365 дней чтобы влюбиться... В зверя

Нацу грациозно поднялся с ковра и положил пистолет на стол. Он взял меня на руки и усадил в кресло. — Да, безусловно, так будет легче. Итак, что касается фотографий… — начал он. — В твой День рождения я был свидетелем ситуации в бассейне между тобой и твоим парнем. Когда ты убежала, я знал, что это день, когда я приведу тебя в мою жизни. После того, как твой мужчина даже не вздрогнул, когда ты вышла из отеля, я знал, что он тебя недостоин и долго по тебе плакать не будет. Когда ты исчезла, твои друзья пошли поесть, как будто ничего не случилось. Тогда мои люди забрали твои вещи из комнаты и оставили письмо, в котором ты писала Стингу, что ты уходишь от него, возвращаешься в Польшу, уезжаешь и исчезаешь из его жизни. Он не мог его не прочитать, когда вернулся в ваш номер после еды. Вечером, когда они проходили мимо стойки регистрации, нарядные и с шампанским, к ним подошел человек из обслуживающего персонала, рекомендовавший посетить один из лучших клубов острова, «Торо», который также принадлежит мне, и благодаря этому я мог контролировать ситуацию. Когда посмотришь фотографии, ты увидишь на них всю историю, которую только что услышала. То, что происходило в клубе… ну, пили, веселились, потом Стинг заинтересовался одной из танцовщиц — все остальное ты уже видела. Фотографии, наверное, говорят сами за себя. Я сидела и недоверчиво смотрела на него. В течение нескольких часов вся моя жизнь перевернулось с ног на голову. — Я хочу вернуться в Польшу, пожалуйста, позволь мне снова очутиться дома. Нацу поднялся с дивана и встал лицом к тлеющему огню, который уже едва мерцал, создавая в комнате теплый полумрак. Оперся одной рукой о стену и что-то сказал по-итальянски. Он глубоко вздохнул, повернулся ко мне и ответил: — К сожалению, в ближайшие триста шестьдесят пять дней это будет невозможно. Я хочу, чтобы ты посвятила мне следующий год. Я постараюсь сделать все, чтобы ты меня полюбила, и если через год в твой День рождения ничего не изменится, я отпущу тебя. Это не предложение, просто информация, я не даю тебе выбора, я просто говорю, как будет. Я не трону тебя, я не сделаю ничего, чего ты не захочешь, я не буду принуждать тебя ни к чему, я не изнасилую тебя, если ты этого боишься… Потому что, если ты на самом деле ангел для меня, я хочу проявить к тебе столько уважения, сколько стоит моя собственная жизнь. Все в особняке будет в твоем распоряжении, ты получишь охрану, но не для контроля за тобой, а только для твоей безопасности. Ты сама выберешь людей, которые будут охранять тебя в мое отсутствие. У тебя будет доступ ко всему в этом поместье, я не собираюсь тебя запирать, поэтому, если ты решишь играть в клубах или выходить, не вижу проблемы… Я прервала его: — Ты ведь сейчас не серьезно, да? Как я могу тут спокойно сидеть? Что подумают мои родители? Ты не знаешь мою мать, она будет плакать, когда ей скажут, что меня похитили, и посвятит остаток жизни поиску меня. Ты понимаешь, что ты можешь с ней сделать? Я лучше пристрелю тебя сейчас, чем буду винить себя, если с ней что-то случится из-за меня. Если ты только отпустите меня из этой комнаты, я убегу и больше ты никогда меня не увидишь. Я не собираюсь принадлежать тебе или кому-то еще. Нацу приблизился ко мне, словно знал, что вот-вот случится что-то не очень приятное. Он протянул мне другой конверт. Держа его в руках, я раздумывала, стоит ли открывать или все будет так же, как и минуту назад. Я испытующе наблюдала за лицом Нацу. Он смотрел на огонь, словно ожидая моей реакции на то, что скрывалось внутри. Я разорвала конверт и дрожащими руками достала очередные