быть собой без тебя – как таможню пройти без паспорта

На Питер обрушилась лавина. Кто-то задел подпорки, и плотина с грохотом рухнула. Катастрофа, не меньше. Или всего лишь возмущение десятка недовольных водителей. Всего лишь светофор загорелся зеленым, и пора двигаться вперед. Паша скривил губы и плавно надавил на газ. Выезжает на КАД, встраивается в гладкий ход автомобилей — не едут, а плывут по трассе на дисках колес. Бросает короткий взгляд в боковое стекло, чуть сдает, чтобы серенькая suzuki перестроилась в левый ряд. Задним числом посылает тех уродов у светофора, из-за которых сбился с мысли. Под радио-бубнеж проезжает оставшийся путь, долго блукает по дворам в поисках свободного места. В магазин надо? 19:56 Отправлено. Не прочитано. В ожидании лифта соседи ведут бытовые разговоры, Паша изображает неравнодушного жильца, хотя его мало волнует треснувшая плитка на лестничной клетке четвертого этажа. Их в подъезде становится так много, что все не поместятся. Кому-то придется выбрать лестницу. Кто-то лишний — всегда Паша. Чтобы повернуть ключ в сто лет заедающей скважине, нужно прижать дверь плечом. Ключи на полку, пальто на вешалку, ногой отодвигает мишины ботинки. Проверяет угол за дверью в кухню, но там давно уже нет лотка. Следит за игрой отражения света от телевизора. Выключен звук, кадры бегают друг за другом, не производя никакого эффекта. Зритель не заинтересован. Зритель уснул. Паша вытирает помытые руки о штаны и садится на диван. Ведущие блевотного телешоу стараются зря. И без звука ясно, о чем речь. Вместо телевизора включил светильник и стал смотреть, как шевелится ухо Микки Мауса на свитшоте. Это Миша дышит. Дремлет, спрятав руки между ногами в застиранных трениках. На коленях катышки и ворсинки с пледа. Миша всхрапнул, поежился, встрепенулся и вытянул шею, как сурикат. - Я включил, думал, новости будут, - слова прошлись по ушам сиплой мягкостью. Паша прикасается губами к подставленной щеке — не поцелуй, а установление контакта — и бросает короткую улыбку. - Чего не бреешься? - Лень было. Есть пойдем? Он перешагивает вытянутые ноги, спотыкается на кухне о собственные тапки и чертыхается. Паша вспоминает, что опять не купил подставку для ножей. - Я схожу завтра, - опять ответил Миша. Пока гудит микроволновка, Паша раззявил балкон и задел вскрытый мешок кошачьего корма. - Надо выбросить. - Угу. 3... 2... 1. Противный писк, рывок дверцы, стук тарелки о стол. - Выпьешь? - Не хочу. - А я выпью. Щелчок, шипение. Tuborg светлое, глоток, выдох. Миша постучал ногтем по банке, двинул солонку в пашину сторону. - Ты завтра поздно? - Как обычно, - Паша тянется к раковине и берет стакан. - Заедешь за мной, - Миша опрокидывает пиво в подставленный стакан. - Можем в Леруа смотаться, за креслом. - Зачем? - Или стулом. Ты говорил, тебе нужно. Паша соскребает с тарелки последний кусок курицы. Упершись в край раковины, смотрит на закипающую в чайнике воду сквозь узенькое окошко. 0,5 - 1 - 1,7 — черные отметки почти стерлись. Выкипели. На внутренних стенках чашки чайные разводы. Паша заливает их кипятком, потому что въелись — не отмыть. - Знаешь, кого сегодня встретил? Паша вопросительно дергает бровями, выбирая чайный пакетик. Среди фруктовых, мишиных, мятных осталось только два. Теперь — один. - Трубецкого. Я вас знакомил, длинный такой. Помнишь? - Помню. Вы учились вместе. И что он? - Да ничего. Поговорили, новостями обменялись. Он машину продает, хочет попроще взять. Миша вывалил в кастрюлю недоеденный рис и сел обратно, поджав к подбородку колено. - А ты ему что? - В смысле? - Ну, у тебя какие новости? Миша улыбнулся, пожал плечами. - А то ты не знаешь. Про работу рассказал, про тебя. Про Веснушку. Паша подавил рефлекс обернуться и проверить лоток. Выжимая чайный пакетик, прикидывает, есть ли у него знакомые, которым можно было бы рассказать про работу, про Мишу, про Веснушку. Нет, кажется. Все это — давно не новости. А вообще-то есть кое-что. - Меня повысили. - Правда? - Правда. - И чего молчишь?! Ничего себе! Сегодня сказали? - Сегодня. Миша опускает ногу обратно под стол и тянется к Паше. - Ну, рассказывай! Паша ждет. Выжидает. - Руководящий пост, восемьдесят человек в подчинении. Отдел московский, заступаю с начала месяца. - Через две недели только? Хотя ладно. Слушай, здорово! Наконец-то, Паш! Ты рад? А что значит московский отдел? - Офис в Москве. Туда переводят. Миша дергает плечом. Складывает перед собой руки ладонями вниз и останавливает взгляд на кончиках пальцев. Нельзя молчать, нельзя, а то станет выдумывать лишнего. Неправильного и ненужного. - Поедем? На первые