***
Её духи разят жасмином. Когда она рядом хочется перестать дышать или слизать этот запах с ее шеи. Бесит-бесит-бесит. Она улыбается мне все чаще, как будто мои дыхательные упражнения выглядят смешно. Хочется стереть эту карикатуру с ее лица, размазать блеск и разгрызть губы до крови. Она смотрит так, будто понимает, будто по ней едет крышей каждый второй, будто это забавно. И мне хочется скулить, рычать и орать ей в лицо, что моë безумие настоящее, что я вложу нож ей в руку и дам перерезать глотку, лишь бы она перестала. Мне плохо-больно-тошно.***
Ведущий говорит, что я стала агрессивной. Думаю, он слишком невнимателен, потому что я уже давно существую на желании перегрызть ей глотку/целовать ей ноги. Спустя время приходит смирение. Сапогова не стала меньшей сукой от того что я ее хочу, да и пара сигарет после безумного ночного пробуждения помогают охладить мозг. Я наконец-то свободно вдыхаю городской воздух, и пропадаю неделями из из-за шокирующих репортажей, а не страха столкнуться с ней в коридоре телестудии. Когда однажды мы сталкиваемся в курилке она выглядит нервной и подавленной. Я затылком ощущаю ее взгляд, она теперь смотрит на меня с сожалением, будто что-то понимает, будто ей не всё равно. Но мне уже похрен, я не хочу ее знать, я не волнуюсь, я научилась велеколепно игнорировать проблемы. Я научилась игнорировать её.***
И когда через месяц на корпоративе она прижимает меня к стене, дышит на ухо, лезет холодными пальцами под юбку и пьяно лепечет о любви, порой переходя на чистый английский, мне все равно. Горячечные сны остаются снами, ведь в реальности она мне противна. Вместо вкуса ее кожи я получаю тошнотворные жасминовые духи, вместо совместных домашних вечеров — сверхурочные, вместо разговоров по душам — пьяный лепет и трезвое безразличие. В другой жизни я могла бы любить ее до потери сознания, но здесь она мне противна. И я наконец решаюсь уйти.