Если это ты, я не могу быть против

Феликсу хочется подарить весь мир. Несмотря на двузначный возраст, сердце его преисполнено детским добром и наивностью. Глазки большие блестят, губы малиновые трескаются от вредной привычки закусывать тонкую кожу в моменты глубинных размышлений, а ладошки мягкие, немного даже пухленькие и аккуратные. Он с утра топает громко и бухтит недовольства на английском языке с особенно ярким австралийским акцентом, потому что сил проговаривать слова нет, вот они и сливаются в одну кучу протяжных гласных на конце. Ли Феликс прекрасен в каждой своей хрупкой детали, будь то три ярких созвездия веснушек на щеке и веке или привычка пить стакан ледяной воды на ночь. Чан почему-то помнит все. Оно и понятно – лучший лидер, который заботится о своих мемберах и знает о них, пожалуй, иногда больше, чем о самом себе. Немудрено. Жить бок о бок, делить жилплощадь, рабочее и внерабочее время, печали и радости. Волей неволей проникнешься, начнешь понимать каждого по-своему, ведь в поддержке нуждаются все, но попросят о ней единицы. Вот и приходится вылавливать граничащее на краю пропасти настроение по резко сменившемуся стилю одежды или сладкому кофе вместо американо, чтобы вовремя оказать помощь. Чан понимает масштабы ответственности, лежащей на его плечах, а еще он понимает, что та иногда доходит до абсурда. Его окружают взрослые здравомыслящие парни, способные справиться с мелкими неурядицами самостоятельно. В конце концов, всем бывает хреново, и это нормально. А когда все идет гладко, как по маслу, крыша почему-то начинает медленно, но верно уезжать в далекие края. Продвижение с новым альбомом, многочисленные съемки, записи, шоу и индивидуальная деятельность окупаются любовью фанатов. Усталость уже не бьет под дых, не выбивает воздух из легких, а благодарность и воодушевленность окрыляет, заставляя с улыбкой на лице проживать день за днем. И все бы ничего, если бы Феликс на шоу не обмолвился о том, что никогда не целовал своих мемберов. Объятия бывают трепетными или крепкими, а за руки держаться можно ласково или игриво. Иногда можно завалиться на теплое спящее тело, укладывая голову на мирно вздымающуюся грудь, и разделить чужой сон. На все это Феликсу не нужны причины. Из-за статуса самого душевно сильного человека в группе Чану реже всего перепадают молчаливые ласки от солнечного мальчика, способного разогнать самые густые тучи. Он не обижается, лишь улыбается уголком губ, пока треплет блондинистую макушку, и думает о том, как счастлив в такие моменты. Когда своей родственной душой Феликс выбрал Джисона, сердце неприятно кольнуло. Это такая условность, не решающая абсолютно ничего, но все равно тень липкой обиды пробежала по фальшивой улыбке. Так бывает, когда проходишь глупые тесты в интернете и в результате получаешь не того персонажа, которым хотел быть. Подуется и забудет через минут десять, да и ладно, Бог с ним с Джисоном, у этих двоих гиперактивных и правда много общих точек соприкосновения, например, любовь к сладкому и видеоиграм. Чана намного больше тронуло кое-что другое. Неужели Феликс не целовал никого из мемберов? Безусловно, он мог ляпнуть, не подумав, что очень на него похоже, или попросту соврать, но такой голос у него тоскливый был, холодный, еще ниже обычного и с хрипотцой, как будто заплакать собирается. После этого злополучного шоу, выкинутая в контексте вопроса фраза легла тяжелым грузом на сердце. Да, Чан суровый, накаченный мужчина жестких нравов и строгих взглядов во всем. Во всем, что не касается Феликса. Ради него он готов разреветься горькими слезами, как грудной ребенок, лишь бы не видеть отпечатки грусти на мягких чертах лица. Видеть плачущего Феликса – самая жестокая пытка. Он