полгода компания предоставляет квартиру, потом можно выкупить или вернуть — на наше усмотрение. Как освоимся, поищем варианты. А эту сдавать можно. - Стой, куда разогнался. О чем ты говоришь, Паш? Москва? Серьезно? Вдох. Выдох, снова вдох. Стук электрички по расшатанным рельсам — опасно. - Это что, пальцем щелкнуть, и готово? - Я думаю, нет ничего сложного. - Правда? - Нас здесь что-то держит? Миша всплеснул руками. - Меня только на полную ставку взяли, только серьезную работу доверили, и что теперь — собрать вещички и адьес? - он сжимает Микки Мауса мертвой хваткой и не верит дурацкой шутке. Паша молча наблюдает, как на дне кружки болтаются частички неизвестно чего. - Тебе, конечно, здорово сидеть на работе с утра до ночи. Новые люди, новая должность, все классно, все интересно. А я что?! Сложу ручки и буду ждать тебя целыми днями? Рапунцель, сбрось свои волосы? - А здесь ты не этим занимаешься? - Здесь я живу, Паш! Я чувствую, что кому-то нужен, работу свою люблю. Сколько я за этим бегал? А друзья? А ты? У нас же тут все! Спокойно встанешь и уедешь? Паша вспомнил, как раньше, давно-давно, Миша пришел к нему в этих же трениках и принес подмышкой грязную рыжую кошку — подобрал в кустах за общагой. Он тогда ходил вечно сонный, дерганный, писал курсовую. На выходных сил хватало только помыться, клюнуть в губы и рухнуть лицом в подушку. Паша улыбнулся уголком рта. Почему вдруг вспомнилось? - У тебя же диплом. В Москве точно работа есть. Вместе займемся, устроим тебя. Даже лучше, чем сейчас. - Этим дипломом подтираться только. - Я помогу, ты слышишь? Я же никуда не денусь. - Бред. Не поеду. Паша дал ему уйти из кухни, а сам принялся перемывать посуду. Покурит, позлится. Придет обратно. Паша прислушивается к себе — сам-то верит в то, что говорит? И тут же грустно усмехается, потому что нет такого вопроса — верить или не верить. Есть ответ: оставаться больше нельзя. Миша, конечно, возвращается. Даже не докурил: в одной руке сигарета, в другой — банка-пепельница с пожелтевшей этикеткой от оливок без косточек. - Паш, ты как будто не понимаешь! - с места в карьер, без предисловий на выдохе. - Разве нам все так легко далось, что теперь — оторви и выбрось? Паша не спорит, потому что согласен. Выключил воду и повернулся лицом. - Здесь все — наше! Наша жизнь — здесь. Ты забыл, как вытаскивал меня за уши? Как приезжал по ночам. Помнишь, ты обещал, что все закончится, и я тебе поверил. И ведь кончилось! - Миша стоит так близко, что видно красные ниточки в уголках глаз. Их много, воспаленных, усталых. - А там что — все заново? Голос упал, как комочек пепла с дотлевающей сигареты. Он следит за ней, не видя. Тоже, наверное, вспоминает что-то. А ведь прав. Прав до боли. Паше представилось, как мощные корни, которые они пустили здесь, пробились сквозь бетон девятиэтажки, и вокруг них строительным клеем сочатся трещины-раны. И ни одна живая душа не замечает, не залечивает. Из них двоих тоже никто не заметил, как вдруг кончилась война за счастье. Паша помнит того себя, который выгрызал местечко для нового вдоха, заставлял Мишу верить, волоком тащил вперед и бился — за себя и за того парня. И приезжал по ночам, поил успокоительными, выискивал по подъездам замерзшего и потерявшего смысл парнишку. Не сдался — делил силу на двоих, пока Миша не окреп, не поднялся на ноги. А дальше — вместе, тайком против всех, но друг за друга. И что теперь — все заново? Миша выцепил из пачки новую сигарету, потряс зажигалку. Паша дождался дыма и окунулся в него лицом. И что теперь — все заново? Зажимает губами зубочистку и идет в спальню. Сколько ни напоминай — Миша забывает проветривать, и воздух теплый, затхлый. Паша зажигает свет. Снимает с подоконника разросшийся фикус, раскрывает окно. Уборка по пятницам, сегодня — вторник: на полках стеллажа тоненькой пленкой улеглась пыль. Электрички гремят по расписанию. Проводил очередную и придвинул к стеллажу скрипящий стул. Миша говорил что-то про стул... Леруа Мерлен, купить новый... На третьей снизу полке стопочка из четырех дисков группы "Кино". Чей-то подарок? Формат CD, и послушать-то негде. - Миш, а откуда Цой? Сначала шаги — выученный на зубок ритм, удар пяткой, легкое пошаркивание — потом голос. Рядом, в дверях: - На барахолке нашли. Когда к Муравьевым ездили. - Юбилей отмечать? - Да, вроде. Перекатывая языком зубочистку, ковыряя наклейку ценника, затягивает: Дом стоит, свет горит. Из окна видна даль. Так откуда взялась Печаль? Подходит Миша, вытаскивает зубочистку и швыряет в окно. И вроде жив и здоров, И вроде жить не тужить. Так откуда взялась Печаль? В ванной Паша