фотографии. «Что это, черт возьми?» — подумала. Фотографии, изображающие мою семью: маму с папой и брата. В обычных ситуациях, сделанные рядом с домом, на обеде с друзьями, через окно в спальне, когда они спали. — Что это?! — спросила я растерянно и раздраженно. — Это моя политика, которая гарантирует мне, что не убежишь. Ты не рискнешь безопасностью и жизнью своей семьи. Я знаю, где они живут, как живут и где работают, как спят и что едят на завтрак. Я не собираюсь присматривать за тобой, потому что знаю, что я не могу делать это, пока меня нет, я не буду держать тебя в плену, связывать или запирать. Единственное, что я могу сделать, это выдвинуть тебе ультиматум: ты даешь мне год — и твоя семья будет в безопасности и под защитой. Я сидела напротив него и думала о том, способна ли я убить его. На столике между нами лежал пистолет, и я хотела сделать все, чтобы защитить свою семью. Я схватила пистолет и прицелилась Нацу в голову. Он по-прежнему сидел очень спокойно, но его лицо пылало гневом. — Люси, ты сводишь меня с ума. Опусти пистолет, а то через минуту ситуация перестанет быть веселой, и мне придется тебя поранить. Когда он закончил говорить, я закрыла глаза и нажала на курок. Ничего не случилось. Нацу бросился на меня, забрал оружие и дергая за руку, стащил меня с кресла, бросая на диван, с которого поднял. Он перевернул меня на живот и завязкой от одной из подушек обвязал мне руки. Когда он закончил, посадил меня, а, скорее, бросил на мягкое сиденье. — Сначала надо снять с предохранителя!!! Ты предпочитаешь так разговаривать? — Тебе удобно? Ты хочешь убить меня, думая, что все так просто? Тебе кажется, что никто раньше этого не пробовал? Когда он закончил кричать, сильно дернул меня за волосы, вздохнул и посмотрел жестоким и холодным взглядом. — Гажил! — заорал он. В дверях появился молодой итальянец, как будто все время был за дверью, дожидаясь призыва. — Проводи Люси в ее комнату и не запирай дверь на ключ — сказал он по-английски со своим британским акцентом, чтобы я поняла. После чего повернулся ко мне: — Я не буду держать тебя в плену, но рискнешь ли ты сбежать? Он поднял меня за веревку, которую Гажил взял у него, совершенно не тронутый всей этой ситуацией. Нацу сунул пистолет за пояс штанов и вышел из комнаты, бросив на меня предупреждающий взгляд. Молодой итальянец широким жестом указал мне дорогу и двинулся по коридору, ведя меня за «поводок», который соорудил мне Нацу. Пройдя лабиринт коридоров, мы добрались до комнаты, где я проснулась несколько часов назад. Гажил развязал мне руки, кивнул и закрыл дверь, выходя. Я подождала несколько секунд и схватилась за ручку — дверь не была заперта на ключ. Я не была уверена, что хочу переступить порог. Я села на кровать, и в моей голове пронесся поток мыслей. Он говорил все это серьезно? Целый год без семьи, друзей, без Варшавы? При мысли об этом я залилась слезами. Сможет ли он сделать что-то жестокое с моими близкими? Я не поняла его слов, и, одновременно, не хотела проверять, не блефовал ли он. Волна слез, которая залила мои глаза, была как катарсис. Не знаю, сколько я плакала, но в конце концов от усталости уснула. Я проснулась, свернувшаяся калачиком, все еще одетая в белый махровый халат. На улице еще было темно, и я снова не знала, тянется ли еще эта ужасная ночь или это уже, может быть, другая. Из сада доносились приглушенные мужские голоса — я вышла на балкон, но никого не увидела. Звуки были слишком тихие, чтобы говорящие могли находиться рядом. Я подумала, что что-то происходит на другой стороне особняка. Я неуверенно взялась за ручку двери — она по-прежнему не была заперта. Я