правда съедает заживо.

      некоторые вещи, если ты полюбил их однажды, навсегда становятся твоими. а если ты пытаешься их отпустить, они, сделав круг, снова возвращаются к тебе, они становятся частью тебя. или убивают тебя.                             часть аллена всегда знала, что люсьен уйдет. с первого момента, когда он увидел его стоящим на этом столе, читающим запрещенные стихи, выученные из-за чистого духа бунта. он знал, что этот человек сожжет весь мир и всех, кто встанет у него на пути, оставляя позади только пепел. он не мог избежать своей заинтересованности. к тому времени, когда гинзберг осознал, насколько погряз, было уже слишком поздно. он не мог отпустить лу.               у него никогда не было выбора, потому что карр не оставлял ему ничего. его молодость, непокорность — с этими голубыми глазами, которые всегда смотрели на него, как будто они могли читать его изнутри. до точки, касающейся его души. его полное презрение к правилам и учреждениям — не говоря уже о его горячем желании быть запомненным любой ценой — они вошли в сознание гинзберга, не оставляя ему иного выхода, кроме как следовать за идолом даже на край света. он делал жизнь необычной. — «мы те, кто ему нужен, но он никогда не признает этого».               и аллену пришлось отпустить. это было все равно, что вырвать ему сердце из груди голыми руками. закрыв глаза, он почти чувствовал, как с кончиков его пальцев капает кровь, точно так же, как люсьен, должно быть, чувствовал ночь, когда он убил дэвида, ночь, когда весь его мир рухнул. но только мир лу. мир аллена рухнул, когда он поцеловал его, впервые в жизни сделав что-то, что сделало счастливым именно темноволосого, а не других.               отвернуться от карра перед решеткой было самым трудным, что он когда-либо делал за всю свою жизнь. и самым правильным, потому что в мире лу не было для него места, никогда не было. в то время как у аллена было все пространство во вселенной.