щелкает крышками тюбиков, долго жужжит щеткой. Распаренный, прохаживается по холодному полу и закрывает в комнатах окна, гасит свет. Перед дверью трет переносицу. Все не то. Миша опять курит. Не расстилал постель, не закрывал окно, только притащил банку из-под оливок — неразлучные друзья. - Что решил? - не оборачиваясь, в окно. Паша подходит и поверх взъерошенной головы выглядывает на улицу. - Вместе надо решать. - Чего это ты вспомнил про "вместе"? - Паша не дает язве проскочить, стирает ее, прижавшись к Мише щекой. С закрытыми глазами качает головой. Чуть погодя Миша заерзал и развернулся, но лицо не поднял — крутит в руках прожженную банку. - Между нами что-то... изменилось, - Паша складывает ладони на чужих плечах и ведет к локтям. Задумывается, глядя в плинтус. Прокашливается. — Мы с тобой уехали далеко от мира. Собирались в спешке, самое нужное взяли с собой, но забыли про книги. Это не буквально, просто представь. Взяли одну, самую любимую, и убежали. Спрятались. Пошли годы, а мы каждый вечер сидим у огня и читаем нашу книгу. Выучили так, что с любого места получается рассказывать наизусть. И все хорошо — книжка ведь любимая. Вдруг опять поймет неправильно. Что у него там в голове? - Продолжаем читать и убеждаем себя, что шутки все такие же смешные, что слова героев заставляют сердце биться чаще. А на самом деле в доме просто нет других книжек. Миша медленно выпутывается, встает боком к окну, и уличный фонарь плюется в него ржавым светом. - Миш, нам нужно уехать. Глотнуть воздуха, ощутить перемену. Понимаешь, мы закупорились, как шпроты в банке, и ни выхода, ни входа. - Не понимаю, - мотает головой и отступает назад. - Да потому что не хочешь понять! Легче делать вид, что все в порядке, и отворачиваться от очевидного. - Что это значит? Я тебе больше не нужен? - Не в этом дело... - Нет уж, будь добр, ответь! Выходит — не любишь больше? Паша сверлит взглядом уголок плинтуса и грызет изнутри щеку. Миша грохнул о подоконник банкой, сорвался, но Паша успел схватить его за локоть. Смотрит и судорожно ищет слова. Вот-вот убежит, выскользнет из пальцев. - Ну?! - Я не знаю. - Все понятно, - Миша вырвался, отвечает уже в коридоре. - Я и сам разобраться не могу, а тебе все понятно? - И правда, куда уж мне, убогому, понять, - он запихивает ноги в ботинки, бегает дрожащими пальцами по шнуровке. Паша сдержал усталый стон. - Миш. - Езжай, куда хочешь, ясно?! Ощущай перемены, глотай воздух, только не подавись. - Миша. Дверь бахнула так, что на полке взвизгнули ключи и пыль взмыла под потолок. Паша отвернулся, будто его ударили по лицу. Воспоминания приходят во сне уродливые и несчастные. Пашу выбросило из дремы, как с борта подводной лодки. Первое время не может проморгаться, найти себя под давлением гравитации. Встряхивает онемевшей рукой и встает, не взглянув на часы. Нет смысла проверять телефон — Миша не звонит первый. И все-таки проверил. На обоях старая фотка в черно-белом фильтре: Миша с Веснушкой тычутся друг другу в мордашки. Ради интереса залезает в фотопленку и отматывает несколько лет — фотке четыре года и семь месяцев. Много там еще всякого разного, и Паша как-то пробовал выискивать точку невозврата, тот крутой поворот, после которого все стало прокатываться мимо сердца. Не нашел. Ориентируясь по горящим цифрам микроволновки, нащупывает на кухонной столешнице пластинку, выдавливает две таблетки, запивает водой из-под крана. Чтобы ни о чем не думать, засекает минуты между ночными электричками и смотрит в чужие окна. Всегда интересно, кто там сидит при свете посреди ночи — холостяк-одиночка, которому плевать на режим? Студент медицинского — живой труп? Пара, предпочитающая секс под лампой? Сначала навалиться плечом на дверь, потом провернуть ключ. Миша постоял в коридоре горбатой птицей — одна нога в ботинке, другая на весу — и двинулся в сторону спальни. Пашу, конечно, заметил, но ничего не сказал. И пускай молчит. Не надо сейчас. Паша идет следом, ложится на спину и закрывает глаза. Миша трогает губами его плечо, и это даже хуже, потому что нежностью тушат пожары, а не сводят мосты. Так и вертится на языке – не старайся, милый, не замаливай чужие грехи. Миша спит в старой алкоголичке, прорванной в двух местах, и растянутых трениках. Зачем стараться, если все равно никто не увидит? Для себя стараться не привык. - А я? - как-то спросил Паша. - А ты – это тоже я. - Породнились, значит. - Срослись. Миша приподнимается на локте и заглядывает в лицо. Молчит. Возвращается на подушку и не выдает себя даже дыханием. Паша снова задумался о дырках в мишиной майке. И о том, хватит ли двух