непросто

Джиро достаточно привычен к остроумию и колкости Сабуро — тот за словом в карман не лезет, говорит зло и безжалостно, бьёт пусть и не физически, но всё равно очень сильно. Он знает: Сабуро не преуспевает в физкультуре, но при этом слабым его уж точно не назовёшь. Поэтому вид его, трясущегося, чихающего каждые две минуты и завернувшегося в одеяло с ног до головы, вызывает в по мнению многих не слишком сообразительной голове маленький взрыв. У Сабуро не хватает сил даже на злые взгляды. Из-под одеяла грустно торчит черноволосая макушка, слышится сиплое дыхание. Обычно приветливо мерцающие (всякий раз, когда Джиро заходит к нему в комнату, Сабуро неизменно сидит за столом) экраны пусто блестят чернотой — в них, если присмотреться, можно увидеть собственное отражение, растерянное и печальное. С момента их переселения из приюта Ичиро тщательно контролирует рацион братьев, помимо всего прочего пичкая обоих витаминами — следовательно, Джиро и Сабуро почти не болеют. Тем не менее, по меркам семьи Ямада у младшего из трёх братьев наиболее подверженный всяческим заболеваниям организм — чего стоит только прошлогоднее отравление салатом, который ели они все, а с дикими болями в животе тогда слёг только Сабуро. И Джиро точно таким же образом растерянно хлопал глазами, не решаясь подойти ближе и помочь нии-чану, подсознательно чувствуя нежелание Сабуро показываться ему в... таком виде. То есть, ослабшим и уязвимым, доступным для насмешек, коими он с ужасающей регулярностью одаривает самого Джиро. Итак, несмотря на свои натянутые отношения с младшим братцем, средний не настолько зол, а потому лишь шатается рядом, по мелочи помогая Ичиро, который точно лучше знает, что следует делать. Тем не менее, работу в мастерской никто не отменяет, и Ичиро, снабдив обоих подробнейшими инструкциями касательно лечения горе-хакера и поведения без него (последнего в особенности), удаляется ради выполнения своего долга как главного источника дохода их семьи. И вот сейчас Джиро, не решаясь сделать шаг вглубь полутёмной комнаты, пытается понять, как бы ему подступиться к Сабуро так, дабы тот не разразился натужными ругательствами, теряя голос окончательно. Впрочем, — мелькает в взлохмаченной макушке шаловливая мысль, — так будет даже лучше. — И чего стоишь? Ноги к полу приросли? Иди сюда, я проголодался, — не отворачиваясь от стенки и всё ещё не показываясь из-под одеяла, хмуро зовёт Сабуро, как обычно не изменяя своей требовательности — даже совершенно ослабшим из-за болезни, он умудряется сохранять впечатление того, что ему все должны. Джиро вздыхает — не то с разочарованием, не то с облегчением — осторожно, стараясь не разлить бульон, подходя к кровати брата. — Сидеть можешь? — ответом на его вопрос становится едва заметное шевеление головы, обозначающее, кажется, кивок. Сабуро наконец переворачивается на спину, хмуро вперив в Джиро расплывчатый взгляд гетерохромных глаз, и тот аккуратно, не задерживая прикосновения, помогает ему усесться, мимолётно отмечая, что младший действительно выглядит не очень хорошо, и ругаться с ним сейчас — верх жестокости. Впрочем, сам Джиро последний раз серьёзно болел лет эдак десять назад (а тогда у них были прекрасные отношения), поэтому не может сказать, как Сабуро повёл бы себя в аналогичном случае. Пусть так, он всё ещё не собирается действовать ему на нервы хотя бы сейчас. Лишь со вздохом отмечает подрагивающие руки и горящий огнём лоб, приходя к выводу: самостоятельно поесть Сабуро сейчас не сможет. — Я тебе не ребёнок! — оказывает попытки сопротивления он, когда Джиро неспешно подносит ложку к скривившемуся рту. И тут же заходится в душераздирающем кашле — сильном настолько, что про еду приходится забыть — Джиро, чувствуя, как кипит в глубине души беспокойство, хватает Сабуро за предплечья, заставляя того оставаться в одном положении и внимательно наблюдая, как приступ постепенно сходит на нет. Когда тот наконец поднимает голову, приходя в себя, на лице всё ещё видна слабость — жалостливый взгляд, сведённые брови, в красках описывающие всю его беспомощность, болезненный румянец, выделяющийся на бледной коже куда сильнее, чем раньше. Это длится всего лишь мгновение, но за него Джиро успевает вспомнить, когда у Сабуро появлялось такое выражение лица ещё. Тут уже приходит черёд залиться краской ему самому, с трудом отпустив уже привычно хмурившегося брата, который, кажется, по одному только взгляду понял, что