Как страшно жизни сей оковы Нам в одиночестве влачить. Делить веселье — все готовы: Никто не хочет грусть делить. М. Ю. Лермонтов
Бэлле в жизнь ворвалась Настя в момент безутешной скорби. Тогда, когда операторы, запрятав десятки увесистых камер в не менее увесистые сумки, покинули «Школу Леди». Кузнецова отчаянно пыталась не удавиться сжимавшей горло ее тоской. На какое-то время ей показалось, что она ушла, оставила бренное тело, заслонившись за зарождающейся, точно новая звезда, надеждой на что-то светлое. Но нет, та лишь утихла на время, выжидая, выжидая. Вгрызаясь в приятно пахнущую подушку резцами, Бэлла отчаянно желала взвыть, но выходил из нее лишь сдавленный кашель. Одноклассницы либо слишком крепко спали, либо тактично помалкивали в тряпочку. Мало кому хотелось конфликтовать с одной из самых вспыльчивых учениц. Это была первая неделя. И, честно, прошедшие дни она держалась молодцом. Сумела в самые отчаянные моменты сохранить лицо. Улыбаться, когда внутри скреблись не то, что кошки, а целая стая диких пум. Такой Бэлла хотела показаться окружавшим ее людям: опасной, безжалостной. Но все равно толпы держалась, потому что боялась остаться наедине с собой. Ей позарез необходимо было уткнуться кому-то в изгиб локтя, замурчать и выложить, как на духу, всю свою обиду. Девушке безумно не хватало бабушки за стенкой. Сердце ненароком рвалось к дому априори не существовавшему. — Ты можешь перестать? — послышалось откуда-то сверху. И Бэлла ну никак не ожидала, что ее так резко вырвут из омута. За шкирку. Вот вам и кошачья метафора в самом правдивом ее проявлении, — спать не даешь. Розовое личико осторожно показалось из навеса одеяла, стараясь уловить в мутных силуэтах источник раздражения. Источник раздражения в тот момент сверху нависал, тщетно стараясь с лица убрать растрепанные длинные волосы. Петрова никак заснуть не могла, но не винить же в этом свои нервы и бессонницу? Нет, конечно, виновата была одноклассница, сдавленно шмыгавшая в наволочку с незамысловатым принтом. И черт же дернул Настю сорваться со своего спального места и пересечь комнату в надежде услышать от новой знакомой хоть что-то осмысленное. Вроде бы неплохая девчонка, а хнычет, словно не она та самая Бэлла Кузнецова, претендент на победу и потенциальный конкурент «Петрухи». — Потеряйся, — буркнула Бэлла, тряхнула головой, словно это могло бы вернуть ее лицу былое хладнокровие, и смело взглянула раздражителю в кошачьи, чуть прищуренные глаза, так и не найдя в себе сил отлипнуть от подушки. — Повтори? — с вызовом бросила Настя, опираясь рукой о спинку чужой кровати и вопросительно изгибая аккуратные брови на небольшом лбу. Кузнецова что-то невнятно брякнула, сглатывая вновь подкативший к горлу ком. Выяснять что-либо в момент слабости совершенно не хотелось, поэтому она поджала ноги и до боли закусила нижнюю губу. — Пожалуйста, — прошипела Кузнецова. В глубине белесых глаз сверкнула колкая мольба, брови дернулись к переносице, но так же резко в иное мгновение вернулись на прежнее место, придавая и без того мрачному лицу вполне очевидную угрюмость. Настя не привыкла сочувствовать, ей было чуждо сострадание, не трогали даже чужие слезы. Но стоило ей самолично засунуть себя в своеобразную клетку, как сразу все для нее стали «коллегами по несчастью». Она приехала в школу менять свое состояние сознания, направление мысли. Все это четким каллиграфическим почерком было записано вкупе с немногочисленными целями. Петрова четко понимала, зачем пришла сюда. За победой. В первую очередь над конкурентками, дабы доказать себе свою значимость. Но когда перед тобой человек лежит с распростертой душой, такой хрупкой и в неглиже, даже самая равнодушная ипостась отзовется странной стыдливостью за свой напор. Петрова знала о