***
— Сакура… Сакура!.. — стакан стонет надрывно в прочно сжатом кулаке мужчины. Хочется списать возникшие в голове образы на пьяный бред, но отчего-то Хатаке садистки продолжает измываться над опустившимся собой, повторяя единственно чистое в этом заведении — её имя. Он не может разжать сомкнутых пальцев. Он не может отпустить однажды найденную ладонь. Ямато смотрит сочувствующе: видно, не такого Какаши хотел увидеть после войны. Но ничего: желания, рожденные в тайных уголках старика-сердца, подчас не сбываются, оставляя тяжелый осадок. Эту горькую истину Хатаке понял еще в детстве, когда приходилось терпеть постоянные перешептывания за спиной по поводу его самоубийцы-отца. Но снова ощутить зияющую дыру в душе ему удалось совершенно недавно. Казалось бы: почетный пост Хокаге, который он благополучно передал Наруто, живые друзья, такие же дурашливые тренировки с Гаем. Женщины, готовые на все, даже самые пошлые его фантазии. А с другой стороны — Сакура. Она изменилась: стала намного взрослее и проще держаться с ним, позволяла себе непростительную фамильярность в разговорах, а в случае, когда ей чего-то очень сильно хотелось, снова называла его «сенсе-ей», да таким умоляющим голосом, что на Какаши действовало безотказно всегда. Правда, он опускал тот факт, что после таких «просьб» наглухо закрывался в душе. Раньше при одном упоминании Учиха она вся сжималась, боясь и слово произнести. А теперь… нет. Не надо. Вспоминать её счастливое личико на свадебной церемонии ужасно не хочется. Однако белое, обшитое цветками распустившейся сакуры, платье то дело всплывало в памяти, являясь даже во снах. Какаши подолгу ворочался, потом всё же выходил на балкон — закурить: в последние года три он пристрастился к этому пагубному для своего организма занятию. Он хорошо помнил момент, когда окончательно разуверился в ответных чувствах: в семье Учиха родилась прелестная девчушка. Помнил, как Сарада тянула к нему маленькие, как и она сама, ручки, просилась сбежать из душного плена детской коляски… Странно, но он испытал ни с чем не сравнимое облегчение, увидев, что Сарада совершенно не похожа на свою мать. Всё из-за ревности — только она и не уходила из его одинокой и однообразной жизни. Сейчас Сараде уже три годика — ровно столько Какаши пробыл в полном отчаянии. Проще сказать: «Спился», но он не может произнести свой приговор вслух. Смешно, но Хатаке всё еще на что-то надеется. Но малютка Сарада не виновата в его не заканчивающейся депрессии, от безысходности заливаемой алкоголем. Ведь Какаши как никто другой знает: он сам загоняет себя в еще большую пропасть.***
— А-а-а! А-а-а!.. Будни Сакуры начались как всегда просто замечательно: Сарада плакала в своей крохотной кроватке, не желая ни есть, ни пить, ни вылезать из теплого убежища. Но молодой мамочке пора было уже бежать в Госпиталь, а Сакура всё еще не могла нормально позавтракать. В конце концов плюнув на яичницу в своих несбыточных мечтах и решив, что перекус между операциями — это не так уж и плохо, Сакура начала-таки экстренно собираться. Такой бешеный темп жизни даже нравился ей. Конечно, в ночных дежурствах, недовольных любым огрехом пациентах и в сумасшедшем сменном графике было мало веселого, но… …ей просто необходимо было себя занять: Саске возвращался стабильно раз в месяц, и его ужасно не хватало. Хотя… она уже свыклась с мыслью об одиночестве. — Не плачь, Сарада… — взяв на руки дочурку, размазывающую льющиеся по пухлым щечкам слезы, она чуть улыбнулась. Сарада не должна видеть страдания, на которые Сакура сама себя обрекла. Да и разве дети — не тот лучик надежды, что может запросто вытянуть её из безрадостного настоящего?.. Сакура очень, по-настоящему, искренне надеялась, и эта неугасающая надежда еще держала её в бодром состоянии духа. — Я люблю тебя. — Сарада мило краснеет в ответ, словно понимает истинное значение сказанных слов. Кажется, именно так — просто и легко — Сакура и