Уничтожена изнутри.

Ты лежишь на кровати в выделенной тебе комнате и просто пустым взглядом смотришь на алый потолок. Не то, чтобы ты могла видеть будущее раньше, но прежде, чем попасть к нему, бывало хоть какое-то представление о завтрашнем дне, а сейчас нет. Честно говоря, ты уже устала думать о будущем, так же как быть его игрушкой и быть для него просто едой. Тебе не повезло родиться дочерью священника, которого Хосок убил, а тебя забрал себе как презент. Ты та, что расплачивается за грехи своего отца, а у него их, судя по твоим мучениям, было достаточно. Ты навсегда запомнила ту ночь, ведь тогда пострадала не только ваша церковь, но и весь город, в котором кровь реками заполняла все улицы, где не оставили в живых даже детей. Тебе «посчастливилось» выжить, а сейчас — играть роль хорошей куклы с кровью в жилах. Странное сравнение, но иначе это никак не назовешь. С Хосоком больно, с Хосоком невозможно, потому что ты никогда не сможешь забыть то, как он чуть не убил тебя, а лучше бы убил, чтобы ты не плакала каждую ночь в подушку, боясь, что он услышит,, пока за талию прижимает спиной к своей холодной груди. Ты бы сейчас не разрывалась от противоречивых чувств к нему, зная, что у него к тебе абсолютно ничего нет. И нет, это не любовь, ей здесь места быть не может. Это скорее то, что ты мечешься раненным зверком между болью, что мужчина причиняет и мыслями, что, возможно, он смилуется потому что не может даже такое существо быть настолько жестоким по отношению к невинному человеку. Тогда ночью, когда Чон не оставил ничего от твоей деревни, а тебя поволок к себе, он не просто чуть не убил тебя физически, он полностью опустошил тебя изнутри. Лишил невинности, которую, как ты думала, отдашь своему возлюбленному, а не бессердечному вампиру, хотя ты и не отдавала, он силой забрал. Ты его боишься, и этому есть причина. Его ярость и гнев, которые он вымещает на тебе. В первую ночь Хосок истерзал твое тело, а утром, когда ты проснулась, ты честно была удивлена, что вообще можешь стоять на своих двух. Он тебя душил, один раз даже руку сломал, что там говорить о том, что заставил тебя на твоем же теле в области сердца, большими буквами свои инициалы высечь. Ты его ненавидишь за то, что он с тобой вытворял. Он заставлял тебя делать то, что, наверное,, ни одна шлюшка города не делала, а, может, и делала. Мужчина пьет твою кровь каждую ночь, и следы от его клыков всегда с тобой. Хосок не разрешает их прятать — заставляет тебя смотреть, а сам с удовольствием наблюдает за твоей агонией. У него в особняке много фавориток, но ты его постоянная. Непонятно, из-за чего он так именно с тобой, ведь другие девушки каждый день умирают от желания стать его следующей пачкой с кровью. Ты не знаешь, за что он так поступает с тобой, наверное, потому что ты дочь священника, и он так хочет запачкать тебя грязью, или из-за того, что ты вообще посмела родиться на этот свет. Надо отдать ему должное — у него получилось абсолютно все. Ты пожалела, что родилась, пожалела, что посмела когда-то радоваться жизни, поняла, что ты лишь блюдо. Вампиры не умеют любить. Холод и пустота, плотно переплетенные с кромешной тьмой, не покидают их с самого их появления. Эта ситуация с фаворитками иногда напоминает четырнадцатые—пятнадцатые века, где у каждого короля или принца был горем, а у Хосока он состоит из еды, и каждая на разный вкус: одна турчанка, другая испанка, следующая — француженка, и сколько их там еще, ты не считала. Разнообразная кухня, если быть кратким, но по большей части господин Чон предпочитает корейскую. Ты здесь уже год, и за этот год, ты так сильно исхудала, что ничем не отличаешься от скелета, на которого нацепили кожу. Еда тебе в глотку не лезет, но все равно заставляют кушать. Знать бы, откуда в тебе столько крови, ибо она не кончается. В последнее время страшно смотреть в зеркало из-за своего внешнего вида. Хосок в один день силой заставил тебя съесть тарелку пасты и даже наказал за то, что ты решила пойти против его слова, тем самым объявив бойкот, но ничего подобного не было. Ты не можешь выпить маленький стакан воды, что там говорить о еде. В дверь негромко стучат, и в комнату неслышным легким шагом проходит пожилая женщина, которая следит за тобой по приказу Чона. — Господин Хосок велел тебе подняться на ужин с ним, — ты даже не смотришь в ее сторону, во-первых, потому что тебя уже тошнит от ее голоса