1
Кушетка поскрипывала — каркас проржавел от старости и влажного островного воздуха. Лежащие поверх одеяла пальцы заледенели, в то же время дыхание участилось от жара. Перед глазами плыло, и глоток прохладной воды принес горечь и успокоение. Лихорадка прошла, а забытье превратилось в полноценный сон.2
Брюс проснулся на кровати в поместье. Судя по всему, время клонилось к трем часам дня. Свет проходил сквозь красные шторы и приобретал холодный оттенок. Присев, Брюс взял со стола стакан и выпил остывший чай. Странно, обычно Альфред приносил горячий кофе. Пришлось довольствоваться тем, что есть, и терпеть оставшийся в носу шлейф каких-то трав: может, ромашки и мяты. Он присел на кровати — мягкий матрас не прогнулся. Он скинул пару фунтов? Брюс положил руку на затылок и провел ей вниз по шее, скользнув пальцами по заострившимся позвонкам. Руки слушались не слишком хорошо. В последний раз такое случалось, когда он выпал из окна третьего этажа и приземлился на спину. В момент удара сердце словно стукнулось о грудную клетку. Несколько минут он не чувствовал ничего, кроме пустоты между ребер, а после пришла боль. Она не отступала около недели, сменилась постоянной слабостью, потом исчезла. Возможно, то же случилось вчера. Брюс не мог вспомнить, как ни старался.3
В животе урчало, но не от голода: еще не исчезла память о съеденной час назад овсяной каше. За окном бежала Готэм-ривер, ее монотонный шум напоминал далекие радиопомехи. Было много боли. Слишком много, и резало глаза. Губ снова коснулась горькая вода, а за ней на язык скользнули гладкие продолговатые бусинки. Горло бессмысленно сокращалось: они никак не хотели продвигаться дальше и приклеились к нёбу. Кто-то пошаркал рядом и закрыл дверь, потом вернулся. Возможно, это был кто-то другой. Чужие пальцы надавили на подбородок и оттянули нижнюю челюсть, освобождая рот от мелких предметов. — Знаешь, малыш, без них лучше. Не глотай. Когда что-то оказалось на языке в следующий раз, слабость одолевала вполовину меньше. Судя по звуку, по полу покатился бисер.4
Брюс снова проснулся. Он сел, упираясь руками, и вдруг осознал, что матрац действительно задеревенел. На столе привычно стоял чай, но Уэйн толкнул его рукой и смотрел, как жидкость сбегает по тумбе. Кажется, ее покупала еще Марта, но Брюс помнил ее другой. Все еще было три часа дня. Не выдержав, Уэйн пересек комнату и рывком распахнул шторы. Окна не было — только маленькая прорезь под самым потолком. Он в шоке отступил назад и закричал. По заставленной мебелью комнате пронеслось эхо.5
И холод, и жар отступили. Вполне комфортно, хотя все еще сыро, а бисер продолжал сыпаться на пол. Наконец-то удалось открыть глаза без боли. Решиться на это было непросто после сотен неудачных попыток, но по волосам пробегалась расческа, и слишком сильно хотелось узнать, кто ее держит. На край кушетки присел врач. По крайней мере, так казалось первые десять секунд. Чистый белый халат дарил нужное впечатление, но с глазами доктора было что-то не так. Он прятал их за стеклами очков, но все же удалось рассмотреть зрачки: огромные и блестящие, как у голодной кошки, увидевшей хромого воробья. — Не врач, — удалось прохрипеть лишь это: горло словно ободрало битое стекло. — Ага. Все для тебя, солнышко, — сказал самозванец с улыбкой, затронувшей только губы. — Ты только молчи.6
Последний день стал роковым. Окончательно стряхивая с себя наркотическое опьянение, Брюс пошатывался, но вышел в коридор. Он уже давно понял, что находится в Аркхеме, однако не выдавал себя и копил силы. Последнюю неделю к нему заходила только медсестра, которая опаивала его с самого начала. Утром Бэтмен принимал «заботу», дожидался ее ухода, прятал таблетки в распоротую подушку и пытался найти выход. Вчера он сломал замок. Спасательная операция вышла разочаровывающе быстрой. Герой добрался до стойки со стационарным телефоном, дозвонился Гордону и осел, потратив последние силы. Когда он проснулся, матрац пружинил, по спальне плыли красноватые тени, а запах кофе окутывал помещение. Из соседней комнаты доносился звук ежедневных новостей, которые любил смотреть Альфред. Брюс не знал, почему он плачет. Ему было очень страшно и очень хорошо.Рождество