творится у него в голове. И покраснел ещё сильнее — хотя и с первого взгляда не различишь. — Дай уже мне этот чёртов суп, — почти выплёвывает Сабуро, не очень умело пряча смущение. И Джиро наконец без всяких помех начинает его кормить, как, что бы он ни говорил, маленького ребёнка. Навевает воспоминания из раннего детства — Сабуро, кажется, два, Джиро пять, и, отбиваясь от любых попыток двух высоких людей, принимает пюре только от него или Ичиро. Джиро думается, ему и самому лучше не проводить много времени с больным Сабуро. Потому что при взгляде на него такого — ослабшего, чересчур горячего и беспомощного — в груди взрывалась щемящая нежность, и без того вечно тлеющая в нём. Пусть Сабуро и по-прежнему щерится, кроется колючками и держит на должной дистанции, то, насколько он на самом деле размяк, видно невооружённым глазом. Право слово, Джиро слишком сентиментален. Медленно, ложка за ложкой, брат наконец доедает бульон, бубня о том, что тот был слишком горячим. Джиро добросовестно даёт ему таблетку со стаканом воды, уже собираясь отправляться восвояси и дожидаться возвращения нии-чана. Но внезапно чувствует слабую хватку тонких пальцев — Сабуро зацепился за его руку в последний момент, словно сомневаясь, стоит ли это делать. Обычно подобный жест означал своеобразное приглашение, но чего, чёрт возьми, он хочет сейчас? Вряд ли младший брат глуп настолько, чтобы не понимать, что любые лишние телодвижения могут обернуться плачевно, раз даже Джиро это осознаёт и тактично не лезет... Заметив на лице брата столь несвойственную ему умственную нагрузку, Сабуро раздражённо выдыхает через нос, явно сдерживая рвущиеся наружу язвительные комментарии, вместо них выдыхая лишь одну короткую фразу: — Останься со мной. И Джиро цепенеет. В словах этих нет приказа или требования — так и сквозит неуверенность, присущая обычной просьбе. Даже не просьбе — мольбе. Понимание этого заставляет его не смотреть брату в лицо — отчего-то даже страшно видеть на нём что-то, кроме привычных раздражения и кое-чего ещё. У Джиро сердце заходится бешеным стуком, но разум остаётся ясным и холодным, понимая: этот день, вероятно, что-то изменит. Дело Джиро принять эти перемены или же отказаться от них. Всё ещё не глядя Сабуро в глаза, он, откинув чужое одеяло (на него дыхнуло волной жара), теснит того к стене, чувствуя себя крайне странно. То есть... они просто полежат под одеялом? Когда Сабуро осторожно жмётся к нему, всё ещё не совершая никаких двусмысленных действий, все лишние мысли покидают голову Джиро, и он, за последнее время, кажется, почти забывший слово стыд — особенно перед ним — уже во второй раз за день чувствует, что жарко ему не только из-за поднявшейся температуры брата, но и из-за собственного... смущения. Да, то было именно что смущение — Сабуро жмётся к нему в невинном детском жесте, который никак иначе, кроме желания побыть рядом, и не расценить. — Я хочу поспать. Но когда болею, мне снятся кошмары, — только по голосу слышно, что признание даётся ему с огромным трудом, и Джиро целомудренно кладёт руку ему на спину, успокаивая. — А со мной, значит, не приснятся? — больше шуточно интересуется он, даже не надеясь на ответ. — С тобой безопасно, — уже сонно выдыхает Сабуро, прижимаясь теснее, а Джиро кажется, что сейчас он оглохнет от собственного сердцебиения. Его младший брат, обычно не разменивающийся на нежности, добровольно пошёл навстречу, признавая, что доверяет ему, что... возможно, хочет быть рядом с ним. Их отношения, ранее простые до безумия — привычная грызня, с высокой вероятностью драка (Джиро часто приходилось сдерживаться), чаще всего заканчивающаяся в этой самой постели, в один момент во много раз усложнились, и теперь Сабуро не отделается простым «это всё чёртовы гормоны, Джиро, тупица, ты же знаешь». Джиро теперь и сам не уверен, что всё происходящее — следствие лишь его подросткового возраста. Но от Сабуро не отодвигается, только устраиваясь чуть поудобнее и потихоньку начиная клевать носом. Всё остальное в этом мире может подождать — и незаконченная домашка, и внимательные взгляды нии-чана, и даже его собственные чувства, во многом непонятные и оттого пугающие. Сейчас имеет значение только тёплое тело рядом с ним. Он в последний раз глубоко вздыхает, сжимает Сабуро в объятиях и окончательно проваливается в сон — полутёмный и безмятежный, прямо как эта комната, стены которой запечатлели множество секретов двух братьев.