призналась вернувшемуся в деревню восемнадцатилетнему Учиха. Она и раньше делала это, но в тот раз вдруг захотелось не отпускать его никогда и никуда, чтобы и не думал о новом уходе, чтобы… был вместе с ней. Всегда. Наверное, именно поэтому она поцеловала Саске — взлохмаченного, удивленного, шокированного внезапным, наглым посягательством на его безукоризненные губы. Притянула за мешающийся воротник знакомой с детства безрукавки — и в порыве бесхитростной откровенности коснулась горячим язычком любимых губ. Тогда она еще верила, чистосердечно думала, что сможет его переубедить, заставить остаться дома, с ней… С родившейся Сарадой, в конце концов. Наивная дура. А потом Саске вдруг перестал удовлетворять её в сексуальном плане. Что только Сакура ни делала, чтобы не дать узнать способному считывать малейшее проявление эмоций мужу о настоящих фантазиях, мучающих её каждую гребаную ночь. А всё этот Хатаке Какаши с его понимающими серыми глазами, маской на пол-лица и редкой, но такой чарующей улыбкой, вызывающей мурашки по всему телу. «Сакура… Сакура!..» — она до сих пор слышит его срывающийся голос, когда в самый разгар сражения не Саске и не Наруто, а именно он спас её. Чертов Какаши. Наверное, поэтому, раздвигая ноги под тяжестью тела Саске, она представляла вовсе не когда-то любимого Учиха. Сарада напоминает о себе громким плачем: приходится срочно придумывать, на кого её оставить. Маме? Нет, они недавно снова поссорились. Ино тоже отпадает: опять проводит всё свободное время в постели с извращенцем-Саем. Остаётся лишь он.***
Харуно — он даже под пытками не назовет её Учиха — заявляется к нему домой, даже не предупредив, да еще и с ребенком на руках. Не о таком «воссоединении» Какаши мечтал за стаканчиком виски, ставшим если не другом, то верным приятелем. — Приютишь?.. — в руки ошарашенному мужчине передают маленький недовольный комочек. Изумление сменяется на лице Какаши искренней улыбкой, имеющей полное право на звание «счастливой»: Сарада дует губки почти так же, как и её мама, которая нетерпеливо и с некоторым волнением топчется на пороге. И в этот момент ему почему-то хочется, чтобы эта малютка была больше похожа на солнечную и деятельную Сакуру, чем на хмурого Саске. — Проходите, — отвечает тихо, всё еще не веря, что Харуно сама пришла к нему, да еще и доверила свое неугомонное дитё. Чуть приоткрывает дверь так, чтобы изящная и миниатюрная Сакура легко протиснулась внутрь. Следом за ней заходит и сам, несильно сжимая Сараду в объятиях. Девочка поначалу куксится и даже силится заплакать, но, завидев довольную моську родной мамочки, расхаживающей по кухне с самым независимым видом и в теплых розовых тапочках, радостно спрыгивает на пол. В квартире идеально прибрано — Какаши облегченно выдыхает, понимая, что не опозорен. Правда, его расслабленность заменяет характерный румянец: что подумала Сакура, узнав, что он хранил эти домашние тапочки специально для нее? Да он самый настоящий тапочный маньяк — и это даже мягко сказано! А еще он очень любит эту розовую дурочку. Благо, Харуно, освоившись на новом месте и раздав все важные указания, как и чем кормить привереду-Сараду, чем развлекать её, как умывать и так далее, убежала в Госпиталь к заждавшимся пациентам. Она настолько уверена, что забота о такой непоседе, как Сарада, и работа нянькой в его компетенции или ей просто уже не из кого выбирать? Почему-то стало обидно — правда, Какаши быстро выкинул из головы все мысли о бойкоте: надо было что-то делать с врученным ему ребенком. Когда Сакура бродила по его квартирке, пристраивая игрушки, кровать и остальные вещи дочки, он лишь соглашался со всем: Какаши был слишком взволнован, чтобы еще что-то говорить. А теперь он остался один на один с проблемой по имени Сарада — усевшись на табуретку, та уже вовсю просила каши. Ну или более вкусной еды. Пару — или десять — шариков данго, например. — Хочешь пить? — вместо алкоголя — Сакура бы