями пота. – Я выполнил то, что было предначертано. – Так ты оправдываешь себя? – слова вырываются быстрее, чем Дин успевает подумать, быстрее, чем он успевает осознать сказанное. Вылетают из самой глубины и оставляют послевкусие свободы. Он ждет удара. Ждет наказания за свои слова. Вот только ответом ему служит тихий вздох, насквозь пропахший разочарованием и… усталостью? – Для того чтобы оправдывать себя, нужно сожалеть о содеянном. Ты видишь во мне сожаление? Дин не считает нужным ответить на этот вопрос, а Люцифер и не требует ответа. Он продолжает улыбаться, сверкая белоснежными зубами, так совпадающими по цвету с костюмом, взгляд на который тут же уносит в воспоминания. Те самые, о которых Дин предпочел бы забыть, выжечь из памяти навсегда, оставив взамен сладкую пустоту. Те самые, которые раз за разом всплывают в памяти, стоит лишь закрыть глаза. Люцифер победил, а они проиграли. Засранец Уриель показал ему похожий вариант, сам не подозревая, насколько был близок к истине. Ошибся лишь в мелочах: Детройт, а не Мичиган, и 2012 вместо 2014. Не было никакого кроатона, не было никакого сопротивления. Сэм сказал «да», и мир пошатнулся, чтобы через миг почувствовать на себе весь ужас глубин ада, ужас из глубины самого Люцифера. – Ты жив, потому что так должно быть, – выдыхает его палач. Дин слышит это много раз и совершенно не удивлен ответу на не заданный вслух вопрос. – Ты нужен мне, Дин. Так было всегда. С самого детства ты был рядом, чтобы привести меня к нему. Чтобы соединить нас. Твое место рядом со мной. – Ты не мой брат, – пальцы дрожат от закипающей в груди ярости, и Дин трясет головой, пытаясь взять себя в руки. От белого цвета рябит в глазах, и сжимаются веки. Но даже если сомкнуть их, легче не становится. – Ты и сам знаешь, что это не так. Я твой брат, Дин. Твой Сэмми. Улучшенная и полная версия, с теми же желаниями и воспоминаниями. Я хочу, чтобы ты жил, ведь ты нужен мне, Дин. Тебе стоит лишь признать это, и ты займешь положенное тобой место подле меня. А пока я буду получать от тебя все, что мне нужно, все, что только захочу, – Сэм наклоняет голову, и волосы закрывают Его глаза. Дин сжимает кулаки и мечтает отвернуться, чтобы не смотреть. Мечтает оглохнуть, чтобы не слышать. Умереть, чтобы не чувствовать себя предателем и ничтожеством от мысли – точнее от того, как загорается искра радости от этой мысли – что, возможно, все же возможно, что перед ним внутри этой оболочки находится его Сэм. Его Сэмми. – Ты не умеешь отказывать мне, Дин. Признай это. Тебя не интересует этот мир, тебя не интересуют все эти людишки, которые изжили свой век, тебя ничто не интересует, кроме нас. Как и меня, Дин. Так и было задумано. Это не первый раз, когда Дин слышит все это, но первый, когда позволяет себе слушать. – Хочу трахнуть твой рот. Дин жалеет о том, что не умер тогда. Жалеет, что не смог спасти близких: Бобби, Каса и многих других. Жалеет, что не может повернуть время вспять. Вместо этого он протягивает ладонь и медленно расстегивает пуговицу на брюках, как делал много раз до этого своему младшему братишке. Может, за это он до сих пор жив? Возможно, это его наказание? Пальцы кажутся темными и чужими. Дин молчит, стараясь не думать обо всем услышанном раньше, ведь это не может быть правдой. Его Сэмми никогда бы так не поступил, никогда… Обрывочные движения и судорожное сжатие пальцев – все, на что он способен сейчас. Он не будет думать о том, что он делает, ведь если быть до конца откровенным – его никто не спрашивает. Сэм прав – он не может Ему отказать. Член ложится в ладонь как влитой – прямой и абсолютно готовый. Он всегда был красив, его Сэмми, везде, и Дин не отводит взгляда, проводя по все длине ствола медленным и тягучим движением. – Убери руки за спину. Дин послушен. Он не слышит больше собственный мыслей, лишь равномерный стук в висках, вторящий стуку мертвой мышцы, в которое превратилось его сердце. У него стоит. Дин слизывает вязкий след, оставленный на губах, быстрым движением языка. Сэм горький на вкус, и это то немногое, что осталось неизменным. В отличие от него Сэм не спешит. И если бы не слегка ускоренное дыхание, Дин бы сказал, что происходящие Его вообще не волнует. Осторожными, словно дразнящими движениями Он проводит багровой и истекающей смазкой головкой члена по губам брата, словно разрисовывает их бесцветной помадой. Горькой помадой с привкусом соли. – Вот так, Дин, – шепот, кажется, звучит у самого уха. – Тебе ведь нравиться так. Тебе нравится, когда тебя трахает в рот младший братишка, твой Сэмми. Слова проникают в сознание, и Дин знает, что у него