Крыши припорошило снегом. Не было никакой необходимости выходить сегодня в патруль, но Брюс наслаждался каждым мгновением движения и свободы. С одной стороны, ему было стыдно, что он бросил Альфреда. Но с недавних пор у него развилась своеобразная клаустрофобия. Он перестал снимать часы на ночь и всегда трогал их, прежде чем открыть глаза. Это успокаивало, но спать он стал еще меньше, чем раньше. Отоспался за шесть недель в бреду. Крейн снова оказался в камере вместе с парой подкупленных полицейских, игнорирующих звонки о пропаже людей. Запертый персонал и директора лечебницы освободили. Та самая медсестра выпрыгнула из окна, когда за ней пришла полиция. Узнать тайну личности Бэтмена успели только она, Пугало и Джокер. За первых двух можно не беспокоиться — Крейн тоже теперь почти что мертв: Брюс позаботился, чтобы его камера превратилась почти что в могилу. Он пытался узнать, можно ли свести героя с ума и превратить в злодея. Бэтмен теперь проверит, реально ли похоронить человека заживо на законных основаниях. Внизу бродили семьи с детьми, сверкали гирлянды. Даже бродячие кошки лежали с округлившимися животами, потому что во время праздника еды у них было вдоволь. Где-то вдалеке кучка школьников двигалась по улице и пела рождественскую песню: глава колонны нес перед собой котелок, в который можно было бросить пожертвования. Брюс подумал, что обязательно переведет им кругленькую сумму, на что бы она не пошла. Приятная тяжесть костюма пригвождала к парапету. Сначала Брюс стоял на нем, теперь присел, зная, что его помощь сегодня не понадобится никому: в этот день даже бандиты остались дома. — Ну ты и горгулья, конечно. Хотя бы шарик на ухо повесил — праздник же! Джокер поднялся к нему на крышу. Брюс не ждал его, но совсем не удивился. К слову, сам клоун определенно старался соответствовать всеобщему настроению. На его зеленом галстуке красовалась елочка. — Молчи-молчи, я привык, — сказал он и сел, свесив ноги, но через полминуты заявил: — Если ты гадаешь, что это было: чудное видение или чудесный я, то скажу, что я основательно подпортил волосы «Garnier. Color Naturals!», но благодарности не требую. — Почему? — не выдержал Бэтмен, отворачиваясь, чтобы открытую часть лица не колол ветер. — Ну, если бы я хотел поиграться с овощем, то покалечил бы Харли. Ты мне нравишься в… Кхм… Так скажем полной боевой готовности, — начал заигрывать Джокер и протянул руку к груди доспеха, но Брюс перехватил его за запястье. — Я не об этом. Почему ты никому не сказал? — Что сказал, дорогой? — легкомысленным голосом уточнил клоун, улыбаясь. Только после плена Бэтмен заметил, что улыбка не трогает все его лицо, даже когда Джокер действительно в хорошем настроении. Иной раз Брюс позволил бы ему притворится дурачком, но сейчас вопрос был слишком серьезным. Настроение преступника менялось часто, и если сейчас ему хотелось вернуть дела на круги своя, завтра он мог решить раскидать по городу листовки с ушастыми карикатурами Брюса Уэйна. — Что-нибудь. Я ждал, что ты заявишься ко мне домой. — Знакомство с родителями, я думаю, стоит отложить. Брюс напрягся, услышав злую шутку, но потом понял, что Джокер имеет ввиду Альфреда. Он снова взглянул на улицу. В магазине напротив повесили табличку «Закрыто». Последний работник отправился праздновать — до полуночи осталось двадцать минут. — Ты и меня запрешь в Аркхеме? — вдруг серьезно спросил Джокер, и Брюс ответил, не задумываясь: — Никогда. Клоун засмеялся. Когда часы на площади пробили двенадцать, они все еще сидели вдвоем.