недель, чтобы жизнь, скроенная за последние восемь лет, потеряла контуры прежних привычек. Он распахивает глаза и упирается в круглую лампочку в натяжном потолке. Завтра — сегодня — утром Миша побреется. Порежется, потому что накрутил себя до тремора, заткнет ранки кусочками туалетной бумаги и побежит работать, не расходуя времени на перекись. Для себя стараться не привык. Жизнь идет по вечерам. Скамейку детской площадки, как воробьи, окружили парни в черных куртках и истоптанных круглогодичных кроссовках. Время от времени они всей толпой однообразно гогочут и хрустят банками дешевого пива. Жильцы недовольно зыркают на них из-за занавесок, но никто не смеет согнать маргиналов с насиженного местечка, кроме мороза — к одиннадцати они расходятся, двор замолкает. - Шарфом бы замотался. - Нормально. Пойдем. - Куда? Мишу припорошило снегом, дыхание выскальзывает облачками пара. Паша трогает пальцем нос — теплый. Мишу несет куда-то на всех парусах, а с неба сыплются крупные комочки снега, как в мультфильме про Простоквашино. Почти сказка, только в феврале от новогоднего настроения не остается ни крошки, а вместо заснеженных деревьев — облезлые жилые коробки. - Что ты задумал? - Увидишь. И возьми меня за руку. - Миш, людей полно. - Плевать, уже ночь почти. Городская зима не пахнет уютом. Но идти сейчас по слякотным дворам приятно. Воздух отдает чем-то горьким, как гранатовые косточки или сгнивший мандарин. У чужого подъезда горят фары. Миша прячет лицо в капюшоне, а Паша заглядывает в запотевающее окно. Потом опускает взгляд на свои пальцы в мишиной ладони. Все становится ясно, когда в темноте выступает фасад старого Дома культуры: длинные узкие ступени, рядок аккуратненьких елочек. На стенде висит афиша, написанная детской гуашью — наверняка рукой художницы-пенсионерки, которая начала здесь работать незадолго до расстрела царской фамилии. 3 МАРТА 18:00 ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ АНСАМБЛЯ "ПЕЧКИ-ЛАВОЧКИ"! ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ СКВОРЦОВА Е.Г. - Разве отчетные концерты делают не в конце учебного года? - Паша наклоняется к самому стенду, чтобы рассмотреть неизвестно к чему нарисованного утенка в нижнем углу ватмана. По ступеням поднимаются не наверх, а по диагонали. Миша шагает спиной вперед, ведет за собой. У него начинает мерзнуть и краснеть кончик носа, но Паша это не видит, а чувствует — потому что целует. Он понимает: сегодняшний вечер минус несколько лет, минус возраст, плюс кошка. Выражение в скобках умножить на безмозглую юность, мешок надежды в квадрате и две трети студенческой нищеты. Равняется — голодные глаза, смех в жадные поцелуи, руки под одеждой. Тогда тоже пестрело что-то на афише, и уже не получится вспомнить, что именно. Гораздо важнее, что Миша на одну ступеньку выше да еще на носочках и трется бедром о ремень джинсовых шорт. Только-только кончились белые ночи. Свежее лето, вдвоем жарко и до одури влюбленно. Пальцы нащупали шершавый шрамик. Паша открывает глаза и смотрит вниз — туда, где чуть выше подвздошной косточки тем летом еще была татуировка, имя далекой теперь бывшей. Нынешнему Мише этот шрамик — минеты, долгие и сладкие пашины ласки, а не забытое женское имя с сердечком вместо восклицательного знака. - Поцелуй еще, - Миша просит и подставляется, а самого колотит в тревоге — не работает. Не работает! Паша руками далеко под свитером, льдом по горячим лопаткам, и застежка часов снимает кожу тонкими слоями. Выныривает из поцелуя сразу весь, сразу на шаг дальше. Не работает. От ветра поднимается воротник пальто и колет мочки ушей. Полуночный полицейский патруль вальяжно прокатился мимо, равнодушно лизнул прожектором ступени, и снова вокруг желтоватая от фонарей темень. Мишу словно толкнули с крыши девятиэтажки — лететь вроде весело, но умирать-то не хочется. Он неловко оседает на ступеньку, пуховик надувается шариком. Перестал идти снег, небо мутное и пустое, звезды не в счет. Паша пристраивается рядом. - Давно мы тут не были, да? - Миша почесал щеку о молнию куртки. Паша кивнул. - Раньше часто приходили. И вообще, давно не гуляли вдвоем. Времени почти нет. - Может, желания? На тонущем корабле они заперлись в каюте и надеются выжить. На обратном пути Миша не просит держать за руку. Паша идет на полшага позади, смотрит в его плечо и дышит в одном ритме с шуршанием куртки. Миша пришаркивает левой ногой, не прячется от мороза в карманы — руки висят по бокам, безвольно болтаются, как кукольные, и медленно краснеют. Паша словно знал, что так будет — ни о чем не думает, пялится в дутую куртку, спокойный. Получилось