***
Запах влажной от дождя почвы, мокрая, липнущая к штанам и сандалиям земля, и начинающий явственно ощущаться запах смрада и крови. Какаши облокачивается о камень, глубоко дыша: рана под левой реберной дугой при каждом вдохе клокочет и пузырится, а кровь потихоньку сворачивается, застывая багровыми потёками на бледной коже живота. Он дышит сквозь зубы, выпуская из рук свой окровавленный танто. Левую ногу он подтягивает, с болезненным натянутым удовольствием ощущая пульсацию боли, пробегающей от раны до кончиков пальцев. Рана некрасиво скукоживается и опять пузырится кровью, которая в ночи тоже кажется чёрной. Как его душа. Как его рука, только что поднявшаяся со своим оружием на двенадцатилетнего ребенка. Пульсация в висках становится слабее, и сам Какаши чувствует, что теряет приличное количество крови, потому что та уже просочилась сквозь форму и капает на землю, смешиваясь с запахом дождя и создавая тошнотворную линию гнилости. Перед глазами начинает ползти рисунок неба, и Какаши даже кажется, что лес начинает шуметь громче. – Вот ты где, – перед ним присаживается фигура. Какаши даже не опускает взгляда, чтобы понять, кто это. Его тонкий нюх умудряется почувствовать эту волну спокойствия даже без напряжения. Какаши слышит даже звук металла, бьющегося меж зубов, когда его самого охватывает ореол зеленой, чуть жгучей, чакры. – Выполняешь миссии S-ранга и отхватываешь такие жалкие раны? – когда Ширануи поднимает голову, глядя на бледное лицо капитана отряда Анбу, тот чувствует запах топленого молока. Интересно, Генма его постоянно пьет? Почему Какаши всё время чувствует только этот запах? Этот запах успокаивающий, несущий с собой только тепло, где нет места убийствам и запахам смерти. Вообще, Ширануи тоже потерял свой отряд во время войны и тоже убивал, только почему-то Какаши не может ставить себя рядом с Генмой и ему подобными в один ряд. Генма, Гай, Эбису, Асума, Куренай, от них всегда веет аурой другого мира. Мира, в котором таким, как Какаши, убийцам друзей и мастерам тихих убийств, не место. – Эй, Хатаке. Не теряй сознание, – говорит Генма, хмурясь. Какаши смотрит в черное небо, в котором кто-то опять рассыпал крошки. Рисунок перестает ползти и ускользать. – Ты специально получил такую рану, да? – спрашивает Ширануи, особо не надеясь на ответ. Знает он таких Анбу, чертовы ребята с проблемами в голове. Нормальный же ребенок был Какаши, чего его в Анбу затащило. Какаши смотрит на сосредоточенное лицо недоученного медика. – Я немного всковырну тут, понял? – Генма поднимает взгляд, серьезно смотря на Какаши. У того пряди слиплись на лбу, и пульсирует жилка на виске, и вообще выглядит он неважно. Так ещё и рана покрылась грязью в некоторых местах, точно будет нагноение. – Я надеялся, что он убьёт меня, – вдруг выдает хрипло не в тему Какаши, и Генма быстро моргает. – Ты идиот, – выдыхает он быстро, Какаши в свою очередь вдыхает очередную волну запаха молока, и ловким движением вытягивает сенбон изо рта. Концентрирует чакру и та обволакивает металлическую иглу. – Я не знаю, что ты там сделал, но не проходи я тут мимо, умер бы ты весьма бесславно, – криво хмыкает он, задирая водолазку Какаши ещё выше. Тот покорно молчит, но улавливает это знакомое жужжание синей чакры, и морщится, когда чувствует горячее прикосновение острия к глубине раны. – О, тебе чуть кишку не проткнули, – злобно тянет Ширануи и что-то там всковыривает. – Хотел перфорацию? Какаши выдыхает сквозь сомкнутые зубы. – Говори по-человечески. – Идиот ты, – повторяет Генма, а потом вытягивается. – Ладно, сейчас в деревню вернемся. Что мог, я сделал. Извиняй, бинтов с собой нет, сейчас из одежды делать придется, – спецджонин возвращает чистый сенбон в рот, и Какаши запоздало думает, как он так его очищает быстро. И о том, как этот сенбон сейчас его внутренности трогал. Он нервно хмыкает. – Что с тобой? – Генма щурится, пока цепляет кусок своей формы, наспех превращенный в перевязочный материал, к его ране. Что же, по крайней мере, Какаши больше не слышит звуков пузырящейся крови. – Лучше бы ты также