прошло только два года, а по ощущениям — жизнь, да и только.
у минхо весь мир с водится к одному месту — сцене, на которой он выступает постоянно, пытаясь заглушить то самое, что осталось где-то там, внутри. то самое, что отзывается тоской на каждую попытку разворошить старые раны.то ли сердце ноет, то ли просто болит уже само по себе.
джисон бы хотел оглохнуть. так, чтобы не слышать совсем-совсем ничего, даже собственных мыслей, которых становится чересчур много. а в голове — шум и минхо, который въелся куда-то под корку головного мозга и совсем не хочет уходить. хан пытается разметаться по полу на миллион маленьких песчинок, потому что его голос — яд, потому что тоска разъедает, потому что в уголках глаз снова скапливаются слёзы. и он ведь, совсем ничего не может с этим поделать, как бы не пытался. пытался ли? сам уже не помнит. — снова ты поёшь. тишина привычная, кажется, что ещё немного и джисон услышит как ненормально сердце колотится об лёгкие, грозясь разорвать их и прекратить поступление кислорода в голову. совсем. — как же я тебя ненавижу. он знает, что звучит фальшиво и прислоняется спиной к ванной, чтобы почувствовать опору и совсем не провалиться в беспамятство. голос минхо противный, ужасный и просто отвратительный. джисон ненавидит его до боли, до дрожи в кончиках пальцев. джисон ненавидит эту глупую судьбу, которая однажды решила, что связать их — хорошая идея. нет, вовсе нет. ненавидеть друг друга у них со временем вошло в привычку. привычку разбивать старые рамки, бросаться громкими словами от каждой неправильной мысли, а ещё рвать старые фотографии, которые так хотелось порой сохранить. но это воспоминания, а они причиняют боль. боль с которой минхо со временем научился жить, а джисон так и не смог в полной мере принять. всё пропахло им. рубашка с запахом его любимого одеколона, которая так и висит на последней вешалке в шкафу. у хана не хватило сил прикоснуться к ней. пепельница на подоконнике, от которой до сих пор веет вишнёвыми сигаретами. парня тошнит, но он всё равно пытается закурить, даже если дрожащие пальцы совсем не слушаются. минхо научился давить в себе эту пустоту. научился фальшиво улыбаться репортёрам и на их «а что же с вашим молодым человеком?», отвечать сухим и коротким «всё в порядке». надеялся. он рвал тексты песен, где на полях были его мелкие заметки, но всё равно на каждом выступление пел их по памяти, забывая о том, что он, наверное, слышит. минхо пытается делать вид, что ему всё равно. но звучит это так же фальшивого, как джисоново «ненавижу тебя». минхо всегда целовал трепетно, аккуратно, не оставляя ни одного миллиметра на лице, которого бы не коснулся губами. он однажды сказал, что обязательно напишет песню для хана, а потом исполнит её на самом первом своём настоящем концерте. а потом, через два года, за месяц до, ли разоблачают в отношениях с девушкой из стаффа. джисон пытался научиться жить с этой болью, пытался научиться врать, что всё хорошо, даже когда всё плохо. но всё равно внутри что-то со звоном сломалось, стоило только услышать в голове знакомых ноты той самой песни, которую минхо обещал посвятить ему. джисон перестал верить, ведь уже совсем не больно.