чести, и ясное ощущение своего превосходства в моральном плане не оставило и шанса, чтобы добиться этого. Вот оно перед тобой постфактум, а смысл брыкаться, если жертва и не стремится соперничать? Настя неловко потупила взгляд. — Только давай успокаивайся, мы здесь, чтобы становиться сильнее, — неуверенно выдала девушка, переминаясь на месте с одной ноги на другую. Бэлла неясно хмыкнула на заявление одноклассницы: — Мыслитель из тебя так себе, — едкое замечание, брошенное вскользь, — люди плачут от того, что были сильными слишком долго, — и тишина заполнила помещение. Настя с секунду еще пыталась найти в себе силы ответить, но не давали мысли, стремглав охмурившие по-прежнему сонный рассудок. Кузнецова же в тот момент наконец-таки ощутила долгожданное чувство выполненного долга. Молчание самой неуравновешенной участницы не могло остаться не замеченным девушкой. Не принятым во внимание. Если молчит собеседник, значит, слова оппонента задели его за живое. Удовлетворение. Его Бэлла испытывала тогда, когда обидчиков на место ставила; когда улыбалась бабушка, забирая девчушку из детского дома. Когда в кармане оставалась еще одна измятая сигарета. Когда из глубины комнаты послышался едва различимый судорожный вздох Анастасии Петровой. Их общение было сродни натянутой гитарной струне. Настя и Бэлла шагали по железному пруту, балансируя на грани интереса и взаимной неприязни. Интерес Бэллы держался на привязанности. На том, что ей было стыдно за свои эмоции. За то, что застукала ее Петрова в слезах и максимальном опустошении. Такое бывало и раньше, но не стремился никто утешить проблемного ребенка. Настя же для себя злоключила: сильный человек ненавидит показывать свою слабость. По себе судила, черт возьми.Один я здесь, как царь воздушный, Страданья в сердце стеснены… (=)
Привязанность Бэллы родилась внезапно. Для нее было большим удивлением, что на проекте ей удалось сблизиться с кем-то в первые же недели. Эмансипация на глазах таяла, словно ледник, и с каждым разговором, с каждым ободряющим взглядом Насти Бэлла понимала, что ей стала необходима компания Петровой. Двое, выбредшие под ручку из общего адского пекла. И оное превратилось в истому. Ведь интерес к себе невероятно льстил, невероятно приятно было слышать слова поддержки. Чаще всего без камер. В Кузнецовой тогда просыпался ребенок, которого в угол загнали и не дали шанса на радостную наивность. И в изоляции не виделось ей других источников счастья, нежели, словно эмпат, питаться им от другого человека. Бэлла привязалась слишком быстро для самой себя. Это было робким, но достаточно уверенным шагом в сторону возвращения своей почившей человечности. Девушка хвостиком готова была бегать за предметом собственного доверия. Ведь никто не мог понять ее, как Настюха… Та самая, что безвозмездно подарила однокласснице дешевые пластмассовые очки с розовыми стеклами, через призму которых Бэлла стала смотреть на мир вокруг нее. — Ты такой еще ребенок, — добрая усмешка и панибратское трепание по волосам цвета ржи в лучах рассвета. Кузнецова таяла на глазах и, кажется, начала искренне улыбаться впервые за долгое время. — Ты мне стала, как сестра, — мягким голосом пролепетала Бэлла, на что Настя опустила глаза и неоднозначно усмехнулась. Ее цепкие пальцы перебирали тонкие золотистые локоны, заплетая их в незамысловатые тонкие косички. Петрова научилась делать это еще в детстве, и этот акт ребячества казался неуместным посреди нервотрепки, окружавшей девочек в стенах «Школы Леди». Но для Бэллы это было последним пристанищем по пути к умиротворению, она опрокинула голову — загадочная улыбка явилась этому несправедливому миру. — Не привязывайся к своему главному конкуренту, — мимические мышцы Кузнецовой напряглись из-за подобного рода