Ad futuram memoriam

Коцит пьет чужие слезы, ведь у него нет своих — пусть те, кто отнял у него самое дорогое, оплачут потерю; пусть оплакивают, пока не прервется род каждого, кто пролил на эту землю проклятую кровь и отравил ею воду. Они были беспечными, вели себя, словно звери в нетронутом человеком лесу — охотились поодиночке, не остерегались врага; но когда страшная боль потери пронзила каждого, стало ясно, что дни покоя закончились. С запада тянет едким дымом, паленой плотью — с запада идет Флегетон, его ярость жарче пламени, которое известно человеку. Коциту кажется, что его зубы и когти затупились, ведь раны от его рук не приносят даже йоты страданий его жертвам. Если бы под его ногами разлилась лава, он бы не почувствовал даже тепла. Ветер доносит до него утробный вой. Раненые животные вторят ему — земля гудит под чудовищной поступью Ахерона, мечущегося, как дикий зверь. Сгорел дом князя, дом колдуна, дом крестьянина — чьи кости не обглодал огонь, те перемололоты зубами. Но этого мало — ведь у них отняли, отняли, убили его, убили, растерзали слабыми человеческими руками, смешали кровь с грязью; великий погребальный костер не согреет, реки слез не наполнят чашу скорби, какой в этом вообще смысл, если его не вернуть? Крик, вырывающийся из его глотки, исходит откуда-то из самой глубины — Коцит больше перед собой ничего не видит, кроме молочно-белого дыма. Не было даже времени на отрицание — Коцит знает, они были далеко друг от друга, но единомоментно почувствовали, как мир исказился, потому что пятый больше не с ними. Не было времени, чтобы приготовиться к тому, как пустота на месте родного станет терзать их. И мир не имел права быть прежним после такого. Реки должны были окраситься багровым и черным, небеса вскипеть, потому что когда его нет — это противоестественно. Коцит больше ничего не видит — он идет на голос Стикса, на то, как вторят ему голоса сошедших с ума от воплей чудовища. Под ногами Коцита выжженная земля и голый камень — и в долине смертной тени не убоится он зла, ведь сам он разольется тьмой по телу мира, и за его спиной встанут еще трое. Идти приходится много часов, а может и дней, пока, наконец, Стикс не появляется перед ним — покрытый копотью, прижавшийся к земле. Его пальцы словно вросли в разрытую землю, и все его тело сотрясается с каждым гулким, истошным воплем. Всё, что от него осталось — рваные тряпки, воткнутый в землю колдовской кинжал, да кровавый след. Флегетон падает рядом у левого плеча Стикса, Коцит — у правого. Ахерон складывает косматую голову на его плечо, закрывает огромными руками от всего — не от кого защищаться, никто из дерзнувших не спасся. Собрались вместе. Наконец — рядом. В последний раз — все вместе. Глубокий вдох — один на всех. Мир, наконец, затихает — на считанные мгновения, пока единый стон не разорвет воздух, и не прольются на мертвую землю кровавые слезы. Ветер с запада сгибает деревья, и больше они не распрямятся; с севера сходит лед. Стикс склоняется к самой земле, почти касается её губами и шепчет: — Дай нам сссвой поссследний дар, — он шарит ладонями по темному следу тела, словно пытаясь в последний раз ощутить его, — позволь нам забыть. Дай нам забыть, — он всхлипывает, — Лета, дай нам забыть. Коцит вжимается в его плечо, тянется, чтобы переплести пальцы с Флегетоном — обрести иллюзию целостности. Но тщетно. Дым медленно рассеивается.