все всхлипывает сдержанно, стесняясь, извиняется без остановки и щекой к плечу припадает, тяжелым взглядом буравя пол. И ведь все равно помочь не получится, разве что можно постараться разделить давящую тишину на двоих, ворваться в чужое одиночество и невесомо чмокнуть в висок, нашептывая, как убаюкивающую колыбельную: «Все наладится». Ли всегда гордо подбородок поднимает, сам себя ругает за слезливые слабости и благодарит искренне, с такой преданностью, что почву из-под ног выбивает. Нет смысла увиливать от очевидных фактов – Чану нравился Феликс. Нравился до тех пор, пока он не понял, насколько губительны чувства, зависящие не от двух людей, а от группы, менеджеров, агентства и, пожалуй, в первую очередь фанатов. Чану нельзя ошибаться, потому что его ошибки незамедлительно коснутся каждого из мемберов, а расстраивать их невыносимо, как и видеть разочарование в родных глазах. Поэтому работа, работа и только работа. В конце концов, ласки и так хватает сполна от любвеобильных младшеньких, а снять напряжение можно в душе по окончании непростого, жаркого дня. Беспроигрышный план действий, прописанный на годы вперед, давал уверенность в правильности происходящего. Чем меньше дум, тем крепче сон, но только не тот, в котором Феликс сидит на коленях, сжимает ворот футболки в кулаках и тянет на себя, слизывая с губ сладкие поцелуи. Все мы иногда сходим с ума. Отчего-то Чан был уверен, что у Ликса была интрижка с Чанбином. Еле заметная химия между ними отличалась от типичного, фальшивого фансервиса, добровольно-принудительно прописанного в обязательствах. Каждый понимал необходимость во взаимодействие по-своему. Минхо, например, наоборот только в кайф было дразниться и шлепать всех по заднице. Джисон разделял его азарт, как и в целом многие странности, далекие от низших людских умов. Чонин бубнил недовольно, сгибаясь от повисшей на нем туши Хенджина, но воспринимал это как дружескую шутку, привязанность и не более того. Так надо было. Вне камер и чужих дотошливых взглядов многое менялось, что вполне себе естественно. Уставать друг от друга нормально, но не для Феликса. Казалось, что в «обычной» жизни они милашничали с Чанбином куда чаще и откровеннее, чем на шоу, где такие действия поощряются. Дальше гейских шуточек со стороны не заходило, потому что у каждого своя жизнь кипятком бурлит, обжигает, и двусмысленные подмигивания Бина как-то не интересуют совершенно никого, кроме Феликса. Осуждать бесполезно, как и содействовать чему-либо, поэтому Чан молчал, но был готов к серьезным разговорам об однополой и запретной любви. Не из-за уверенности в собственных догадках или альтруистских желаний помочь Ромео и Джульетте. Он думал, что в момент обсуждений родится истина, емкая и простая мысль, которая разгонит тревожный туман в его голове. К счастью или сожалению, подобного разговора не состоялось, а влажный, спертый воздух в легких подступал к горлу, душил. Убеждать себя можно долго и уперто. Бьешься лбом о кафель, глотаешь слезы вместе с кровью и повторяешь как мантру заветные слова, которые заклинанием окутывают мысли. Сомнения развеются, но желание творить беспечные глупости никуда не уйдет. Чан хочет подарить Феликсу свой первый (и последний) поцелуй. Это так неправильно и эгоистично, совсем не по-лидерски, но зато честно и влюбленно. Держать в узде свои чувства, приходящиеся не к месту, становится не только сложно, но и больно. - Чанни-хен, пойдешь с нами на ужин? – Хенджин привычно энергичен и заботлив. - Идите. Я доем остатки вчерашней курочки, - улыбается, пытается улыбаться. Все эти уменьшительно-ласкательные формы слов, беспочвенные оправдания и жертвенность собственным комфортом выдают с поличным витающие в глубине сознания