Pain

You caused my heart to bleed and You still owe me a reason I canʼt figure out why… Why Iʼm alone and freezing While youʼre in the bed that sheʼs in Iʼm just left alone to cry. (Ben Cocks — So Cold)

Я не могу назвать точное время, когда впервые поймал себя на мысли, что люблю своего короля. Своего повелителя, своего соратника. И друга. И ещё больнее становится от того, что Артур любит свою королеву и не способен её предать. Да и ради чего? Ради кого? Ради слуги? Артур — её. И я не смогу разрушить всё, что они построили, просто следуя своей прихоти. Мне иногда становится интересно, являюсь ли я Артуру тем, кем он мне? Считает ли он меня другом, или это тепло в его глазах всего лишь снисходительная доброта для осиротевшего мальчика? На самом деле, жить с этим бременем тяжело. Намного тяжелее, чем скрывать то, что я маг. Магию можно спрятать, усмирить, не дать ей вырваться наружу, а вот любовь… Куда замуровывать это странное колкое ощущение под рёбрами каждый раз, как я вижу своего Короля? Поначалу это было не сложно маскировать, даже не смотря на то, что я всегда рядом с Артуром. Может было так просто потому, что я сам не смел признаться себе в истинной природе этих мыслей? Слуга всегда рядом со своим милордом. Я же порой был запредельно близко. Так близко, что мог почувствовать запах мыла, с которым вчера стирал его рубашки и который въелся мне в кожу рук. Так близко, что по бокам пробегала приятная дрожь, сходящая на нет где-то в районе бёдер. Это как глупая недосягаемая мечта. Из разряда «я хочу ту шкатулку за тысячу золотых, которых у меня никогда не будет». И ты каждый день ходишь в сувенирную лавку на базаре, тешишь себя мечтами о том, что прямо сегодня найдёшь туго набитый кошель на пыльной дороге, и твоя мечта станет явью. Но прекрасная шкатулка в недосягаемости, как всегда, изо дня в день, если её ещё не купил кто-то другой. Есть ещё вариант. Украсть её. Грязный, подлый способ, но тогда глупая мечта превратится в осязаемую вещь в твоих руках. Ты будешь жить в страхе, потому что за такое не отрубают руки, за такое убивают, но ведь она — твоя. Она реальна. И с Артуром точно так же. Он — невыразимой красоты шкатулка, внутри которой нечто дороже самых восхитительных украшений всего света. И я могу либо молчаливо сгорать изнутри, воображая себе день, когда он станет моим, либо я свяжу его сознание магией и буду счастлив какое-то время, чтобы умереть потом. За украденных королей убивают так же рьяно, как за украденные ценности. Какое-то время моя зависимость проходит бесследно. Но так не может быть всегда. Вот я наливаю ванну Королю, таскаю ведро за ведром, смешивая ледяную и горячую воду, проверяя температуру локтём. Изображаю любую занятость, лишь бы не смотреть на раздевающегося Артура, на эти восхитительные изгибы его тела. Мысли о предстоящем купании сбивают с толку и загоняют в жар. Это пламя на щеках не от того, что я десятки раз поднялся и спустился по лестнице, нет, это гораздо глубже. Огонь, обхватывающий все внутренности какой-то неловкий, смущенный. Я возбуждён и физически чувствую себя нехорошо. Артур заинтересованно смотрит на меня, держа в руках свою рубаху, и с ярким хохотом заявляет, что обольстительные чары мадам Лиер не прошли даром для меня, если я до сих пор об этом думаю. Я соглашаюсь на всё, только бы он не догадался. Артур изящно перелезает через деревянный бортик чана, с плеском ныряя в уже мыльную воду. Он велит мне идти спать, потому что планирует подумать в воде. И я делано радостно выхожу из его покоев, срываясь с места, как только хлопает дверь. Рыцарь на повороте смотрит на меня, как на идиота, но мне плевать. Я бегу так быстро, виляя по запутанным коридорам замка, что встречный ветер слизывает мои слёзы ещё до того, как они прольются. Это сложно и страшно. И теперь это неотьемлемая часть моей жизни. Мимолётные улыбки выводят меня из строя не хуже арбалетного болта промеж глаз; касания отдают электрическими