его прибила за спаивание своей ненаглядной дочурки — пришлось спешно искать нормальный сок. Как оказалось, Сарада просто обожала томатный. «Вся в Саске», — недобро усмехнулся Хатаке. — Так, — почесал затылок, раздумывая, чем бы занять мелкую Учиха, — отправляйся играть… во что ты там играешь?.. — Я не «играю», — передразнила его воспитательный тон Сарада, отчего Какаши даже с непривычки подавился водой: горло мгновенно пересохло, стоило увидеть взволнованную Сакуру на пороге его дома. Признаться, в голову даже закралась эгоистичная мысль, что она ушла от Саске. Навсегда — к нему. — Эй! — из размышлений его вывела подпрыгнувшая на табуретке Сарада, уставшая уже просто сидеть. — А правда, что ты алкоголик? — Это тебе кто сказал? — он старался, правда старался говорить, а не угрожать. — Мама, — со знанием дела ответила девочка. Видно, гордилась тем, что чертовка-Сакура доверила ей такую тайну. — Ах, мама… — Хатаке улыбнулся зловеще, но упрямую девчонку напугать не смог. — А… «Что ты там еще ей наговорила?» — обреченно закатывая глаза, обратился Какаши к Харуно, наверняка спокойно пьющей кофе в своем кабинете. Но Сарада вдруг покраснела — боялась спросить, рассудил мужчина. Хотя фразу все-таки договорила, взяв в кулак всё свое мужество: — …ты любишь маму, да? Да? Конечно, да. Только он не может сказать такое ребенку. Ведь у этой любознательной особы уже есть отец. Правда, за тысячу километров отсюда — и всё же есть. — Люблю, — порой голос совести у него заглушает голос рассудка. Нет, надо все-таки бросать пить. — Я тоже её люблю, — Сарада словно не заметила его волнения. Будто ей нужно было лишь одно подтверждение её слов. — Но, знаешь, я люблю её больше, — кажется, кто-то решил поиграть, — и если ты хочешь доказать свою любовь… покорми меня! «Хитрая — в мать», — подвел итог Какаши. И от нечего делать поплелся к плите — готовить этой юной эксплуататорше. — Тогда замолви за меня словечко перед твоей мамой, ладно? — его коронная улыбка — и Сарада тает соглашаясь даже на кашу. — О’кей, — видимо, она ощутила сладкий вкус победы: мало того, что сам Шестой Хокаге готовит ей еду, так еще и просит быть посредником в его отношениях с мамой. «А он — ничего», — решила девочка. Всяко лучше отца, который ходит неизвестно где. «И готовит он лучше мамы». Сарада искренне не понимает, почему добрая и всегда внимательная к пациентам мама в упор не видит такого шикарного мужчину, каким являлся Хатаке, ко всему прочему еще и холостяк. А Какаши в который раз закатывает глаза от осознания того, зачем вообще согласился быть «подменным» отцом. Его эта фальшивая роль нисколечки не прельщала. — Готово, — сладкая карамель, что аппетитно шкворчала на разогретой сковородке, стала окончательной точкой в их установившихся дружеских отношениях. — Вкуф-фно… — пробурчала Сарада, запихивая в рот столько сахара, что мужчине аж страшно стало за её самочувствие и за свое, кстати, тоже: кулак Сакуры он ощущал на лице не раз. Только маска и скрывала его алеющие синяки и щеки, что никак не могли оправиться от твердой руки любимой девушки. — Чем это вы тут занимаетесь? — а вот, собственно, и она. — У меня перерыв на работе, — объяснила влетевшая в квартиру Сакура, на ходу сбрасывая туфли и проходя в одних чулках — Какаши старался на них не смотреть — на кухню. — Скучала? Сарада активно кивает головой — рот занят приятной горячей карамелью. И Какаши уже хочет бросить: «Я тоже», — но останавливается на полуслове, слыша периодическое хлюпанье носом. — Э-эй, Сарада-а… не плачь… — Мы же вернемся сюда, мам? — девочка смотрит жалобно-просяще. — Па… папа очень вкусно готовит!.. Не бросай его больше, ладно? А теперь уже у Какаши на глаза наворачиваются нежданные слезы. И в наступившей тишине, прерываемой высмаркиваниями Сарады в заботливо подставленный носовой платок, растроганная Сакура никак не может признаться, что Хатаке, улыбающийся в ответ её дочурке, не её настоящий отец.