нет шансов. Резкий вздох – единственное, что он успевает перед тем, как рот заполняет твердый член Сэма. Дин давится, пытаясь отстраниться, пытаясь заставить себя дышать, подстроиться под ритм, взять себя в руки, собраться наконец. – Шире. Сэм вдалбливается без остановок, вбивается так глубоко и так быстро, как он хочет. У Дина немеет челюсть и заканчивается воздух, он не может разжать руки, сцепленные за спиной, и сдвинуться с места. У него стоит до красных точек перед глазами, до боли в паху, до полной потери сознания. Сэм не хочет просто трахать его рот, нет, так было бы слишком легко, и Дин знает это. Знает с тех пор, как, извиваясь от удовольствия, излился на землю рядом со все еще теплыми трупами многих охотников. Стонал до хрипоты от того, что его трахало существо, засевшее в теле брата. – Это я, Дин. Твой Сэмми. Это всегда был я, – настойчиво повторяет голос, голос похожий на чей-то. – Смотри на меня! – хрип, скорее напоминающий рык. Дин смотрит. Смотрит сквозь слезы, выступившие от боли, от нехватки кислорода и от члена, вбивающегося ему в глотку – раз-два, раз-два. Как секундная стрелка, отбивающая не существующее больше время. Смотрит сквозь унижение и боль, усиливающиеся с осознанием того, что ему нравится то, что он видит, и Сэм это знает. Этот ублюдок знает все. Сэм усмехается и, схватив Дина за отросшие волосы на затылке, запрокидывает его голову. Медленно, словно нехотя Он отодвигается, оставляя на кончике языка головку и свой вкус. Только сейчас Дин чувствует слюну, размазанную по подбородку, щекам и губам. Его рот широко раскрыт, и он на грани того, чтобы начать вымаливать разрешение прикоснуться к себе. Свободной рукой Сэм проводит по щеке брата, зарывается ему в волосы, так, как делал много раз до этого. Легко и непринужденно. Дин чувствует, как колет в груди, там, где давно пусто. – Теперь придется поработать тебе, Дин, – произносит Сэм, садясь на взявшееся из воздуха кресло. Белое. Если бы у Дина были силы или хотя бы что-то, напоминающее о них, он бы обязательно прокомментировал нездоровую тягу Сатаны к цвету невинности, но вместо этого он кивает и подползает ближе, радуясь возможности двигать задеревеневшими конечностями. Сэм наблюдает за ним, прищурив взгляд и проводя ладонью по скользкому от слюны и смазки члену. Он все так же одет, и контраст от собственной обнаженности и униженного положения у ног брата стирает в Дине все границы. Сэм улыбается ему, и эта улыбка только усложняет все, в голове все путается, и взгляд прищуренных глаз не слишком помогает сохранению расколотых остатков ясности. – Отсоси мне. Дин может отказаться, может попробовать сломать этому отбросу небес нос и насладиться теплой кровью, хлынувшей на кулак. Но вместо этого он устраивается между раскинутых в стороны длинных ног и проводит языком от основания ствола до самого кончика головки, полностью отдаваясь запаху и вкусу, позволяя иллюзиям заменить реальность и вернуть его в те дни, когда он делал то же самое на полу грязного, дешевого отеля. Когда Сэм стонал, зажимая себе рот ладонью, чтобы не услышал отец, а после его смерти – случайные соседи. Когда Сэм сжимал его голову в своих огромных теплых ладонях, стараясь не входить слишком глубоко, и извинялся каждый раз, когда не мог сдержаться. Дин прижимал его бедра к кровати и сосал. Сосал, дроча себе свободной рукой, не в силах терпеть. Сосал до конца, не позволяя отстраниться, принимая все и выпивая все до конца. – Глубже. Дин хрипит и сдавленно умолкает на вздохе, принимая твердый член в глотку. До упора, до рвотных позывов, которые затихают, оставляя лишь ощущение наполненности. Дин двигает головой, проводя по гладкой, горячей коже языком, слизывая вкус, непохожий ни на что остальное и являющийся для него чем-то вроде наркотика. Это вкус Сэма. Дин теряет остатки разума. Сжимая и перекатывая в ладони яички брата, Дин лижет широко и влажно, ощущая каждую набухшую вену. Он засасывает головку, толкаясь кончиком языка в щель, из которой уже течет. Он практически лакает солоноватую жидкость, мечтая о том, чтобы прикоснуться к себе. Толкаясь бедрами в пустоту и сжимая руки на бедрах Сэма, он не может думать ни о чем, кроме как о твердом члене в у себя во рту. Где-то на границе реальности бьется мысль, что это неправильно, бьется отчаянно, нанося себе все больше кровоточащих ран, бьется, не жалея сил и совершенно безрезультатно. – Подрочи себе. Дин вздрагивает всем телом. Ему стыдно и горячо от того, как быстро он исполняет приказ. Не задумываясь, не позволяя себе думать. Он не может сдержать стон, стоит лишь прикоснуться к себе и