***
До машины мы доходим в полной тишине. В моей голове копошатся глупые мысли, а Хеджин просто не в том настроении, чтобы вести светские беседы. — Я покурю и поедем, — останавливает меня в метре от машины девушка. — Включи печку, на улице уже не лето. Осторожно закрывая дверцу, я тут же тянусь к кнопке под подлокотником, решая, что и обычного подогрева сиденья будет достаточно. Хеджин всегда подвозит домой, когда такими поздними вечерами вырывает из привычного хода событий. Она словно извиняется за свою спонтанность, на прощание в обязательном порядке выплакиваясь мне в плечо. Когда девушка возвращается, салон тут же наполняется едким запахом никотинового дыма, вызывая непроизвольный кашель. Я никогда не была поклонницей сигарет и прочей убивающей дряни. — Поехали? — прочистив горло, поворачиваю голову к Хеджин, в слепую находя её ладонь, чтобы сжать в утешающем жесте. — Поехали. Руки Хеджин привычно тёплые, а голос излишне резок, только в глазах мелькает нечто иное, необузданное, с чем позже мне всё же придётся столкнуться. Машина едет чересчур медленно, брюнетка явно не торопится поскорее завалиться домой, чтобы напиться до чёртиков и больше никогда не вспоминать о существовании некого Ли Тэёна. Если бы эта формула и правда была удачной, то я бы с радость позабыла о чувствах к подруге. Когда виднеется крыша многоэтажки, в которой я живу, Хеджин вдруг внезапно тормозит, останавливаясь на обочине. Она с минуту сверлит открывающийся впереди вид на город, а затем поворачивает голову направо, вгрызаясь взглядом в моё лицо. — Что-то случилось? — волнение тут же охватывает с ног до головы, выдавая меня с потрохами. — Онни, — молвит девушка, не сводя внимательного взгляда, — тебе, наверное, больно? Услышанное заставляет поёжиться сразу по двум причинам: во-первых, Хеджин никогда не называет меня «онни»; во-вторых, с чего она взяла, что мне больно? — Больно? — Больно видеть, как я резвлюсь с теми парнями, вовсе не обращая внимание на того, кто так его жаждет, — она упирается рукой в ободок проёма для стаканов. — Как давно ты по мне сохнешь, онни? Не возникает желания на всё плюнуть и пойти на поводу у своих желаний? — это брюнетка шепчет буквально в губы, хрипя низким голосом. — Ч-что т-ты д-делаешь? — слова даются тяжело, пока в ушах то и дело слышится бешеный стук возродившегося сердца. — Внимаю твоим желаниям, — укладывает на мой затылок руку Хеджин, примыкая к моим губам. Поцелуй выходит безобразно интимным, ведь в нём открываются мои двухлетние чувства и негласный хеджинов кинк на силу (на задней части шеи наверняка останутся полосы от её ногтей). И это возбуждает сильнее самых откровенных фантазий, где другая Хвиин, более смелая и более зрелая, поддаётся ласкам другой Хеджин, не такой ярой гомофобки и гетеросексуалки. Сладостное мгновение кажется бесконечным, что ни в коем случае не прекратится — на деле же проходит около минуты. Когда девушка отстраняется, моё лицо заливает краска. Хеджин только растягивает в ухмылке губы, а затем подытоживает: — Тебе явно стоит подтянуть свои навыки в этом деле. Мне хочется ответить, выяснить, что это значит и какого чёрта Хеджин только что… Да быть того не может!.. Какого чёрта она меня поцеловала? Осознание происходящего не лезет ни в какие ворота, как и всё ещё сидящая рядом Ан. Машина тоже не двигается, подставляя левый бок свету мимо проезжающих автомобилей. Время тянется неумолимо медленно, отсчитывая каждую секунду в унисон каждому моему вздоху. Сердцебиение продолжает приглушать звуки вокруг. Слышно лишь громкое и надрывное тук-тук-тук… И если бы не внезапный телефонный звонок, боюсь, это могло бы продолжаться вечность. — Алло? — выходит сжато и неправдоподобно: вроде бы меня держат в заложниках