доказать свою теорию про зачитанную книжку. Только чем сильнее Мишка горбит спину, тем гаже в груди. - Я прав, получается? Бросает в спину, когда, на ходу стягивая одежду, Миша плетется в ванную. Услышав пашины слова, он оборачивается, отшатывается, как от ядовитого растения, и целую минуту — бесконечность — смотрит не моргая. С тех пор, как Паша решил бросать, завели ритуал: Миша курит, обнимаясь с банкой и прикармливая ее пеплом, а Паша сидит рядом и ловит дым. Сегодня изменяют традициям. Паша затягивается с рук, пока массирует Мише левую стопу, а тот наблюдает. Микки Мауса перекосило складками ткани. - Хочешь уйти? - Чего? Миша подносит сигарету к чужим губам, ждет, пока Паша выдохнет. - Ты хочешь уйти прямо сейчас? Перестать разминать мне ногу, курить мой winston, сидеть на диване. Тебе это не нравится? - Странный вопрос. Миша усмехнулся и повел бровью. Паша делает вид, что не понимает, но губы сжались, задумался. Встречаются взглядами. - Раньше ты даже не заикался о том, что тебе нужны какие-то перемены, - последнее слово Миша насмешливо коверкает. - Чего молчишь? Знаешь, это даже подло — молчать. Или ты ждешь, пока я мысли прочитаю и сам пойму, что заебал тебя? Паша откидывается на спинку, не выпуская чужую ногу. - А тут, смотри-ка, хороший повод. Знал ведь с самого начала, что я не смогу согласиться, и разыгрывал тут уговоры. Сказал бы сразу — иди, Мишка, нахуй, а я уезжаю в новую жизнь. Честнее было бы. - Мы оба понимаем, что это чушь. - А откуда мне знать? - Миша не кричит, как-то весь съеживается. - Когда мы последний раз говорили о том, что волнует тебя? Как ни спрошу: все нормально, я в порядке. А потом выясняется, что тебе со мной дышать нечем. Паша открыл рот и тут же закрыл. В паузу затягивается — уже свою — и прикрывает глаза, когда сжимается сердце от мишиных слов: - Я делаю что-то не так? - в его тихом голосе слышится железная твердость. Всегда удивляет, какой он при своей внешней мягкости смелый, непробиваемый. В отличие от Паши, не боится слов, не прячется в молчание. - Может, ты недополучаешь чего-то? - Зачем... - голос сиплый, не слушается. - Зачем искать виноватого? - За тем, что не бывает проблем на ровном месте. - А какая у нас проблема? - Не знаю. У тебя вот спрашиваю. - Вряд ли это можно назвать проблемой. Я бы сказал... - Ну? "Зачем мы вместе?" Миша всегда был взрывной. Круглосуточно источает газ, и только зажжешь спичку — тут же костры. Ему плевать на будущее, он каждую минуту готов погибнуть в ближнем бою. Ужиться с ним — это испытать на себе весь спектр эмоций за час, принимать все, что выплескивается наружу, уметь вовремя убавить газ, чтобы не сгорел заживо. Паша научился. Долго искал подходы, крутил решения, дергал разные рычаги на пробу и в конце концов сумел подстроиться под крутые повороты, так что они сцепились змейкой и держали друг друга на плаву. Недолго бы протянули поодиночке. Так вовремя, так нужно нашли друг друга несколько лет назад. "Мне кажется, исчезла необходимость быть вместе" Паша физически ощущает, как сильно они оба поменялись за эти годы. Когда становишься чьей-то жизнью, необратимо впускаешь в свою другие правила. Это как смастерить новую душу за чужой счет, только взаимно. "Все, что могли, мы уже сделали друг для друга." Пока Паша молчит, Миша наблюдает, как от ветра шевелятся жалюзи и листья громадного фикуса, и ковыряет ранку от бритвы. Микки Маус пучит веселые глаза. - Придумываешь, как сказать, что мы расстаемся, и не обидеть? - Миш, ты поедешь со мной? - Сколько у меня времени подумать? - Поезд двадцать шестого. Думай. В пятницу Миша пьяный. Паша с улыбкой наблюдает, как он три раза промахивается, а на четвертый целует сам. - Чего так рано? - Ушел. Мне не понравилось. Паша послушно опрокинул в себя сразу две рюмки коньяка, едва сняв пиджак. - Все спрашивали, почему ты не пришел. - Ты, конечно, соврал что-нибудь интересное? - Нехорошо врать друзьям, - Миша покрутил в воздухе пальцем. - Только правду! Паша снимает со сковородки яичницу с врожденными уродствами, посыпанную кусочками колбасы. Нетрудно представить, как Миша сооружал этот ужин, пошатываясь и не глядя. - Я сказал, что мы расстались. Паша вскинулся. Миша улыбается во весь рот, как слабоумный. - Никто не поверил. В чем они оба мастера, так это в умении откладывать важное на потом. На неделе Миша заморочился, надыбал где-то старый магнитофон и поставил Цоя. Разве много надо двум хронически усталым мужикам, чтобы налакаться до умеренного покачивания и отдаться иллюзии комфорта? Миша подпевает, задирая подбородок, Паша смотрит на него, слушает, потому что любит