вопросы, ответов на которые не сможет найти никто. Он ничего не доест и уснет, согнувшись в три погибели, на поскрипывающем кресле в своей тихой студии. Размышляя о нежных поцелуях, Чан думает о чужом удовольствии больше, чем о собственных порочных демонах внутри. Ликс бы нетерпеливо выдыхал через рот, краснел густо и ярко, прятался от неловкости чувств, отвечая нерасторопно, податливо. Он ведь такой доверчивый со своим судорожным «х-хен», когда хватается пальцами вслепую то за одежду, то за шею с короткими завитушками на затылке. Осознание граничащих с пошлостью и развратом мечт заставляет щедро проматериться и гавкнуть без причины на испуганного Чонина, попавшегося на пути. Никто не спрашивает, не старается зайти издалека и узнать причину раздражительности лидера, просто потому что личное – не публичное. Ликс по-прежнему ходит под боком, иногда сопит в плечо холодными ночами, может и этого будет достаточно? Лучше синица в руках, чем журавль в небе, но стандарты Чана недостижимо велики, как и его самоуверенность на грани с отчаянием. Когда Феликс сам проявляет инициативу, смущенно предлагая провести вечер субботы на студии, разбирая биты и мелодии под аккомпанемент похрустывания снеков, Чан улыбается шире, чем следовало бы. Общаться на родном английском и слушать тихое, но такое глубокое пение Ликса становится смыслом существования. Тягуче, расслабляюще, успокаивающе. - Молодец, ты поешь с опорой, - Чан откидывается на спинку кресла и разворачивается к развалившемуся на диване Феликсу, чтобы одарить того очередной порцией комплиментов. - Так намного звонче получается. - Все равно фальшиво… - улыбается расстроенно. - Знаешь, пускай я скажу не совсем профессиональную вещь, но лучше петь фальшиво и с душой, чем вылизано идеально, не вкладывая никаких чувств. - Льстишь мне. - Мечтай дальше. Они смеются легко, беззаботно, стирая тяжесть проблем, которая вновь свалится им на голову, стоит лишь выйти за пределы небольшой комнатки. Между ними всегда была отличительная привязанность – домашняя. Что-то хрупкое, трепетное, неощутимое, но чувственное связывает полупрозрачные веснушки на запястьях и ямочки на щеках от щедрой австралийской улыбки. Так если росточек уже посажен, может все-таки есть смысл постараться взрастить из него красивое, многолетнее растение. Пускай оно будет цвести посезонно, будет увядать и нуждаться в удобрениях, но если стараться, оно будет жить. Чан выдыхает громко и садится рядом на согретое чужим телом место. Голова Ликса опрокинута назад, на мягкое изголовье потрепанного временем диванчика. В своей расслабленности он прекрасен как самое дорогое произведение искусства эпохи Ренессанса. Улыбается одними лишь прикрытыми глазами и отбивает пальцами по подлокотнику какую-то навязчиво знакомую мелодию. Отчаянно сглотнув страхи в последний раз, Чан все же решает заговорить. - Ликс… А ты и правда не целовался ни с кем из мемберов? Смотрит вдаль на отражающееся стекло кабинки звукозаписи, в котором видит резко встрепенувшегося Феликса, явно опешившего от такого откровенного и в какой-то степени грубого вопроса. Да, это не его дело, но хочется, чтобы было его. И только его. - Что? Я? С кем? – голос от неожиданности и смущения неприятно повизгивает на каждой вопросительной интонации. - Я задал вопрос, и ты его прекрасно слышал, - строго, но в меру. - Нет… - А со мной бы хотел попробовать? Было бы логично подорваться с места, убежать, кинув напоследок ругательства о том, какой хен эгоистичный и озабоченный, но Феликс сидит неподвижно, широко глаза-озера распахнув. Чан в них смотрит глубоко, под веки забираясь, заполняя собой с избытком. - Я пойму, если ты откажешься, - говорит так спокойно, что любой стресс как