вышла за порог комнаты и некоторое время раздумывала, сделать ли мне шаг вперед или все-таки отступить. Победило любопытство и я пошла через темный коридор в сторону влекущих меня голосов. Стояла душная августовская ночь, легкие занавески на окнах развевались на душистом морском ветру. Дом погрузился в мрак, было тихо. Интересно, как он выглядел днем? Без Гажила потеряться в путанице коридоров и дверей было довольно легко, и уже через некоторое время я понятия не имела, где нахожусь. Единственное, на что я ориентировалась, следуя вперед, — я слышала все отчетливее звуки мужских разговоров. Проходя мимо слегка приоткрытой двери, я добралась до огромного лобби с гигантскими окнами, которые выходили на дорогу. Я подошла к стеклу и оперлась руками об огромную раму, частично скрываясь за ней. В темноте я увидела Нацу и несколько людей, стоящих рядом. Перед ними стоял на коленях человек, который что-то выкрикивал по-итальянски. Лицо его выражало ужас и панику, когда он смотрел на розоволосого. Нацу стоял спокойно, засунув руки в карманы просторных темных брюк. Он пронзил мужчину ледяным взглядом и стал ждать конца всхлипывания. Когда мужчина умолк, розоволосый сказал спокойным голосом ему одно, может, два предложения, после чего вытащил из-за ремня пистолет и выстрелил ему в голову. Тело мужчины упало на каменный пандус. При этом виде из моей груди вырвался стон, который я подавила руками, прижав их к губам. Но он был, однако, настолько громким, что Черный отвернулся от лежащего перед ним человека и посмотрел на меня. Взгляд его был холодным и бесстрастным, словно на него совершенно не произвело впечатления действие, которое он только что совершил. Он взял за глушитель и передал оружие мужчине, стоявшему рядом с ним. Тогда мои ноги подкосились и я опустилась на пол. Я отчаянно пыталась поймать воздух, но, увы, безрезультатно. Я слышала только все более медленное биение своего сердца и пульсирующую в голове кровь, в глазах начало темнеть, а желудок ясно сигнализировал, что через минуту на ковре окажется выпитое ранее шампанское. Трясущимися руками я нервно пыталась развязать ремень халата, который, казалось, все сильнее затягивался, преграждая мне возможность сделать вдох. Я видела смерть человека, в моей голове, как заевшая пластинка, крутились кадры этого выстрела. Повторяющаяся сцена привела к тому, что кислород уже полностью ушел из моего тела. Я сдалась и перестала бороться. Остатком сознания я зафиксировала, как ремень моего халата ослабевает, два пальца на моей шее пытаются нащупать слабый пульс. Одну руку я ощутила за спиной и под шеей, пока она схватила меня за голову, а другую — под моими наполовину согнутыми ноги. Я почувствовала, что двигаюсь — хотела открыть глаза, но не смогла поднять веки. Вокруг послышались какие-то звуки, до меня отчетливо донесся только один: — Люси, дыши, дыши, дыши! Этот акцент, подумала я. Я знала, что меня охватывают руки Нацу, руки человека, который минуту назад отнял у кого-то жизнь. Он вошел в комнату и пнул дверь, закрывая ее. Когда я почувствовала, как он уложил меня на кровать, я все еще боролась с дыханием, которое, хотя и становилось ровнее, все еще не было достаточно глубоким, чтобы доставить мне столько кислорода, сколько мне было нужно. Нацу открыл мне одной рукой рот, а второй сунул под язык таблетку. — Спокойно, девочка, это лекарство для сердца. Врач, который заботится о тебе, оставил его на случай, если что-то произойдет. Через некоторое время мое дыхание стало более ровным, больше кислорода стало поступать в мое тело, и мое сердце замедлилось до ритма спокойной прогулки. Я упала в кровать и уснула.