проходил мимо, – цедит Анбу, когда Генма заканчивает со странной перевязкой. – Слушай, я, может и не официально медик, но оставлять раненых бойцов права не имею. Ты не откинешься в мою смену, понял? – Генма крутит в руках ещё один, тот самый, окровавленный сенбон и засовывает его в подсумник для оружия и вопрос о гигиене отпадает сам собой. – Идти можешь? – он наклоняется ближе к лицу Какаши, следя за его зрачками. Какаши опять чувствует тепло живого и нормального человека, и видит блеск сенбона, зажатого меж тонких губ. Вообще-то, таскать такую иглу во рту опасно. Генма сосредоточенно следит за движением зрачков, а Какаши сосредоточенно изучает лицо товарища. – Ты мне не нравишься. Вид у тебя странный, хотя вроде первую помощь я оказал, – говорит Генма, находясь в опасной близости к лицу Хатаке со своим острием сенбона. Опять обволакивающий запах топленого молока. И Какаши рывком снимает маску, подается вперед, прижимаясь сухими потрескавшимися губами к мягким губам напротив, буквально насаживаясь ртом на острие иглы. Какаши чувствует, как сенбон протыкает язык, вспарывая острием внутреннюю сторону щеки, но он уверенно подается ещё вперед, вдыхая носом этот теплый запах, который, кажется, впитался в кожу Генмы. Кровь заливает ему рот. Он чувствует эту ослепляющую боль, пронзающую язык, вспыхивающую искрами перед глазами и в голове, слышит взорвавшиеся потоки крови в висках и как они бешено бегут по артериям, и он уже не помнит, как Ширануи, неплохо получивший своим же сенбоном, отшвыривает его от себя. Правда, не так сильно, не зря же так мастерски им управляет. – Хатаке, ты непроходимый идиот! – впервые на глазах Какаши вечно флегматичный Ширануи теряет самообладание. Его кулак замирает у лица шиноби. – Конченый придурок, ты что вообще вытворяешь?! – у него из уголка рта стекает кровь, и Какаши интересно становится, как выглядит он сам. – Ты бы сейчас без глотки остался, или без нёба! – Генма хватает его за шиворот грубо и ставит резким движением на ноги. – Шагай в деревню и без фокусов, чёрт бы тебя побрал, Хатаке! Ирьёнины не задают вопросов, хотя прекрасно знают природу такого ранения, как тонкая резаная рана по левой стороне языка, чуть не разделившая его напополам, и вскрывающая тонкую слизистую щеки. Шрам останется навсегда, говорит один из медиков, когда они заканчивают и с резаной косой раной на левой стороне живота, и с раной во рту. Какаши было плевать, но сейчас ему становится стыдно. Перед Генмой. Который отказался идти к ирьенинам, логично предположив, что будут говорить потом сплетничающие медики, когда они оба заявятся с аналогичной раной. Которую получить можно при определенных условиях. После этого они оба старались делать вид, будто бы ничего не произошло. Ширануи списал это на помутнение рассудка, вызванного, наверное, шоком, хоть он и понимал, что та рана его не могла вызвать, а Какаши просто избегал его. Он понимал, что нужно извиниться и объясниться. Но как? Он сам себе объяснить ничего не мог. Их общение всё же сошло на нет. Потому что, чтобы ни говорили, шиноби тоже люди. И у всех есть чувства. И то чувство, всегда повисающее между капитаном отряда Ро особого подразделения тактики и убийств, Хатаке Какаши, и членом Отряда Элитной Охраны Хокаге, Ширануи Генмой, когда они встречались либо взглядом, либо оставались один на один, было отвратительно неловким. Какаши искренне надеялся больше не пересекаться с Генмой. Однако, общаться приходилось, иногда им давали совместные миссии, когда Какаши ушел из Анбу, и тогда они проявляли лучшие качества шиноби, превращаясь в напарников по миссии. «Это было ерундой», успокаивал себя Ширануи, спокойно докладывая Какаши, как капитану команды, о слежке. «Я был не в себе», доказывал себе Хатаке, обсуждая с Генмой тактику их боя. Равнодушие и профессиональная вежливость, никаких проблем. Миссии проходили гладко, задание выполнено, можно уходить и забывать обо всём.***
И Какаши бы забыл, только вот служащий ему напоминанием шрам на левой половине языка, всё ещё слегка разделяющий мышцу, не давал ему этого сделать.