Теперь твоя очередь

Чонин знал - иногда так бывает. Эгоизм берёт за руку, заводит в чащу леса, да там и бросает, а назад дороги – её просто нет. Он знал – он сам виноват. Он привык брать, не отдавая взамен. А Чунмён… он отдавал. Всегда. Он почему-то терпел все эти: «И что такого, что я был с Крисом этой ночью? У нас же свободные отношения, так что, детка, засунь свои претензии куда подальше». «Это просто секс. Просто секс». Чунмён не отталкивал, даже когда Чонин был пьян, даже когда воротник рубашки был измазан в губной помаде, даже когда пахло чужим сладким до тошноты парфюмом. Чунмён шептал на ухо: «Хороший мой, мой хороший» и гладил по волосам. И Чонин принимал это как должное. Отвечал привычно: «Не твой я», но всё равно эгоистично впитывал эту полную любви фразу – шёпотом на ухо произнесённую. Когда они оба, усталые, падали на кровать, а отголоски оргазма заставляли тело мелко дрожать, Чонин позволял Чунмёну прижать себя к груди и не выпускать из объятий – до самого утра. Ему нравилось чувствовать, что его любят, что он нужен. Чонин ничего не отдавал взамен, он только брал. Пил жадно, не боясь, что родник может пересохнуть. А Чунмён… он действительно начал сохнуть. Он бледнел, исхудал, стал меньше улыбаться. Он себя терял. Он менялся. Когда-нибудь это должно было случиться. Когда от сладких духов выворачивало вполне себе всерьёз, когда надоело игнорировать чужие отметины на любимой смуглой коже – что-то внутри противно рвётся, и Чунмён вспоминает о таком слове, как уважение. Чунмён всего себя раздал, и больше ему было отдать нечего. Он был опустошён подчистую. Всё так же – вроде бы. Чунмён по-прежнему не отталкивает, нет. Но и не отдаёт. Он не возражает – и только. И шёпота – до одури нежного шёпота на ухо – больше нет. Потому что Чонин – не его. Долго же доходило! Сначала Чонин ничего не замечает, а понимает – когда Чунмён с раздражением хлопает дверью перед носом, бросая резкое: - Не приходи больше! Чонин фыркает. Экая потеря! Да у него таких Чунмёнов ещё… А и правда, сколько? Ну, сколько-нибудь точно. А точнее – ни одного. Товар оказался штучным, такие дела. Чонин от бессилия выть хотел. В объятиях Криса, в парах алкоголя, в дыму табака – не забыться. Когда низкий голос Криса спрашивал: «Тебе было хорошо?» - лишь чтобы потешить самолюбие, Чонин с силой закусывал губу и дрожал, стараясь подавить непрошеные слёзы. Его больше не любят. Он больше не нужен. А эгоизм… Он доводил до пика, смеялся злорадно и исчезал, когда уже не исправить. Чонин осознал каждую свою промашку – до единой. И ему больно сделалось – за Чунмёна больно. И себя – такого замечательного и соблазнительного захотелось хорошенько приложить головой к батарее. Когда перестаёшь брать, внутри что-то меняется, что-то накапливается, хочешь поделиться с кем-нибудь, а отдать – некому. Конечно, Чонин не выдерживает. Конечно, снова приходит к нему. - Чунмён…впусти? – шепчет, просит, умоляет. Чунмён кивает. На долю секунды – волнение во взгляде – вспышкой, а затем – пустота. - Я не ждал. - Знаю. Чонин подходит ближе и целует – отчаянно, проникновенно целует. Он пытается извиниться, загладить свою вину, испить всю ту боль, которую так щедро и бездумно причинил. Чунмён принимает поцелуй, а когда отстраняется, выдыхает прямо в губы: - Я больше не хочу быть снизу. Если не согласен – катись. И Чонин соглашается. А Чунмён, он то нежен, то, словно одёргивая себя, запрещая себе, груб и холоден. От него пахнет цветочными женскими духами, на ключице засос, а Чонин морщит нос, утыкается в шею и делает вид, будто так и должно быть. Он не имеет права устроить истерику, ведь у них свободные отношения. Ведь, чёрт побери, он сам так захотел. Теперь уже не Чунмён, а Чонин шептал в темноту, примеряясь к новым словам: «Хороший мой, мой Чунмённи!» «Не твой больше», - слышалось в ответ. Чонин не спорил, только утыкался носом в пропитанную женскими духами чунмёнову шею и молчал, сдерживая слёзы обиды. - Вызвать тебе такси? – спрашивает Чунмён сразу после, когда Чонин даже не успевает перевести дыхание и прояснить мысли. - Но… я думал… - Зря. Как пощёчина. Раньше Чонин всегда оставался на всю ночь. Да, раньше. Чонин молча встаёт и одевается. Он понимает – заслужил. Но от этого ведь не легче? - Я приду завтра? - С каких пор тебе нужно разрешение? - Чунмён. Прости, прости меня! Прошу, не нужно так со мной! Я обещаю, впредь я… - Мне плевать. Терпи, теперь твоя очередь. Чонин кивает и уходит. Не возражает. Чунмён имел право быть таким, и Чонин вытерпит, всё-всё вытерпит! Лишь бы снова услышать нежный шёпот на ухо, но на этот раз подтвердить: «Твой, только твой». Чунмён прижимается к окну, стараясь разглядеть образ уходящего Чонина, но не видит ничего – темнота. Всхлип вырывается из груди, и Чунмён зажимает рот рукой. Ему жаль Чонина, ему от себя тошно. От тех обидных слов, которыми он бросался, на языке горчило. - С тобой ведь по-другому никак, мой хороший?