в каком-то подвале, а похититель заставляет ответить на звонок, больно прикладывая трубку к уху. Подобная аура сейчас исходит и от Хеджин: она, словно животное, напрягает слух, склоняя голову в мою сторону, пока глаза сосредоточенно уставляются на дорогу. — Доброй ночи, Чон Хвиин, вас беспокоит заместитель директора… — звук резко обрывается. — Не слушай её, — слышится приглушённо в трубке. — Кто она такая, чтобы её слушать… Слушай меня, онни, — телефон выпадает из рук. Тяжёлое дыхание Хеджин ударяет в шею, а ухо заполняет томный шёпот: — Думаю, наша встреча сравни дьявольскому знаку. Не считаешь, что стоит познакомиться поближе и совершить ещё один грех?***
Из машины я вылетаю словно окаянная, путаясь в собственных ногах и выбегая на проезжую часть. Гудки машин окружают, сплетаясь в какофонию и повторяясь в голове, точно идиотский День сурка. Пути отступления меркнут вместе с возможностью что-либо видеть. Глаза ослепляет белый, искрящийся отовсюду, свет, заставляя в страхе попятиться назад, а затем всё и вовсе прекращается, как только на затылок приходит оглушительный удар. Тёмное небо постепенно гаснет перед глазами. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я снова открываю глаза, определённо достаточно, ведь вместо ночной трассы передо мной предстаёт собственная квартира, залитая светом светодиодных ламп. Затем проходит ещё немного, и я понимаю, что вовсе не могу пошевелиться: руки и ноги крепко связаны, как и тело, прикованное к кухонному стулу. От осознания происходящего меня начинает охватывать паника, когда ни одна из верёвок не подаётся слабому напору утомившегося тела. То, что меня связали в собственном доме, пугает не меньше, ведь тогда никто не примется меня искать. Даже отчего-то звонившая так поздно заместитель не предпримет никаких попыток, чтобы задолбать своими поручениями. И даже Хеджин не… Чёрт, Хеджин! Какова вероятность того, что её точно так же вырубили и привезли невесть куда? Наверное, точно такая же, как и та, где она вырубила меня и связала в собственной же квартире. Но… Мне так противно думать о том, что это сделала Хеджин. Даже в голову не лезет! Если бы она правда хотела мне навредить, то не стала бы целовать и говорить такие похабные вещи. Это просто на неё не похоже. Она вовсе не способна на такое. А тот голос в трубке… Разве моя Ан Хеджин, глупая и гордая девочка, могла додуматься до того, чтобы запустить запись на линии, пока мне звонит начальство? Честно, такие трюки удаются далеко не каждому. Возможно, я ударилась головой намного раньше, ещё тогда, когда мы выходили из кафе?.. Ведь тот жар, что пылал в глазах моей привычно обозлённой подруги, отличался от того, что я привыкла видеть каждый божий день. Сегодня же, помимо злости, в них была грусть, настолько сильная, что, сидя тогда за столиком, я смогла прочувствовать эту тупую рвущую на части боль. Когда она вернулась после перекура, боль уже там не отражалась, а огонь, состоящий из обозлённости и разочарования, сменился другим — адским пламенем похоти и разврата, а ещё тьмой, смысл которой я так и не поняла. На секунду мне даже показалось, что передо мной был вовсе не человек — что-то более осмысленное и всюду проникающее. Моё сердце рвалось на части, а мысли, хранящиеся под надёжным замком, как будто разлетелись по просторному салону машины. Это всё вызывало присутствие Хеджин. — Браво, смертная! — громкое восклицание, доносящееся с кухни, заставляет вздрогнуть. — Ты одна из немногих, кому удалось своими силами так близко приблизиться к правде. Даю тебе каплю своего уважения, — Хеджин, резавшая всё это время апельсин, взмахивает рукой, в которой находится нож. — Не спрашивай, почему так мало: я не уважаю смертных, — заканчивает