рукой снимет. Но не в этот раз. - Чан… - сгореть от стыда кажется не самым худшим исходом событий. - Просто я… Почему-то я подумал, что это тебя беспокоит. Ты же знаешь, я твой старший брат… - язык рефлексом переключился на английский, а сказанные слова заглохли на конце, потому что не к месту, – окей, лучший друг. Я мог бы ну что-то вроде как бы помочь. Не должен он был заикаться и нервничать, как на первом свидании с девочкой на школьном дворе в далеких начальных классах, но ладошки потеют предательски. Еще и Ликс глазами бегает, на месте ерзает, то и дело поправляя рукава длинной черной футболки. Чан переживает, не хочет, чтобы солнце скрылось за облаками. Они же так близки, буквально зеркальное отражение друг друга, так в чем причина этой глупой неловкости, разгоревшейся яркой искрой между ними. - А, я понял, ты опять проверяешь на мне пикап фразочки от фанатов, - улыбается так ангельски, что сердце судорогой сводит. – Эта весьма хороша, я почти повелся. Он расслабляется сразу, набок поворачивается, чтобы Чану подмигнуть невинно, но заметно заигрывая, и обмякает телом. У него все с долей шутки, игриво, но на понт не берет никогда, просто раззадоривает и бросает с оставшимся теплом горячих объятий на шее. От мягкости Ликса дрожь пронзает каждый участок кожи, особенно ярко в районе шеи и плеч. Смеется тихо с каких-то своих словечек и пальцами по тыльной стороне ладони водит, как будто колдует, привораживает. Обводит костяшки, скользит по каждой синеватой венке и ноготками щекочет тонкую кожу между пальцев. И так ему комфортно, чувствуется беззащитность и уют момента, когда можно делать все, что сердце подскажет, а осуждать никто не будет. То ли от скуки, то ли от сентиментальности, навеянной вечерней прохладой, Ликс берет большую ладонь в две своих, большими пальцами гладит, оставляет розовые разводы нежных прикосновений и за длинные фаланги хватается, поворачивая руку то влево, то вправо, как будто машиной управляет. Можно подумать, что происходит что-то необычное, интимное, но в том то и дело, что нет. Феликс может подойти внезапно и обнять так, что ребра заскрипят, а потом он пропадет за секунду, подарив немного счастья. У Чана сердце тает, разливается горячим шоколадом, таким же приторно сладким и густым, какой бывает любовь. - Бейби… - шепчет по привычке, но совсем не так, как это делает Джисон. Его «бейби» значит что-то нарицательное, отдаленно сексуальное, а у Чана это слово приобретает оттенки восторженной заботы. Феликс слышит, но не отвечает, лениво подергивая ногой, но щеки все-таки горячеют под касаниями шершавых подушечек пальцев. Жесткие пряди обесцвеченных волос лохматятся сильно, сколько бы Чан не пытался их пригладить, за ухо заправить, они все торчком стоят и придают сонный вид. - Я спрашивал серьезно. Дарить любовь и получать ее – вещи совсем разные как по ощущениям, так и по результатам. Ликс щедрый и совестливый, поэтому балует близких людей волшебными чувствами. Рядом с ним ты любим, тебя ценят, тобой дорожат. Феликсу этого достаточно, он ведь жертвенный и сильный, тратит себя, подпитываясь чужим счастьем, а своего не имеет – все раздал. Нутро холодеет, желудок к позвоночнику липнет, в животе бабочки все погибли еще давным-давно, а сейчас так щекотно, так легко. - Ты слишком заботливый, Чанни, - с полуулыбкой и еле читаемым испугом проговаривает Ликс и скатывается по обивке ниже, щекой ближе припадая к ладони, как голодный кот, трущийся о ноги. - Только ли заботливый? - Ну, красивый еще. Очень. Кончики ушей краснеют у обоих, веснушки под пальцами горят, словно маленькие огонечки. Не обжигают – согревают. - А еще? - Трудолюбивый. Глаза в глаза, одна рука на чужой, пальцы переплетены, а расстояние