заявления. — Но неприязнь тоже не вариант, — парировала девушка, возвращая голову на место, подставляясь чужим рукам, — ненависть погубит нас обеих. Мы с тобой в одной лодке. — Я пришла сюда, чтобы перейти на новый этап, — хватка в волосах стала гораздо грубее, Бэлла зажмурилась, но виду, что ей больно, постаралась не подать, — не чтобы возвратиться в самое начало, — и право, ненависти в жизни Насти было слишком много. Зачастую, та исходила от самой Петровой, что давала ей фору. И главным достижением за все то время для нее стало избавление от рабства собственной вспыльчивости; конфликты не были в настиных интересах: она прекрасно знала свое преимущество. — Мне больно, — все же прошипела Кузнецова, когда самопровозглашенный парикмахер вцепился в косички, словно в спасательный круг утопающий, и резко потянул на себя. Несмотря на невозмутимое выражение лица Петровой, по жестам можно было прочитать все ее нутро. И это нутро тогда дергало волосы намеренно резко. Бэлла вознесла руки и вцепилась в чужие запястья. — Если я говорю не привязываться к главному конкуренту, значит, ты принимаешь к сведению. Совершенно не умеешь слушать, — под натиском чужих настойчивых рук Настя все же отцепилась от золотистых косичек, вскидывая руки, — слабачка, — бросила она, а Кузнецова робко пробежалась по изнывающей коже головы, хмуря свои светлые брови. Насти снова было слишком много. Чужая слабость заряжала ее эго и придавала уверенности, ведь воздушные замки Бэллы строились лишь для того, чтобы Петрова разрушила их отточенным хуком справа. Но не сейчас. Точно не сейчас. Бэлла всегда любила дождь, особенно запах сырости, предшествующей ливню. Она отождествляла себя с дождливыми вечерами, когда мглистость опускается на улицы городов, а иногда даже остается на земле молочным туманом. Прохладным, как роса на траве поутру. Да, Кузнецова обожала эти переходные минуты между дождем и летней сухостью. И тем самым июльским вечером она не могла сдержаться, чтобы не провести их на балконе «Школы Леди». — Ненавижу запах сырости, — Настя оперлась о кирпичную поверхность, скрещивая руки на груди в привычном жесте, и внимательно вгляделась в кучевые тучи, переливавшиеся сотнями оттенков грязного синего. Петровой больше по душе были знойные летние деньки в самом их зачатке, ибо промозглость напоминала те самые серые осенние дни, проведенные в детском доме. В месте, где, бесспорно, было много дерьма. Но там же, где это дерьмо закалило характер маленькой Настены. Она приобрела чувство собственного достоинства, и результат оправдывал жертвы. — Мое любимое время, — констатировала Бэлла, даже не оборачиваясь на девушку позади. Несмотря на полумрак, обстановка была в какой-то мере уютной: горели редкие фонари и окна спален. Кто-то переговаривался на крыльце, а Кузнецова не прислушивалась к шуму со двора, размышляя о доме. О том, будет ли она впоследствии так же забвенно наблюдать за пасмурным небом, зная, что где-то там, впереди, есть что-то светлое и теплое. Останется ли у нее надежда? Легкая улыбка на лице? Ведь в «Школе Леди» Бэлла приобрела способность верить: кожа перестала быть бледной и болезненной, в глазах замерцали тусклые лучики света. Она боялась потерять то, что отыскала и открыла для себя. Поэтому в задумчивости обернулась на Петрову, не находя, что сказать еще. — Тоска, — пожала плечами девушка, заправляя прядь волос за ухо и слегка приобнимая одноклассницу за хрупкое плечо, — и лицо у тебя какое-то кислое. — Вспоминаю о доме, — Кузнецова вздохнула и ссутулилась над баллюстрадой. Она прекрасно знала о том, как это слово может задеть одноклассницу, но та и глазом не повела, словно разговор велся о том, что они съели на обед. А так хотелось проучить ее за все жестокие порывы, за то, что чуть не вырвала