брюнетка, слизывая вдоль лезвия кислый сок. Она ещё минуту возится с брызгающим во все стороны фруктом, а затем, плюнув на аккуратность, вгрызается в мякоть зубами. Увиденное заставляет поёжиться, ведь привычная мне Хеджин, славящаяся хорошими манерами, внезапно становится похожей на первобытное создание. — Вот же липкие гады! — выругивается девушка, утирая жёлтый рот рукавом фирменного пиджака. Кажется, она злится на апельсин. — Х-хеджин?.. — хрипло молвлю я, чувствуя, как пересыхает горло. — З-зачем ты это д-делаешь? Брюнетка тут же приковывает ко мне свой взгляд. Воткнув нож в столешницу, она неспешно направляется в центр коридора, соединяющего кухню, прихожую и гостиную, где, привязанная к стулу, сижу я. — Послушай сюда, солнце, — обдумав что-то в голове, Ан согласно кивает, — твоя драгоценная Хеджин сейчас не здесь. Там, глубоко внутри, — показывает брюнетка на свою голову, — она всё ещё борется, пытаясь выгнать меня из своего тела, но это… Невозможно. Конечно, если она не ведьма или какой-нибудь охотник, в чём я, собственно, очень сомневаюсь. Поэтому да — ей не выбраться. Кстати, не знаешь, у неё есть клаустрофобия? Услышанное никак мной не воспринимается, что явно злит Ан. Она буквально изнывает от моей тупости, начиная царапать сковывающие мои руки верёвки. — Безнадёжно глупая, — с досадой вздыхает девушка. — А я уж понадеялась, что сегодня мне удастся повеселиться… Ты скучная, Чон Хвиин. — М-может, ты тогда меня развяжешь? — по крайне мере, стоит попытаться. Хуже уже не будет. — Ты будешь орать. — Не буду. — Будешь. Все смертные орут, когда их отпускают, — поджимает губы Хеджин, произнося это так, будто она каждый день занимается подобным. — Хватит называть меня Хеджин. Бесит! — рычит девушка, толкая стул, от чего, вскрикнув от неожиданности, я приземляюсь на спину. Затем она уходит, дребезжа на кухне посудой. Вернувшись, критически осматривает то положение, в котором я сейчас нахожусь. В правой руке у неё сверкает нож для разделки мяса, что заставляет пугливо сглотнуть накопившуюся слюну. — Только попробуй заорать — глотку перережу. Наточенное лезвие с лёгкостью разрезает крепкие верёвки, освобождая затёкшие конечности. Поднимаясь на ноги, я судорожно начинаю думать о ружье, подаренном отцом в честь удачной охоты в Чолла-Пукто. Оно пылится уже несколько лет в моей комнате на верхней полке шкафа. И кто бы, чёрт побери, мог подумать, что мысли о нём придут именно тогда, когда лучшая подруга, связавшая десятью минутами ранее, пригрозит перерезать горло мясоразделочным ножом. А ещё я совсем забыла, что эта подруга… Читает мысли… — На кого ты там охотилась, на белок, что ли? — прыскает Хе… Брюнетка. На кабанов… Она ведь знает, так почему спрашивает? — Твоя Хеджин такая сложная, солнце. Не всё, что знает она — знаю я, — девушка усаживается на диванный подлокотник, врезаясь ножом в кожаную обивку. — Например, я знаю, что ей хреново. Бедная так любила того неладного парнишку, а он оказался лжецом… Ещё я знаю, что Хеджин-и так сильно дорожит дружбой со своей онни, что даже не может представить, кто будет разгребать её дерьмо, если с Хвиин-и что-то случится. А знаешь, что я ещё знаю? А? — скалит зубы брюнетка, разрезая ножом дорогущий диван. — Я знаю, что драгоценная онни думает о своей младшей в исключительно похотливом ключе. Она так жаждет хеджиново тело, что наверняка порочит свои трусики одинокими ночами, выкрикивая «Ох, Хеджин-а!», — она смеётся, хватаясь за живот. Я молчу. Мне нечего сказать. Да и стоит ли предпринимать какие-либо попытки? Сомневаюсь. Правда разложена прямо перед носом — бери и ешь. Ночь кажется такой же бесконечной, как и глубина глаз подруги, которые постепенно заполняются чернотой. Со стороны может показаться, что девушки в глаза залили чернила, но это вовсе не так: минутой ранее они были совершенно обыкновенными. Темнота заполняет даже белок, заставляя не на шутку испугаться. За спиной стена, и я это прекрасно знаю, но от чего-то всё равно ползу назад, сталкиваясь лопатками с твёрдой поверхностью. — Меня зовут Хваса. Теперь ты поняла, солнце?***