провести ладонью вниз и вверх. Сжимая себя и повторяя ритм, которым продолжает отсасывать своему брату. – Ты бы себя видел, Дин. Принимаешь мой член и течешь от этого, – Дин закрывает глаза, ускоряясь. Он так близок. – Сосешь, как последняя шлюха. Так хочешь мою сперму? Дин стонет, чувствуя, как дергается член Сэма во рту. Он хочет закрыть уши, провалиться сквозь землю, чтобы не слышать. Он хочет раствориться в этом звуке, забыться, исчезнуть, оставив после себя пустоту. Нет никого, кто бы помнил о нем, никого из тех, о ком он не забыл. В груди давит от невозможности дышать, голова кружится и болит челюсть. Дин почти не чувствует языка и колен. Внизу живота тянет чем-то жарким, усиливаясь с каждым движением руки, с каждым насаживанием ртом на чужую, горячую плоть. – Я хочу кончить тебе на лицо, пока ты будешь дрочить себе, – крепкие руки оттаскивают его за волосы, сжимая и заставляя откинуть голову, заставляя сделать то, о чем было сказано. – Открой рот. Слова сотрясают воздух, и Дину кажется, он чувствует их кожей. Дин делает то, что от него требуется, то, что от него нужно. Он закрывает глаза, продолжая долбиться в свой кулак, вытягивая, выдаивая из себя оргазм. Чем быстрее он кончит, тем быстрей все это закончится. Закончится до следующего раза. – Смотри на меня! Дин открывает глаза. Костюм все так же идеально сидит на теле его брата, не считая распахнутой ширинки с торчащим из нее крупным членом, блестящим от его слюны и собственной смазки. Сэм обхватывает ствол ладонью, проводя по всей длине и слегка сдавливая у основания. Вторая рука ложится на лицо Дина, сжимая челюсть и поглаживая большим пальцем по нижней губе, огибая ее по контуру и оттягивая вниз. Жарко. Пальцы Сэма теплые, и это странно, это так отличается от постоянного холода, поселившемся в Нем, что Дин стонет и ускоряет движения на своем члене, проводя языком по мошонке Сэма и засасывая Его яичко в рот. Он готов поклясться, что слышит стон. Этот звук отдается в каждом уголке его истерзанного тела почти болью, и Дин засасывает второй яичко в надежде услышать его еще раз. Еще один. Сэм теряет ритм, теряет контроль, дрочя урывками, резкими взмахами, проводит членом по лицу Дина, размазывая смазку по щекам и скулам, позволяя приласкать себя короткими прикосновениями языка. Дин видит Его лицо, искривленное в гримасе, видит зажмуренные глаза и растрепанные волосы, видит капли пота на Его смуглой коже, слышит их запах, вдыхая и наполняя себя им. Он так давно не видел хоть что-то, напоминающее о брате, на этом застывшем, как маска, лице, которое похоже на оживший манекен. Он впитывает каждое движение мышц родного лица, выжигает у себя на сетчатке глаза, чтобы, оставшись одному и закрыв глаза, переживать этот момент снова и снова. Сэм вздрагивает всем телом, больно сжимая челюсть брата, проводит рукой по члену и кончает, изливаясь длинной белесой струей ему на лицо. Дин вздрагивает, услышав протяжный стон, хриплый и наполненный наслаждением с примесью облегчения. Он чувствует, как вязкая жидкость покрывает его лицо от кромки волос до подбородка и то, как дрожит его мучитель, размазывая сперму головкой члена, слегка проникая ей внутрь рта. Чувствует вкус спермы Сэма во рту и то, как она стекается вниз по коже. Он на грани. – Кончай. Сэм смотрит на него сверху вниз, не вынимая все еще стоящий член из его рта. Сэм смотрит внимательно, как будто пытается запомнить каждую деталь. Один вздох, и мир разрывается, отозвавшись множеством вспышек внутри тела. Дин хнычет, кончая тут же, как по спуску курка, стоит лишь ему увидеть то, что он уже не наделся увидеть. Дин кончает с протяжным стоном, столь напоминающим то, что он кричит по ночам, кричит, когда уже не хватает сил, кричит в надежде докричаться. Сэм. Дин приходит в себя как по щелчку – все та же комната, и он все так же один. Мир все так же разрушен, и он не смог его спасти. Дин лежит на полу, уставившись в потолок, чувствуя, как оживают конечности, как постепенно возвращается сознание и контроль над телом. Он до сих пор ощущает вкус горькой спермы во рту, только в этот раз к нему примешивается вкус надежды. Его Сэм все еще внутри. Его младший братишка все еще здесь, и Дин выдержит все что угодно, сделает все, что нужно, чтобы еще раз утонуть в этом взгляде. Дин закрывает глаза, вспоминая то, что промелькнуло всего на одно мгновение, когда Дьявол потерял контроль. Ведь Сэм смотрел на него глазами цвета темного плавленого шоколада. В той реальности Дин никогда не опаздывал, когда это касалось работы, и опаздывал всегда, когда это касалось Сэма. Пора изменить это правило.