волосы с корнем. За то, что говорила за спиной, пока не слышала Бэлла, — ты не поймешь, наверное. Петрова неоднозначно потупила взгляд куда-то в сторону. Не то чтобы эта тема осталась такой болезненной для нее, какой была раньше. Просто сердце изнывало каждый раз при воспоминаниях, кои никакой гипнолог не сотрет из головы. И тут уж мало просто-напросто научиться быть выше этого. Настя неуверенно вознесла руку и огладила чужие волосы, медленно переходя на бритый затылок. Да, она снова издевалась над девчонкой: из крайности в чертову крайность, а Бэлла готова была поклясться, что от неожиданности перестала дышать. — Я-то может и не пойму, а ты так и продолжишь терпеть, — вопросительный изгиб брови, — даю тебе шанс высказаться. В секунду Кузнецовой стало тошно от понимающего взгляда Петровой, от того, что ничего она поделать не могла. От того, насколько вела себя наивно. Как сильно краснели ее щеки от — пусть и напускной — душевности. Слово с языка сорвалось быстрее мысли, поскольку сомнения переполняли полую черепную коробку: — Порой мне кажется, что на «Школе Леди» все закончится. Снова вернусь к старому образу жизни, и, — Кузнецова оборвала себя на полуслове, — и… Кому я буду нужна вообще? Либо грохнут, либо подсяду на вещества, как родители, — она сглотнула приступ апатии, медленно подступавший к ротоглотке, и с толикой боли покосилась на Петрову. — Это все сугубо в твоих руках, — Настя слегка нахмурила брови, чуть склоняя голову к левому плечу, — уже не будет мамочки, которая за тобой приглядит. Есть только ты, — плечи девушки сильнее напряглись под чужой ладонью, — будь выше всего этого. 1:1. Легкий поцелуй остался на светлой макушке, и негромкое шарканье за спиной привлекло рассеянное внимание растерянных глазок. Колючий дождь оросил оголенные участки кожи.И вижу, как судьбе послушно, Года уходят, будто сны. (=)
В один прекрасный момент Бэлла начала ощущать ранее неизвестное ей чувство, и это собственничество. Она настолько преисполнилась в своей вере в человека, что та полилась через края обжигавшим кипятком несбыточных ожиданий. Всплеск — ей в лицо прилетает не самое приятное слово. Всплеск — она уже слабая девчонка. Чашка доверия ухает к полу — нежное поглаживание ладони. И в осколках Кузнецова рассматривает свое жалкое лицо. Хмурится, старается не выглядеть такой недовольной, держаться, чтобы никто ничего не заметил, не спросил. Она нехотя увиливала от вопросов Анжелики, терпела молчание и готова была сорваться с тросами в пропасть, лишь бы не видеть чужих жалостливых глаз. Одних конкретных. Осколки самообладания разрезают руки в кровь. — Что это было, Насть… — робкое с трепетно дрожащих уст. Голос Кузнецовой срывается на совершенно некрасивый хрип. Она жмется к мраморной баллюстраде: девушке стыдно, она не должна была звать Петрову на балкон в тот сон-час. Не должна была переступать через свою обиду. В темноте нет и шанса разглядеть бегающие глазки, зато отчетливо слышно тяжелое дыхание. Ей тесно в обществе этого человека, хочется зарыться в землю и не высовываться оттуда до лучших времен. До тех самых пор, пока все не наладится. Пока мать не одумается и самолично не выкопает Бэллу из самых недр. Да, возможно она чересчур наивна в своем затухающем пубертате. — Я сказала что-то не так? — полный контроль над ситуацией. Насте хотелось улыбаться во все тридцать два, — прости, проблемы с памятью. — Что я тебе сделала? — уже более настойчиво прочеканила Бэлла, постепенно выпрямляясь и отводя взгляд от на редкость звездного небосвода. — Ты слабый человек, — собеседница непринужденно пожала плечами, однако взгляд ее остался серьезным и сосредоточенным, — совершенно не отвечаешь за слова, — девушка загнула сразу два пальца, намереваясь продолжить перечисление… — Смешно