мишин голос. Любит мишин запах и мишины танцы. Еще любит, как Миша пришаркивает левой ногой и как дожидается его с работы у включенного телевизора. Спустив фикус на пол, Паша мерзнет у открытого окна. В прихожей валяется сумка, в которой лежит белый конверт. В нем сложенный пополам билет на сапсан Санкт-Петербург — Москва. Билет на одного пассажира в один конец. Микки Мауса смяло в кашу и выбросило. Миша размазал недокуренную сигарету по банке и встал посреди комнаты. Бляшка ремня ударяется о паркет, с хрустом захлопывается окно, из динамика хрипит Челентано — "Кино" кончилось. Паша без выражения стягивает носки. - Потанцуем? - Миша корябает пальцем родимое пятно на плече, пинает трусы в сторону — они скользят по паркету под стул. Не стесняется — пьяно. Не приближается, вальяжно качается, не угадывая ритм, отходит спиной вперед. Паша сдерживает то ли смех, то ли слезы — комок щекочет трахею. - Иди сюда, - зовет Миша, хотя они уже совсем близко, дышат друг другу в губы, и Паша скользит ладонью по горячей коже. Действие развивается по одному из множества возможных сценариев, не покидает ощущение того, что оба знают, какой мускул дрогнет в следующую минуту, заранее готовы изогнуться под прикосновением. В каждом порыве оценивают меру потребности друг в друге. Закрыв глаза, Паша ориентируется по приборам — коротким вздохом, несдержанным жестом Миша корректирует путь по собственному телу. Ерзает, трется спиной о простыню, потому что Паша сегодня чрезмерно ласковый, излишне неторопливый. Его холодная цепочка бежит по чужому бедру в светлых волосках. Миша рывком поднимается и тянет к себе, и когда они смотрят друг на друга, в животе хлещет током. Паша берет чужое лицо в ладони и поворачивает к светильнику — от переносицы падает тень, в уголках влажных губ морщинки от давних улыбок. Паша прощается. Нежничает и медлит, потому что не будет ждать, пока Миша подумает. Ему так легче — решить втихаря, ничего не объяснять, сделать по-своему. Он, дурак, уверен, что своим молчанием избавляет от ненужного беспокойства. Миша уже не может отличить злость от страха, он просто чувствует — больно и оглушительно. Кусает пальцы, набрасывается, как лев на защиту своей территории, отмахивается от предательской нежности. - Не смей! - у Паши по всему лицу — мишины слезы, он в пашиных руках взвинченный, нездорово возбужденный, вот-вот прыгнет голыми пятками на осколки. Так глупо злиться, ведь он не первый начал эту игру с плохим концом. Не он хозяин. - Посмотри на меня. Паша. И снова глаза в глаза, и снова рвет изнутри под насмешливый и красивый голос Челентано. - Погоди... - Паша роняет руки, как обесточенный. Опускает голову к самой груди, из-под кожи вылезает шейный позвонок. - Мне все время кажется, что я притворяюсь. Нет ничего отвратительней пьесы, которую играют бездарные актеры. Миша длинно дышит носом. Трет сухие глаза и спускает ноги с кровати, зеркалит сгорбленную фигуру. Неужели конец? - Миш? - Не надо. Хмель растворился, кончились песни, только электрички нудно громыхают в Вечность. Миша цепляет подушку за уголок и уходит в гостиную. В коридор падает свет включенного телевизора, так и не снятого с беззвучного режима. Интересно, с кем бы осталась спать Веснушка? Выходные похоронены без оркестра. С самого утра Миша без завтрака убежал куда-то, не запахнув куртку. К обеду Пашу пробрало истерическим смехом, потому что он выучил текст билета на зубок и мог бы теперь с закрытыми глазами воспроизвести его точную копию. Выбрасывает мешок корма, покупает в хозяйственном подставку для ножей, переносит фикус на кухонный подоконник. Открывает шкаф и, передумав, оставляет все, как есть. Саша Сплин ошибается, так не выйдет — "мы будем счастливы теперь и навсегда". Люди сходятся, чтобы спасать друг друга, а потом выбирают разные дороги. Жизнь посылала намеки, но они увлеклись счастьем и забыли, что за него принесут счет. Через шесть дней все будет, как задумано изначально — они прошли через это, они взяли свое. Теперь — время осознать, что переросли друг друга. Миша кивает, не глядя в его сторону, достает из холодильника бутылку йогурта и уходит в комнату. Соседи в общежитии, уставшие терпеть друг друга. Незнакомцы, по воле случая оказавшиеся в одной квартире. На самом деле — ни то, ни другое. Чертовы влюбленные, так и не сумевшие понять, что вот-вот сломаются друг о друга. Паша стоит перед закрытой дверью, как будто ему есть, что сказать. Ищет повод. Дергается ручка, Миша застывает с плотно стиснутыми зубами и вопросом в глазах. - Можно? - Боишься постучать? Паша пожимает плечами, словно извиняясь. - Надо же, как