сокращается. Так надо. Чан надеется, что Феликс не шутит. - Еще. - Сильный и… - закусанная губа и яркие красные пятна смущения бьют ниже пояса, - сексуальный. Слышать такие признания хриплым шепотом на родном английском все равно что шагнуть в пропасть. Феликс всегда приходит как дождь знойным летним днем и уходит двойной радугой после хмурого полудня. От него лихорадит, бросает в крупную дрожь, а хочется больше и больше, потому что неизвестность манит. -Ты точно не против? Я не хочу настаивать. Большой палец скользит по нижней губе, пока горячее дыхание оседает где-то на подбородке. Ему жизненно необходимо услышать согласие, потому что длинные ресницы невесомо касаются щеки, а свободная ладошка ложится на ногу. Феликс хочет быть уверенным в том, что делает, но ловкие пальцы, пробирающиеся в дырявые коленки на джинсах, холодные настолько, что скулы от неожиданности сводит. - Если это ты, я не могу быть против. Голова смущенно наклоняется вниз так, что они упираются лбами. Чан сомневается, у кого из них поднялась температура, но вероятнее всего у обоих, потому что душно, тело ломит и в горле саднит. Либо грипп, либо любовь. Чан прогибается немного, пододвигаясь ближе, и касается чужих губ своими. Неловко и трепетно, как бывает в первый раз, когда боишься вздохнуть не так, коснуться не там. Тело прошибает мурашками, когда Чан слышит облегченный и протяжный выдох. Он гладит щеки, зарывается в волосы на затылке и притягивает к себе, оставляя нежный чмок в уголке губ. Феликс моргает часто, не раскрывая глаз до конца, и не знает, куда деть свои руки. Цепляется за капюшон толстовки, вновь проходится вдоль ноги и поднимается по плечу вверх, обхватывая лицо ладонями. Потому что так делал Чан. - Ну как тебе? – поцелуй в висок и мочку уха. - Лучше обнимашек? - Даже не знаю… Но точно хочется еще. Ржавый замок с дребезгом падает на промозглую землю – между ними не осталось препятствий. Ликс мычит сквозь улыбку, стараясь взять ведущую роль на себя. У него получается, но как всегда через игру. Подхватить зубами губу, прикусить до болезненных покалываний, а потом отпустить, зализать и чмокнуть ямочку на щеке. Озорной, но все еще стесняющийся сам себя. Он словно торопится, боится не успеть насладиться моментом, которого все же хотел, пускай не признавал. Чан успокаивает также, как и всегда, только немного иными способами, куда более приятными. Перед ним Ликс готов на все, потому что Бан Чан не просто лидер музыкальной группы – он ведет за собой, не заставляя, не подчиняя, а внушая доверие. Если бы супергерои существовали в нашей реальности, Чан, безусловно, был бы тем самым, кто спасет человечество от всех злодеев. Сейчас он спасает Феликса, кидает спасательный круг в глубокий океан сомнений и переживаний, прижимает к себе, давая тем самым прочувствовать сердцебиение, показывающее искренность чувств и серьезность намерений. Большой палец давит на подбородок, вынуждая приоткрыть рот. Ликс облизывается, подглядывает из-под густых ресниц и глаза закатывает от тянущей боли в пояснице – адские тренировки никто не отменял, как и их последствия. Мышцы дубовые, напряженные, Чан замечает это, опуская ладонь на чужую талию. Тогда он подхватывает стройное тело и сажает себе на колени. - Никаких пошлостей, так просто удобно, - дергано объясняется Чан, заметив нотки испуга в расширенных зрачках. Феликс в ответ лишь кивает и несмело устраивается удобнее, складывая ладони на чужой груди. Так странно, потому что нравится, потому что чувствуется правильно. Даже чужие губы на своих, даже руки на бедрах, пододвигающие ближе, даже язык, скользящий между зубов. Так должно было быть всегда. Шею сводит, голова кружится, а руки словно свинцом залили. Чану неудобно, но