тебе, да? — буквально прорычала Кузнецова. Вести себя тихо становилось очень сложно, как бы не разбудить лишних свидетелей. Пришлось взгляд отвести и очень шумно выдохнуть, дабы угомонить в себе очнувшегося от слепого анабиоза зверя, — после того, что о тебе сказала Вероника, многие девочки взглянули на тебя под другим углом, — Бэлла облокотилась о перила, в кучу сминая все свое чувство собственного достоинства, — тебя не колышет это? — Она для меня никто, — Настя демонстративно закатила глаза, — и вообще, ты меня за этим позвала? — Ты развела такую дедовщину, — парировала Кузнецова, осуждающе прищуривая миндалевидные глазки, — останешься одна, Настя. Я знаю, ты боишься этого… — Нет, — отчеканенным ответом отрезала Петрова, скрещивая руки на груди в каком-то уж больно многозначительном жесте, — какое мне дело до других? Я сюда за победой пришла. — Ты можешь мне врать, сколько захочешь, — перебила ее Кузнецова, делая шаг в сторону дверного проема, но зрительного контакта не разрывая, — ты грамотный манипулятор. Все чудом верят в твою беспрекословную исключительность, — тут же Петрова ощущает юркие пальчики у себя в кармане; отпрянуть не успевает, и смятая сигаретка оказывается в чужих руках. С издевкой Кузнецова поднимает одну бровь, держа папироску прямо перед чужим лицом, — Вика поделилась? — опешившая Настя растерянно засеменила по чужому лицу глазами цвета подсохшего лесного мха, — кто еще тут ребенок? — Что ты несешь? — Настя грубым движением вырвала злосчастный сверток; глаза ее искрились не по-доброму. И как обычно, Бэлла не несла ответственности за громкие обещания, Настя не несла отвественности за содеянное. — Слабые люди громче всех кричат о своей силе. — А ты в ней сомневаешься, я смотрю, — Петрова начинала закипать. — Да, — с вызовом замерцал стоп-сигнал в чужих глазах, — уже да. И Бэлла так бы и ушла безнаказанной, если б не кулак, пролетевший едва ли не мимо и задевший добрую часть лица. Тут же нос напомнил о себе резкой болью в спинке, Кузнецова сделала два шага назад, лицезря такую палитру эмоций на чужом скуластом лице, что любой художник мира позавидовал бы. Она и сама пришла к недоумению не сразу: всякое в мыслях промелькнуло. Настя ни разу не позволяла себе поднять руку на соученицу после первого дня в «Школе Леди». Особенно, если дело касалось близких ей людей. Она прекрасно понимала, что Бэлла может сдачи дать. И в драке этой точно дело не закончится на треклятых синяках. Но оная с минуту глупо моргала, смотря в глаза Петровой. В секунду все мысли, что переполняли, все эмоции выплеснулись вместе с кровавыми струйками на ложбинке. Почувствовав привкус железа во рту, Кузнецова подорвалась с места и понеслась в сторону ванной, придерживая себя за кончик носа. Чудом удалось сделать это довольно бесшумно. По крайней мере, более бесшумно, нежели Петрова, что пересекла комнату с громким топотом, приближаясь медленно, забавно нерешительно. Словно все равно ей было на то, спят ли остальные в своих кроватях. Бэлла недоверчиво уставилась на свое не самое приятное отражение: чуть розовый от мороза аккуратный нос, а под ним две тонкие струйки багровой жидкости, медленно стекающей на зубы и подбородок. Перед глазами плыло от осознания, и ничего четкого не явствовало в расфокусированной картинке. Только темный силуэт позади. Настя несколько долгих недель честно старалась испытать себя на прочность, держа агрессию в ежовых рукавицах и стараясь изо всех сил обуздать вспыльчивую натуру. Иначе никак не пробиться в ряды лучших, не получить заветную белую ленту. И на какое-то время желание разбить лицо каждому второму действительно поутихло, так что этот всплеск необдуманной агрессии удивил даже саму зачинщицу. Настя опомнилась лишь тогда, когда перед ней мягкие