быстро ты стал чужим, - это Миша назло. Бросается словами, чтобы ударило побольнее, давит на заклеенную пластырем царапину, и на поверхность проступают бордовые капли. - Не надо так. - Это ты прикидываешься случайным прохожим! - Давай я один поеду. Передохнем, разберемся. Может, мне там и не понравится. - Тебя кто-то держит? Я с самого начала сказал, езжай. - Ты орал, что я всегда молчу — вот пришел, разговариваем! Чем ты недоволен? - Ты, блять, серьезно? Хватит уже ходить вокруг да около, скажи прямо: расстаемся! - Мне уйти? - Катись! - под рукой оказался пульт, и Миша швыряет его, задыхаясь. Паша механически прикрывается, но как будто до конца не понимает, что дальше делать. Смотрит на перекошенное лицо, приоткрыв рот. - Хорошо... Беззвучно закрывшаяся дверь не заглушает треск, с которым лопается натянутый шнурок нерва. Паша чувствует себя так, будто уселся в спутник "Союз", запаял крышку люка и нажал кнопку запуска — летит и знает, что топлива хватит только в одну сторону. Выходит на улицу — в открытый космос — и присматривается, примеривается, репетирует жизнь без него. Как оно? Дышится, идет. Усмехается про себя и мысленно хлопает по плечу: а ты боялся, что не получится. В последние дни выясняется, что на работе совсем нечего делать, все уже сделано другими. Другие подкрутили гайки, другие собрали нужные бумажки — черкни ручкой и до свидания. В баре полупусто. В душе полуодиноко. Играет warhaus, тоскливо, но приятно. Вроде все идет по плану, но ощущение, что карту рисовали не для этой земли. Накрывает коротко и без объяснений. Сначала легонько, даже ласково — мол, ты забылся, приятель, заигрался. Придумал историю и трусливо сбежал, когда понял, что играть главную роль придется самому. Потом на правое плечо ложится худая ухоженная рука и темно-алые губы скользят по кромке уха: - Скучаешь? - Нет. Жду кое-кого. Мгновенная реакция, рефлекс. Каблучки разочарованно простучали мимо, а Паша вцепился ногтями в стойку. Спазм сдавил легкие, и вырвалось постыдно громкое рыдание. Бармен покосился, замер на секунду и продолжил переписывать что-то с экрана кассы. Ему привычно. Вскоре он подошел и деловито предложил еще бокальчик. Наверное, долго Паша сидел, закрыв лицо руками и не двигаясь. Открывает глаза, дергается от света, сползает с барного стула. Смотрит на часы и уходит. Было бы приятно жить вообще без времени. Не знать, какое число, который час. Ориентироваться по солнцу и ложиться спать, когда темно. Обедать не в офисные сорок минут, а по внутренним ритмам. Ветрище надавал пощечин, как паршивому псу, и погнал вниз по тротуару. В номере гостиницы хрустит чистое постельное белье. Паша сидит на нем прямо в пальто, не разувается, курит. Усмехается всем прошлым неудачным попыткам бросить и передает привет. Еще одна дурная привычка — слишком много держать в себе, умалчивать, пусть и не нарочно. Невысказанное копится, как окурки в пепельнице, тлеет и гноится. Ведь ни черта не осталось, кроме прошлого, не за что цепляться. Оторви одним криком, как корочку от ранки, и дай себе жить. Дай жить обоим. Докуривает и долго сидит без движения, изучает пустоту. Потом достает телефон и отправляет голосовое: – Я люблю тебя. И не перестану никогда, понял? Я так, блять, сильно люблю тебя. Ложится, не раздевшись. Если без Миши, то лучше совсем никак. Никак и ничто. Отмотать бы обратно сказанные слова. Поспешил, неоправданно и необдуманно. От картинного "давай сделаем перерыв" хочется с презрением отвернуться и задаться риторическим вопросом: о чем ты думал, придурок? О чем молчал, самого себя обманывая? Ведь в глубине души был уверен, что все обойдется. Не обошлось. Споткнулось, не захотело идти дальше. Осталось недосказанным, недослушанным. И что теперь? Гладковыбритая квартира встречает хозяина без восторга. Паша почуял неладное, когда не наткнулся на разбросанные ботинки. Возле тостера нет коробочки мишиных витаминов, на подлокотнике дивана не висит свитшот с Микки Маусом. Пусто, как будто переехал в другую гостиницу, вроде знакомую, но что-то утратившую. Миша оставил диски "Кино", оставил банку-пепельницу. В ящике его тумбочки Паша находит прошлогодние ежедневники и начатую пачку презервативов. Он почти слышит, как эти мелочи смеются и гнусавыми голосками напоминают: посмотри, что с вами стало, загляни в шкаф, сунь руку под подушку — пусто! Ни о чем не думая, Паша медленно и машинально перекладывает свои вещи в чемодан и большую спортивную сумку. Берет только необходимое, оставляет будущему себе путь для отступления. Не может прекратить бросать взгляды на равнодушно-тусклый экран мобильника, на