Мама — первое, что говорит малыш. Мама — самый дорогой человек у ребёнка. Мама — первая любимая женщина у мужчины. Мама — такое простое и болезненное для многих слово. Мама — объект вожделения у Андрея.
— Мама, мамочка, — Гобзавр стоял у зеркала в мамином наряде и любовался. Он трогал себя, водил руками по шее, плечам, соскам, животу и паху. Андрюша наслаждался своим видом. Андрюша представлял маму. Это началось давно, но чтоб заходило так далеко — для Андрея это было в новинку. Гобзавр ещё с подросткового возраста осознавал, как любит свою маму, как хочет стать ещё ближе к ней, но мама его не подпускала, держа адекватную дистанцию между сыном и матерью. Андрей же пытался найти замену, замену в девушках его возраста, но все попытки были тщетны, ведь никто не мог сравниться с обожаемой Людмилой, и Андрей оставил попытки поиска второй половинки. Сейчас у Гобзавра была Катериночка, но и она — всего лишь прикрытие, девчонка, чтоб создать видимость нормальности, ведь хейтеры заебали называть их с Людмилой инцестниками. Между Андреем и Людой была грань, всю их жизнь стояли рамки, но переломный момент произошёл, когда они начали вести стримы, и им начали донатить, и тогда у Гобзавра совсем снесло крышу. Грань исчезла. Лапанье мамы за грудь, облизывание ушей, сосание её культи на руке, облизывание пяток и другие унижения были для Андрея сладкой отдушиной, он мог врать, что делает это ради денег, но было видно, что Андрюше нравилось и он сам желал этого. Пиком всего безумия стал тот злосчастный стрим, воспоминание которого доводило Андрея до экстаза. Они целовались, целовались минуту, касались языками, губами и были так близки. Андрей не знал, куда деть руки, ведь он так хотел уложить их на мамину талию, но снова делал вид, что ему было мерзко. Гобзавр действительно ждал этого, ждал этого всю свою жизнь, этот поцелуй был самым сладким из всех, что он помнил. После этого жизнь Андрея перевернулась с ног на голову, Людмила же старалась не вспоминать и не говорить об этом, всякое упоминание от хейтеров пыталась отвергать и начинала всё отрицать, бомбить, размахивая руками, выкрикивая проклятия. Андрей отмалчивался. Каждую ночь он вспоминал о том стриме, фантазировал, и рука волшебным образом сама спускалась к резинке спортивок и начинала поглаживать член, Андрей дрочил, ублажал себя, представляя маму. Но этого скоро становилось мало, и Андрей никак не мог справиться со своим возбуждением и желанием, от чего злился и бесился пуще прежнего, срываясь на стримах. Однажды, когда мамы не было дома, Андрюша как и всегда играл в игры, но отвлекся на сообщение в вк. Это подписчик, который был у него в друзьях, снова скинул нарезку со стрима, обзывая Гобза инцестником, извращенцем, содомитом и ещё многими обидными словами. Андрей ничего не ответил ему и кинул в бан, выдыхая, но всё-таки открывая нарезку, снова смотря и вспоминая. Вскоре он не мог отвести взгляда, снова ощутил былое, прежние мысли настигли его, а возбуждение накрыло с головой. Андрей выключил видео и опустил веки, укладывая руку себе на пах, ощущая стояк. Глаза чуть приоткрылись, его взгляд упал на оставленное на тремпеле платье мамы, которое висело на двери с прошлого стрима. Он встал и подошёл к платью, снимая его с двери и утыкаясь в него носом, вдыхая запах мамы, стараясь насладиться им полностью. Вскоре и этого стало мало, и он пошёл в Людину комнату, отыскивая лифчик, пакет с её париками, доставая длинный голубой. Андрей взял с серванта коробочку с украшениями, достал ожерелье и напоследок на том же серванте взял диадему. Направившись к зеркалу, начал переодеваться, попутно вдыхая запах мамы, нюхая то платье, то лифчик, то парик, что Люда брызгала приторно-сладкими духами — и сама она вся ими пахла, полностью. Наконец лифчик и платье, надетое на голое тело, парик, что сидел хорошо, и ожерелье, что немного придушивало