черты одноклассницы исказились в болевой гримасе, а кровь хлынула из носа, словно из гидранта. Такое огромное количество времени никто не мог довести Петрову, — даже треклятый клоун в тематическом парке — а здесь какая-то наивная девчонка, послаблением которой питалась девушка все это время, не замечая, что единственной, кто у нее по-прежнему вызывал столь яркие эмоции, а не гипертрофированное пренебрежение, все же была Бэлла. Да, та самая, что так заинтересованно рассматривала свои ладошки в просторной ванной. Вода в них окрасилась в малиновый и стекла медленно через фаланги в слив керамической раковины алым водоворотом. Кажется, не одной Петровой нужно было прийти в себя. Их растерянные взгляды пересеклись в зеркале, а тишину разрезал щелчок закрывавшейся двери. — Если ты мне его сломала — будет пиздец обеим, — Бэлла аккуратно прощупала переносицу. Кажется, на месте. Кузнецова шмыгнула носом, продолжая растирать проточную воду по лицу, а ‘тёмный силуэт’ приблизился к однокласснице, виновато выглянул из-за чужого плеча, оценивая результат своего необдуманного поступка. — Ты вовремя увернулась, — Настя заметила небольшую отечность на лице Кузнецовой, слезившиеся глаза. Такое бывает при ушибах, и ей ли было это не знать, — а то я могла тебя спокойно вырубить. — Я бы сделала это прямо сейчас, на самом деле, — Кузнецова развернулась на носочках, опираясь об овальную выстроенную раковину чуть ссутуленной спиной, — но не с ушибленным носом кулаками махать. И точно не здесь, — тяжелый вздох. Бэлла привыкла решать проблемы дракой, иначе не умела. Как еще можно было выразить всю свою боль, защитить ранимую душу, если не показать наглядно, как бывает тягостно. Есть два типа людей: одни страдают, другие заставляют страдать других. — Я не хотела, — сокрушаясь, прошептала Настя. И неясно было, переживала она из-за возможных последствий или из-за чего еще... Но Бэлла предпочла думать, что Петрова попросту разочаровалась в себе. А это делать она не любила. Не в ее характере. — В следующий раз думать будешь, — Кузнецова горько улыбнулась. Сильные люди не любят показывать слабость. Поэтому Бэлла отвела взгляд, порываясь юркнуть под чужой рукой, но Петрова резко остановила одноклассницу за шкирку и посмотрела уж больно требовательно. В ее характере пялить глаза в глаза, не отводя взгляд, выпытывающе, — издеваешься? — Кузнецова шмыгнула носом. Это смотрелось бы забавно, не будь на еще совсем ребяческом личике кровяных разводов. Это так в характере Бэллы. — Почему ты так волнуешь? — мыслями вслух заговорила Настя. — Лучше просто вмажь мне по лицу еще раз.Никто о том не покрушится, И будут (я уверен в том) О смерти больше веселиться, Чем о рождении моём… (=)
Они — энергетические вампиры: ломают друг друга, ненавидят и так тянутся дрожащими руками. Настя никогда и подумать не могла, что кто-то сможет пробить ее на сотни различных эмоций. Понять. Бэлла же, напротив, грезила этим слишком долго. Руки беспардонно пробегаются по плавному изгибу девичьей талии. Подумать даже сложно было, что за мешковатой одеждой скрываются столь утонченные изгибы, бархатная кожа со слегка выпирающими шрамиками. Петрова прижимает девушку ближе, грубо хватает за ягодицы и водружает на керамическую раковину. Губы буквально ударяются о чужие с гулким стуком. Бэлла непроизвольно мычит в чужую ротовую полость, смакуя сладость гигиенической помады — когда Настя только успела возыметь привычку пользоваться ей — и едва ли уловимый привкус крови. Остановиться сейчас значит разбить себе не только нос, но и трепещущее сердце. Кузнецова цепляется за чужую футболку цвета хаки, когда вечерний холод пробегается по вмиг оголившимся ляжкам. Бриджи легким мановением ветра оказываются на холодной плитке, и тут же в сильной хватке