открытый диалог, который не обновляется со вчерашнего вечера. Под голосовым сообщением синеют две галочки, под любимым именем: был(а) в сети недавно. В прихожей сумка, в сумке конверт, в конверте — два билета на сапсан Санкт-Петербург — Москва. Миша долго не берет трубку, а когда взял — выслушал и, ничего не ответив, сбросил. Паша все равно ныряет в пальто и едет к назначенному месту. Было бы смешно, если бы не так больно. Хотя душа как-то опустела, даже полегчало немного. Или только кажется — глаза все равно на мокром месте, красные. Отвратительно-уютное место, пахнет выпечкой, свиданиями. Было бы неплохо нести в народ романтизацию последних свиданий. Миша истерически усмехнулся и перевел взгляд со студенток за соседним столиком на кончики своих пальцев. Снова покрутил конверт с логотипом РЖД. - Я думаю, нет смысла хвататься за соломинку. С твоей стороны было бы благородней больше не давать о себе знать. Или по крайней мере не молчать, раз уж вызвал. - Я так рад, что ты пришел. - Это не взаимно, Паш. Мне очень — очень — больно. Если ты не понял. Миша подпирает руками щеки и запускает пальцы под воротник свитера. Ранка на погрызанной губе покрыта темной корочкой. - Ты у матери? Миша кивнул. - Не горел желанием наблюдать, как ты пакуешь чемоданы, поэтому свалил первым. Ты вроде этого хотел? Они так и не притронулись к чайнику, из носика перестал идти дымок. Стоит, как украшение интерьера. - До завтра есть время. Давай еще раз подумаем. - Да хватит уже, Паш. Без тебя, конечно будет тяжело. Понятия не имею, как пройду через это, - он помолчал и сжался, как от спазма. Потом помотал головой и снова посмотрел в глаза. - Но легче потерять тебя, чем сломать только-только построенную жизнь. На моих костях построенную. Я не хочу снова ощущать неопределенность, ненужность... бессмысленность всего... Не хочу. Это меня окончательно разобьет. Он сцепляет пальцы в замок. Тяжело далась ему эта правда, но от нее некуда бежать, за спиной — стена. В этом его сила — смотреть своей боли в глаза и принимать ее. - Значит, ставишь меня перед выбором? - Да. Как и ты две недели назад. - Жестоко. - Почувствуй себя в моей шкуре. Миша закатывает рукава свитера и разливает по чашкам чай. Смотря куда-то в сторону, быстро мажет большим пальцем по уголку глаза. - Во сколько поезд? - В одиннадцать. Ночные дешевле. - Разве не компания оплачивает? - Нет, только служебную квартиру. - Ладно. Провожать не приду, - Миша не допил чай и накинул куртку. Не получилось скрыть в перчатках трясущиеся пальцы. Он поднялся, Паша вскочил за ним. - Не надо. Я пошел. - Подожди... Я хотел... Хотя бы обнять. Не обращают внимание на то, как притихли студентки за соседним столиком. Не важно уже, что дыхание совсем сбито, а на мороз придется выходить с мокрым лицом. Миша комкает чужую водолазку, а другой рукой оттягивает воротник, чтобы коснуться кожи сухими губами. Мысль о том, что этого больше никогда, черт возьми, никогда не повторится, такая огромная, что не помещается в голове, не уживается там. Как мысли о смерти и о том, что будет после нее, — необъятные, отдающие животным страхом. Надо бы, наверное, сказать спасибо. Или улыбнуться, адресуя улыбку вместе прожитому счастью. Мишу на это уже не хватает. Он с мукой отрывается и уходит, не оглядываясь. Благодарности оставил на возможную в далеком будущем встречу. Оставил тому себе, который научится жить без Паши и сможет его понять. По привычке выходит на Проспекте Ветеранов, но обратно не поворачивает — решает забрать фикус. Хорошо бы не оставлять квартиру пустой. Зачахнет тут все, воздух застоится. Уезжая, Паша отключил батареи, и стены успели промерзнуть. Интересно, с кем осталась бы Веснушка? - думает Миша, прохаживаясь по комнатам, разглядывая каждый уголок. 23:17 — горит на микроволновке. Сапсаны ездят быстро, да? Под две сотни миль в час. Миша нервно щелкает пальцами, даже не курит. Не выдерживает, убегает на улицу. С огромным фикусом в руках и в дутой куртке он выглядит, как клоун, сбежавший из цирка. Ноги приводят к ступеням Дома культуры. Мерзнет фикус, мерзнет Миша, но вызывать такси не спешит — улыбается утенку на афише. Очень хочется вскарабкаться на стену, устроиться там и выть раненой гиеной. Миша прячет фикус от ветра за колонну, натягивает шапку на глаза и прислоняется плечом к стенду. Поезд плавно отошел от перрона и оставил после себя ворох поднявшихся снежинок. Колесики чемодана жалобно скрипят по асфальту, Паша с каким-то яростным восторгом толкает дверь. - Алло! К Площади Восстания, будьте добры. Да, небольшой чемодан...

Звери — Маленькая "с" Звери — Игра в себя