он хочет, чтобы удобно было Феликсу, который поскуливает нетерпеливо, подминаясь под ласки. Приходится съехать ближе к краю дивана и принять полулежащее положение, чтобы откинуть резко потяжелевшую голову на мягкую обивку. Еще несколько неловких секунд молчания и Феликс расплачется, просто потому что в период бездействия просыпается никому ненужный здравый смысл, который бьется о черепную коробку, а удары эти оглушают. Спасение утопающего дело рук самого утопающего, поэтому ничего не остается, кроме как прильнуть к покрасневшим губам и несдержанно выдохнуть от силы чужой хватки за спиной. Чан в ласках настойчив, иногда даже на грани, особенно в те моменты, когда теряется контроль и сладость поцелуев берет верх над самообладанием. Он давит на поясницу, спускаясь к копчику, пока острые ребра не вжимаются в свои собственные. Гулкий стук сердца откладывается в памяти самой любимой и неповторимой мелодией. Ликс целуется жадно и уже совсем не невинно. Может для кого-то хлюпающие поцелуи с посасыванием чужого языка и кажутся чем-то исключительно милым, но только не для Чана, который медленно, но верно начинает жалеть о содеянном. Феликс лежит на нем распаренный душным воздухом и раскрасневшийся от переизбытка чувства, вжимается всем телом, как будто бы нарочно ерзая все чаще. Внизу живота теплым удовольствием скручивается возбуждение. - Все еще хочется? - Тебя… хочется, - ляпнул с придыханием, выпрямляясь в спине. Прежде чем начать судорожно отнекиваться от собственных бездумно выкинутых слов, Феликс замечает, как удивление в глазах напротив сменяется недоброй, таинственной дымкой. – Нет-нет, хен, даже не думай, я не это хотел ска… агх. От серьезного невозмутимого и непоколебимого лидера Бан Чана не осталось ничего, теперь он обычный Крис, томно стонущий от внезапно накатившего возбуждения и желания подарить Феликсу те самые заветные пятна под веками. Ничего серьезного, только взаимные ласки. На столе противно дребезжит мобильник, который звонит третий раз за десять минут. Скорее всего, это названивает Джисон, потому что больше собственно и некому. Чанбин бы бросил попытки после первого пропущенного, а остальные заняты своими делами. Вскидывая бедра вверх и проезжаясь пахом по чужому возбуждению, Чан молится всем богам, лишь бы этот мелкий не приперся сейчас в студию. В конце концов, двенадцать часов ночи, самое время чтобы уединиться, и неважно в каком составе. Феликс прихватывает солоноватую кожу над ключицами, оставляет фантомные следы от зубов и лижет размашисто, обдавая влажные дорожки поцелуев неровным дыханием. Все потеряло смысл, стало сумбурным, страстным, отчаянным. В руках Чана хочется сломаться, расплавиться, разлететься на тысячи мелких частиц, потому что он все же профессионал не только в том, что касается создания музыки. Только он может быть таким нежным и пылким одновременно. Когда руки сжимают ягодицы, с силой насаживая на себя, а пухлые губы, избалованные поцелуями, смыкаются на подрагивающем кадыке, Ликсу хочется поскорее сойти с ума. Ему так хорошо, так комфортно быть направленным этими сильными руками, что ни о каком смущении и речи быть не может. На самом деле Феликс никогда не думал о Чане в таком смысле, как и не думал ни о ком другом. Ему и правда хватало той тактильности, которую он получал от мемберов каждый день, но эгоистичное желание быть для кого-то особенным пробегало на периферии сознания. Пускай наивно и почти сказочно невозможно, но хотелось просто влюбиться, как глупый подросток, чтобы бегать по улицам, пить газировку и пугать недовольных бабушек своими радостными криками. Скользя уставшим взглядом по искаженному удовольствием лицу Чана, Ликс почему-то думает, что хотел бы встречать холодные