импульсами по всему телу, разносимые венами даже в кончики пальцев; я порой зависаю на несколько минут бесстыдно разглядывая лицо Артура, его профиль, подмечая шрамы и родинки и нанося новые на его портрет в своей голове, как обозначения на карту. Я перебиваюсь его смехом, обращённым даже не ко мне, и порой с лёгкой завистью смотрю на их с Гвен нежные поцелуи или тайные знаки. У неё есть право на проявление этой любви, она его законная жена и дорогая сердцу женщина. Она может быть рядом, может чувствовать его. Она достойна этого. Я — нет. Я не смогу заменить ему Гвен. Никогда. Я бы посмеялся, если бы не было так горько. Порой меня затапливает такая злоба, что от причинения ей боли меня останавливает только Артур. Перед глазами сразу появляется его образ, источающий испуг, жалость и страх за любимую женщину. И ненависть ко мне. А этого я точно не вынесу, ненависть равносильна смерти. Я научился презирать самого себя за эту пошлую и мерзкую привязанность. Топтать в себе любую мысль, любой вспыхивающий огонёк надежды. Всё вокруг меня меркнет, к чему бы я ни прикасался — это тьма, затапливающая мою душу рвётся наружу. Теперь я испытываю отвращение не только к себе, но и к самому слову «любовь». Как малодушно. Ха. Я бы посмеялся во второй раз, если бы не хотел вопить от разрывающего меня изнутри крика. Крика, леденящего душу, заставляющего кровь в жилах стынуть, пробирающего насквозь. Крика, который я заталкиваю в самую глубь моего сознания, словно тяжёлым кулаком, вбиваю в глотку, лишь бы не было слышно ни звука, ни слабого хрипа. Это немощное желание вырвать себе сердце, протаскивая его через слои мышц и внутренностей. Оно бы слабо трепыхалось в ладони ещё пару секунд, а потом бы остановилось навсегда. Этот мнимый покой зовёт меня каждую ночь. Он манит своим костлявым пальцем, смердит запахом смерти, но я борюсь. Борюсь, закапывая себя в свои ужасные, тяжёлые мысли. Единственный способ не покончить с собой, это светлая мысль о моём долге перед Артуром. Когда темнота, давящая на глаза отступает и за горизонтом появляется солнце, я проваливаюсь в нервный, дерганый сон. А после всё повторяется снова и снова, словно по замкнутому кругу, из которого я не могу выбраться, да и вряд ли смогу. Я безумно изменился внешне. И даже не заметил бы этого, не пошути Гавейн о том, что меня можно пускать как мослы на суп. Я смотрел в зеркало и видел там осунувшегося юношу с тонкими ломаными полосками губ, впалыми щеками и глазами, и посеревшей кожей. Я бы мог пугать детей замка, став одним из чудовищ сказаний. Ха. В третий раз. Только мне абсолютно не до смеха, ведь где-то в животе каждую секунду рвёт и мечет огромная химера, заставляя помнить об Артуре и отравляя моё существование. Животное внутри меня будто издевается, вновь, раз за разом, ударяя куда-то под рёбра. Наверное, по сердцу. Иначе некуда. Только благодаря этому я ещё не до конца потерял самообладание и рассудок, хотя уже стою на краю пропасти. Шаг назад и я полечу, отдавшись безумным, придурковатым мыслям, шепча в бредовом сне имя Артура. Шаг, и вся эта чёртова пытка кончится, оборвавшись, как натянутый жгут. С концом жизни придёт покой, умиротворение. Но я не могу быть эгоистом сейчас. Я же Ему нужен. Людям не понять, почему великий маг Мерлин Эмрис просто хочет сдохнуть, как последняя тварь, от чувства, раздирающего на мелкие куски. Моя душа уже не выдерживает такого напора, я не могу перекроить свою суть и естество. Сбежать? Куда я убегу от самого себя. Это моё личное проклятье, сейчас и навеки. Жить с одним человеком в сердце, который понятия не имеет об этом. Как бы я не хотел исчезнуть, как бы я не хотел просто умереть, пытаясь уйти от этой боли, я не позволю себе этого. Если я дорог Артуру как друг, я буду жить. Сейчас неважно как я буду жить. Я до последнего буду охранять его, быть его тенью, всегда идущей позади, прикрывающей от бед с тыла. Просто потому, что я должен. Просто потому, что иначе — никак.