нетонкую шею, были на Гобзавре. Оставалась только диадема, которую Андрей особенно бережно надел, чтобы не сломать. Образ был готов, и Андрей встал в полный рост перед зеркалом, беря помаду со стола Люды и добавляя последний штрих, размазывая ее неаккуратно по губам, чмокая и томно смотря исподлобья. Наконец, откидывая тюбик, он начал любоваться собой, представляя маму. От простых взглядов Андрей перешёл к поглаживанию своих «грудей», вспоминая, как трогал грудь мамочки, мычал от удовольствия глухо, опуская руку ниже, к животу, снова поднимая, оглаживая шею, чуть придушивая себя сильнее ожерельем и противно улыбаясь в зеркало. Скалился, как скалилась Люда, когда желала смерти хейтерам. Ноги Андрея дрожали, а член истекал смазкой, желая ласки, но Гобзавр был тем ещё мазохистом, он специально не трогал себя там, чтобы живот ныл ещё сильнее. Грязный мальчишка. — Мама, мамочка, — шептал Андрюша, осматривая и трогая себя. — Люда, Людочка. Андрей гладил себя через платье по низу живота, член упирался в платье, пачкая его изнутри смазкой, ноги по-прежнему дрожали. Наконец, когда стоять стало уже невозможно и пах болезненно ныл, Андрей уселся перед зеркалом на колени, расставляя ноги и приподнимая медленно платье — любимое платье Людмилы, серебристое и переливающееся. Оно струилось вниз по ногам, мягко касаясь кожи. Медленно его задрав, он остановился у живота, одной рукой придерживая платье, чтобы не сильно заляпать, а второй — ласкал член, проводя большим пальцем по головке, не смея прикрыть глаза, любуясь в зеркало и думая о маме. Рука двигалась вниз к основанию и снова к головке, массируя, обводя пальцем дырочку уретры и опять спускаясь вниз. Двигалась медленно, дразня, и Андрей сладко постанывал, закусывал губы и иногда закидывал голову назад. Пальцы на ногах поджимались, пот тонкой струйкой капал со лба, губы были искусаны до крови. Андрей иногда рычал, повторяя лишь одно слово: «мама». Движения становились быстрее, рука была вся в смазке и дрожала, сильно напрягаясь, глаза устремлены в зеркало. Поскуливая, Андрей приближал себя к оргазму. Но Гобзавр не думал о времени, совсем потерявшись в наслаждениях, забыл о приходе мамы, и вспоминил об этом только тогда, когда дверь распахнулась и сзади в зеркале, громко застонав, он увидел её лицо. — Мама, — и кончил прямо на её платье. Мелкая дрожь пробежала по телу, сбитое дыхание никак не могло успокоиться, а член всё ещё пульсировал, выбивая сперму мелкими струйками. — Андрей, о боже, что ты сделал?! Людмила стояла в дверях, смотря на своего сына, сидящего в её комнате с расставленными ногами, в её наряде, испачканном в его же сперме. Андрей быстро пришёл в себя и не на шутку испугался, вскакивая и прикрываясь платьем Люды, ещё сильнее пачкая его в сперме. — Мама, ты всё неправильно поняла, я просто, просто… — Андрей, я ничего не хочу слышать от тебя, я всё видела. Ты… ты извращенец, фу, как я могла вырастить такую мразь, фу, господи, что за мразь! — Люда начала орать, размахивая руками, мечась по квартире. — Лучше бы ты сдох! Андрей тоже начал злиться от её слов — начал страшно злиться, но видя наворачивающиеся у мамы на глаза слёзы, он сжал кулаки и подошёл к ней, сидящей на кухне. Подошел и взял её руки в свои, сильно стискивая и приближаясь, сверху вниз смотря на неё, нагибаясь к её губам и целуя — будь что будет. Он поцеловал свою маму, как целовал тогда, обнял её за талию, не отпуская, хоть та и металась в его объятиях, пытаясь вырваться. А когда отстранился, тихо прошептал на ухо: — Мама, я люблю тебя. Люда плакала, утирая слёзы. — Сынок… — она не могла успокоиться, и Андрей сел на корточки, сам утирая ей слёзы. — Я тоже люблю тебя. Андрей снова поцеловал мать, теперь уже не в засос, а легко, лишь немного соприкасаясь губами.Вот и подошла эта история к концу, а мораль такова: Любите своих матерей, они у вас одни!