взывают бёдра. Бэлла откидывается и опирается спиной о зеркало, позволяет Насте нависнуть сверху. Губы их отстраняются, и две пары томных взглядов устремляются друг на друга. Хищница загнала в угол потенциальную добычу. Их противостояние можно сравнить с королевской коброй, напавшей на не менее ядовитого крайта. Кузнецова робко улыбается окровавленными и мокрыми от слюны губами, как только Петрова вопрошающе скашивает взгляд на оппонентку. — Не тяни, — Бэлла запрокидывает голову назад и жмурится. Адреналин взмывает к самому мозгу, взрываясь салютами пред закрытыми глазами. Возможно, кто-то их услышит. Возможно, недопоймет. Но никто не сунется в клетку к голодным, разъяренным хищникам. Лишь им подвластно укротить друг друга в момент особой слабости. Самый желанный и сладкий каприз. — Тише будь. Пальцы, намозоленные, сухие, буквально на каждом участке кожи зеленоватыми отпечатками остаются. Кузнецова и подумать не могла, что, оказавшись снизу жалкой жертвой мазохистского каприза, будет пережевывать пухлые солоноватые губы, сдерживая гортанный стон. Глаза цвета мшиного лесного склона смотрят исподлобья, совершенно не отдавая отчет за то, как руки впиваются в короткие волосы на загривке. Бэлла шипит что-то нечленораздельное, но подается вперед. Напрашивается. Копна новых ощущений в узел завязывается где-то в паху, ладошка ползет к лицу, закрывает рот и стискивает челюсть так, что щеки отдают нездоровой белизной. А для Петровой — это услада и песнь тысячи планет. Да, именно эти приглушенные, сдавленные стоны, больше похожие на задыхание. С каждым движением дышать становится все труднее. Сидеть полуголой перед лицом своего главного разрушителя невероятно унизительно; одинокая слеза катится по щеке, смешиваясь с запекшейся кровью в уголке обветренных губ. Беспринципные, бессовестно дерганые телодвижения у чувствительного комочка нервов вынуждают Бэллу выгнуться в спине и крякнуть в руку что-то нечленораздельное. Морозящая керамическая поверхность вынуждает содрогаться каждую мышцу раз за разом. Вытирая остатки стыдливых слез, Кузнецова переводит взгляд на оппонентку. Настя голодным зверем впивается глазами в растерянную одноклассницу, переступая ладонями по тонкой коже, и приближается к ее лицу. Тут же ладонь ухает ото рта. И вот Бэлла, красная от жары и собственного внутреннего трепета, шмыгает носом. Светлую радужку опоясывают лопнувшие капилляры. И Настя тонет, ногтями очерчивает бледную кожу чужих бедер. — Это твой первый раз? — девушка перестает смотреть на Кузнецову, изучая розовые следы царапин, оставленных минутой ранее. Бэлла шумно сглатывает, слова никак не могут сорваться с языка, превращаясь в несвязное: — Так заметно? — Петрова с усмешкой оголяет чуть заостренные зубы. — Ты еще совсем малышка, — издевка порванной гитарной струной заставляет чужой голос выше стать на последнем слоге. Кузнецова пыхтит и шутливо бьет оголенной стопой по чужому плечу. Если и где-то за границей пропасти есть то самое забвенное ржаное поле, метафора о котором тоненькой аллегоричной ниточкой тянется сквозь десятилетия, то все его составляющее — есть сам человек, вершитель своей судьбы. Тот, кому под силу взрасти из колеоризы тоненьким золотистым колосом, разрастись в безграничное поле, что заслонит за собой неминуемую погибель собственного эго — бездонную хлябь отчаяния. Если вдали станут виднеться рассветные лучи долгожданного солнца, рожь, что на ветру бездумно качается, заискрится новыми оттенками позолоты. Послужит светом в непроглядной темноте для ангела с подрезанными крыльями.«Мне никто столько внимания не уделял, как уделяла Настя. То есть, всегда переживает за меня; в мою сторону она всегда светит».
«В мире есть два типа людей: одни — часть проблемы, другие — часть её решения» ©