рассветы именно с ним. Он хватает ладонями впалые щеки, крепко, ласково, и наклоняется за поцелуем, таким же сладостным и терпким, как волнение в груди. - Ты точно не против? – вопрос вклинивается между поцелуев. - Сколько раз ты еще собираешься задать мне этот вопрос? – Ликс целует еще раз, громко чмокая, как бы убеждая вечно заботливого хена в том, что все хорошо. - Я не хочу доставлять тебе какие-то неудобства, поэтому и спрашиваю. Чан не здесь, он снова где-то в своих скучных мыслях о взрослой сложной жизни, которая до того ненавистна, что хочется внести в нее хотя бы немного справедливости. Это все понятно и весьма логично, но не сейчас. Феликс ладонью спускается по напряженному прессу и накрывает вздутую ширинку, выпуская изумленный стон. - Хен, все хорошо, правда, - целует в лоб, убирая разбросавшиеся пряди с лица. - Черт, Ликс, ты невозможный. Пальцы пробираются под огромную футболку, сжимают покатые бока, впиваясь пальцами в карамельную кожу. На серых спортивках виднеется темное пятно естественной смазки, и Чан клянется, что готов кончить только от осознания того, что делает Феликсу приятно. И ведь он сам двигается вперед-назад, стонет сипло, выругиваясь на корейском с сильным акцентом, и прикусывает указательный палец, жмурясь от накатывающего удовольствия. Чан хочет расцеловать всего Феликса с ног до головы, настолько он изящен и драгоценен. Его осанка аристократическая, запястья тонкие, а ноги стройные, с острыми коленками, которые сейчас больно давят на тазовые кости. Кожа страстно блестит у обоих, но тонкая золотая цепочка, болтающаяся на длинной шее, провоцирует по-страшному, дразнит, как быка красной тряпкой. Чан зубами за нее хватается, тянет на себя осторожно, чтобы не порвать и не сделать больно, и оставляет горький поцелуй с привкусом железа на кончике языка. Феликс стонет сдавленно, утыкается носом в плечо и обнимает неуклюже, впиваясь зубами в плотную ткань так, что член в штанах болезненно пульсирует. Телефон звонит вновь, но на этот раз у Ликса. Отборный мат вылетает из уст каждого, потому что черт бы побрал этого неугомонного Джисона. Он ведь точно заявится сюда через еще пару-тройку пропущенных вызовов. Чан раздражается мгновенно, и даже жгучие поцелуи припухших губ не приводят в чувства, только сильнее опьяняют. Скорее бы конец, скорее бы эта сладострастная пытка кончилась, чтобы появился повод повторить ее в следующий раз с новыми ощущениями, в более подходящей обстановке. Феликс не будет против, потому что это же Чан. Быстро смазанная слюной ладонь проскальзывает под резинку спортивок и нижнего белья. Ликс что-то выскуливает непонятное, ртом воздух хватает, судорожно задыхаясь, но бедрами в кольцо из пальцев все равно толкается. Все тело дрожит крупно, позвоночник хрустит от накатывающей волны удовольствия, а Чан предусмотрительно успевает накрыть влажный член рукой, чтобы не запачкать одежду. У самого джинсы черные, все равно ничего видно не будет, а Феликс переживать не должен. Он надрывно выстанывает злополучное «хен» прямо на ухо, отчего в горле першить начинает, и укладывает голову на грудную клетку, все еще сжимая в маленьком кулачке чанову толстовку. Прежде чем в комнату без стука вваливается чересчур довольный Джисон в компании куда менее довольного Чанбина, Чан успевает убрать все следы любовного преступления и одарить Феликса очередной серией поцелуев – по одному на каждую веснушку. - Вы! – недовольно начинает прикрикивать Хан, стоило ему только появиться в дверном проеме. – Я десять раз звонил. Не стыдно вам? Чан с сытой улыбкой на Феликса взгляд переводит, хмыкает себе под нос и продолжает что-то громко печатать в ноутбуке. - Не стыдно, - гордо отвечает Ликс. – Больше не стыдно.