и вида, и вообще от нее. Во-вторых, нет сил. «Господин велел», мало ли, что он велел. Велит он много чего, но никак не прикажет тебе умереть. — Хорошо, — выдавливаешь ты своим охрипшим и скрипучим голосом, — сейчас поднимусь, — с трудом договариваешь. Женщина уходит, ты еле шевелишься, чтобы встать, потому что последствия прошлой болезненной ночи с ним не дают о себе забыть. Поднимаешься по лестнице, идешь по длинному коридору, и, чем ближе комната, тем хуже тебе становится. Ты открываешь тяжелую дубовую дверь и молча, не глядя в его сторону, проходишь к самому далекому месту от него, где, как ты считаешь, он тебя не достанет. Достанет. — Иди сюда, — от этого грубого, холодом сквозящего голоса хочется ножом саму себя вскрыть. Ты несмело поднимаешь глаза и видишь, что он указывает на самое близкое к нему место. Стул справа от него, где и лежат предназначенные тебе кухонные приборы. Он сидит во главе, и от него так и разит этой уверенностью, опасностью и величием. Силой подняв себя с этого стула, идешь к нему, еле переставляя ноги, что от страха становятся ватными. Давящую звонкую тишину нарушают только твои тихие шаги в комнате, в которой только вы, и тебе хочется разбить себе голову об угол стола, разбрызгать мозг по этому длинному шикарному столу и испачкать белый мраморный пол кровью. Ты садишься и не смеешь поднимать глаза от тарелки со стейком, что перед тобой, от чьего запаха уже воротит. — Ешь, — ровным тоном приказывает он, пожирая тебя взглядом. Тянешься к вилке с ножом и, к своему огромному горю обнаруживаешь, что перед ним нет ничего, кроме пустого бокала. С дрожащими руками пытаешься разрезать мясо, но от осознания предстоящего, нервы сдают раньше. Просто громко, с дрожью выдыхая, ты оставляешь это дело и нервно опускаешь руки под стол, а Хосок усмехается и, ставя твою тарелку перед собой, нарезает мясо, с явным издевательством, от которого дрожь только усиливается говорит: — Хорошо, я покормлю тебя. Открой рот, — ты мало того, что нагло не выполняешь его якобы любезную просьбу, так еще ни разу на него не посмотрела, только на его жилистые бледные руки, что сейчас нарезают этот несчастный кусок мяса, из которого сочится кровь, — не заставляй меня повторять, ты ведь знаешь, чем это может закончиться, — у тебя к горлу подступает приступ тошноты, а в его голосе ни дольки нежности или беспокойства, это все делается только для того, чтобы ты не умерла от голода, а его не лишила любимого деликатеса. Ты с трудом переводишь на него взгляд, открываешь рот, а когда ты берешь этот кусок в рот, ты еле сдерживаешься, чтобы не встать и не убежать в уборную, дабы вырвать, но разжевываешь кусок мяса и глотаешь. — Молодец, — говорит он и нарезает следующий. — Я не хочу больше, — выдавливаешь из себя голосом, который звучит, как писк маленького замерзшего котенка, что намок под холодным проливным дождем. — Почему? — будто действительно интересно, спрашивает и ухмыляется, давая понять, что ответа он слышать не так уж и хочет. Отодвигает немного свой стул, хлопая по своим мощным ногам, приглашая тебя сесть, — А вот я голодный, — с трудом глотаешь сухой, раздирающий глотку в клочья, ком, встаешь и пересаживаешься к нему лицом на его колени. И все бы ничего, но он никогда не пьет кровь не причиняя дополнительную боль, не уничтожая изнутри. Хосок почти ласково убирает твои волосы за спину, открывая бледную шею, на которой следы его клыков еще не зажили от прошлого укуса, и смотрит в глаза, — тебе надо подстричься, мне надоели твои длинные волосы. Они мешают, — он невесомо целует твои ключицы, после — шею, и у тебя мурашки, но не смотря на все это, а особенно ту боль, что тебя ожидает, ты закрывая глаза, откидываешь голову назад, давая ему свободный доступ, лишь бы все поскорее закончилось. — Я хочу выпить твою кровь из бокала, — он точно насмехается, — как в прошлый раз, сможешь устроить? — игриво задает вопрос, а тебе эти слова бьют в голову подобно резкому и смертельному удару молнии в ясный солнечный день. Да даже если ты не сможешь, он тебя заставит. Ты ничего не отвечаешь, с ужасом смотришь ему в глаза и ими же молишь не издеваться над собой, но он будто не понимает, сам вкладывает тебе нож со стола в руку и ждет, а ты не решаешься, не хочешь. — Ну же, малыш, это же легко, — опаляя кожу морозным дыханием шепчет он на ухо, и по твоим щекам скатываются слезы. — Не надо, прошу, — умоляешь ты дрожащим голосом, все еще надеясь на его милосердие. — Ты же не хочешь меня злить? — целует в мочку уха, кусает, отчего ты вздрагиваешь. — Похоже, что хочешь, — целует в уголок губ, чувствуя соленый привкус, и задорно улыбается. Ему нравится. — Н-нет, — качаешь головой, сжимая холодное оружие в руке. Однако, терпением Чон не отличается, особенно когда дело касается тебя. Мужчина, хватает твою руку и приподнимает рукав свитера, кончиком пальца проводит по шраму на запястье от прошлого пореза, который только-только зажил. — Тут же, — говорит он, скребя ногтем рану, после откидываясь на спинку стула. Ты знаешь, что лучше не заставлять его ждать, и, просто с дрожью выдохнув, закрываешь глаза, проводя лезвием по запястью, и жмуришься. Кровь пачкает твой свитер и джинсы. Ты быстро, насколько позволяет твое положение, разворачиваешься и лихорадочно пододвигаешь к себе бокал. Со слезами на глазах смотришь, как он наполняется алой жидкостью, но неожиданно огромную комнату заполняет твой вскрик от резкой боли в шее. Бокал с твоей кровью разбивается, падая на пол, а Хосок глубже вонзает свои клыки в твою плоть. Он сильнее прижимает тебя к себе и больше всасывает крови, отчего спустя некоторое время ты чувствуешь легкую слабость. Готова провалиться в темноту, но он отстраняется и, бросив со стола почти все приборы, сажает тебя на себя, а сам устраивается между твоих ног, кровавыми губами целует. Ты млеешь. Чон, кусается, заставляет тебя пробовать твою же кровь. От его таких грубых и ледяных касаний, от которых дрожь по коже, и кажется, сам айсберг тебя касается, ты теряешь рассудок, хотя мозг отчаянно посылает все сигналы, которые только возможно, чтобы ты пришла в себя. Ты из-за слабости не находишь в себе сил его оттолкнуть и не видишь другого выхода, как поддаться, и, даже если бы ты смогла сделать что-то, мужчина взял бы тебя силой. — Ты меня с ума сводишь, — слышишь и не успеваешь ты эти слова, что громким эхом без конца в голове звучат, переварить или понять, снова укус в шею получаешь и от того, что он слишком много твоей крови выпил, теряешь сознание. С трудом разлепляешь глаза и обнаруживаешь, что ты в своей комнате. Сложно двигаться от того, что кто-то тебя крепко обнимает со спины, и замираешь, когда слышишь его голос, а легкие сами собой перестают работать. — Я знаю, что ты очнулась, поэтому не притворяйся, — ты выдыхаешь, но напряжение и страх не уходят. — Я не солгал сегодня за столом, — ты не понимаешь, к чему он ведет, и вообще для тебя это странно, непривычно. Он никогда с тобой так не разговаривал. В его голосе нет привычной издевки, ненависти, максимум вашего диалога — это была мольба не причинять боль и его зверский оскал, — я ужасный собственник, ты, я думаю, это уже поняла, — он переворачивает тебя на спину и нависает над тобой, и ты не узнаешь привычного тебе Хосока. Он не ухмыляется, в его глазах нет ярости, и его лицо не выражает недовольства. Он спокоен, и тебе не по себе. — Я ненавижу делить то, что принадлежит мне, — он приближается к твоей шее и облизывает следы от своих клыков. — Я скоро женюсь, — от этих слов сердце само по себе пропускает удар. Он женится, а ты не знаешь, как на это реагировать, и не знаешь, что это за неприятное чувство тебя изнутри на части сейчас разрывает. — Самое ужасное, что мне придется тебя делить с ней, а я не хочу. Я не смогу, — он коротко целует твои искусанные им же пухлые губы, а ты прикрываешь веки. — Ты ведь знаешь закон вампиров? — и ты в ужасе глаза округляешь. — Знаешь, — улыбается, — а значит, ты знаешь, что я хочу сделать. — Только, пожалуйста, хотя бы сейчас без боли, — смотришь в его черные и заволакивающие в себя глаза и пытаешься улыбнуться, но выходит криво. Ты знаешь этот закон, и знаешь, что просить не убивать тебя — бесполезно, что, если он решил — он сделает. Закон таков, вампир убивает того кого любит, чтобы он принадлежал только ему. Обидно, но сейчас ты радуешься тому, что уйдешь на тот свет, и это прекратится. Он в последний раз тебя целует, искренне и нежно, что для тебя совершенно ново, а после — чувствуешь, как он вонзает клыки тебе в шею. Ты и так была слаба и, получается, восстановилась не полностью, поэтому ему будет легче забрать твою никчёмную жизнь. С каждой секундой ты все слабее, и, раз уж это в последний раз, ты, не отказывая себе, обнимаешь его и уже очень скоро проваливаешься в вечную холодную темноту.