Ночь и правда сегодня длиннее обычного, ведь, когда я во второй раз размыкаю глаза, то за окном всё так же темно, а ещё картинка беспрерывно двигается… Я в машине. Стоит ли поворачивать голову налево? Что я там увижу, а точнее, кого? Боль в висках настолько сильная, что я попросту решаю этого не делать. Ведь в этом явно нет смысла, как и во всём происходящем, которое не заканчивается, как бы я этого не желала. Хваса. Какое странное имя для странного… Чего? Моей фантазии или же чего-то того, с чем человечество ещё толком и не сталкивалось? В первое верится легче. Во второе же… Это невозможно. Да и почему я должна быть этим первооткрывателем, которому, точно обухом по голове, стукнуло этим знанием? Разве эта штука не могла вселиться в чью-то другую подругу? Или там не знаю… Вообще не вселяться. — Клянусь Сатаной, твои рассуждения как у пятиклассника, — хрипит сбоку женский голос, и я поворачиваюсь. Хе… Хваса сосредоточено следит за дорогой, как обычно это делает Ан, высунув правую руку в открытое окно, в пальцах которой дотлевает сигарета. Это так похоже на Хеджин… — Но это не Хеджин. Да-да, мы поняли ход твоих мыслей, — закатывает глаза она. — Кто ты? — Есть предположения? — окно автоматически закрывается, после чего в салоне становится намного тише. — Какой-то злой дух? — в непонимании хмурю лоб я. В детстве, когда мы ходили с отцом на охоту, он частенько кормил меня сказочками о лесных духах и существах, которые охраняют лес. Могла бы я до сегодняшнего дня предположить, что это не сказки?.. Определённо нет. — Почти. Демон. Демон? — Да, солнце, демон. Такой обычный и мирный демон, — постукивая пальцами по рулю, кивает сама себе Хваса. Мне тут же вспоминается такая же привычка Хеджин. — Мирный? — со скепсисом переспрашиваю. — Ну… Я не лезу в вечные разборки ангелов и демонов, поэтому, да, мирный. С людьми же намного веселее! Как они этого только не понимают, хреновы приверженцы старых порядков? — стукает по рулю Хваса. — Куда мы едем? — задаю следующий вопрос я. — М-м-м… Гулять? Сегодня я хочу побыть в шкуре той, в которую до чёртиков влюблены, — предвкушающе протягивает демон. «Для неё людские жизни — это спектакль, в котором можно сыграть любую приглянувшуюся роль», — внезапно доходит до меня. И сегодня она решила сыграть Ан Хеджин, гордую девушку, которую бросил парень и которую до чёртиков любит лучшая подруга. Это так отвратно: понимать, что для кого-то твоя жизнь — это всего лишь представление, в котором можно поучаствовать. Хваса паркует BMW возле какой-то придорожной закусочной, приказывая выйти. Двери кафе, хлипкие и явно не видящие долгое время тряпки и очистителя, легко поддаются напору брюнеткиной руки. Свет тут совсем тусклый и какой-то холодный — в разы отличается от того, что был несколькими часами ранее в баре. Хваса сажает меня за дальний столик у окна, подсовывая по нос липкий лист с меню. — Я плачу́, — разглядывая моё лицо, заявляет она. — Я не голо… — Выбери что-нибудь, чтобы занять свой рот. Спустя пять минут к нам подбегает пожилая женщина с блокнотом в руках. Уставляясь на Хвасу, она открывает рот: — Снова развлекаешься? — Как видишь, — пожимает плечами демон. — Определилась? — это она говорит уже мне. — Капучино, пожалуйста. Можно на соевом молоке?.. — женщина в упор смотрит на меня морщинистыми глазами. — Э-э-э… Можно и на обычном, — захлопываю меню я, вспоминая, где нахожусь. Дай бог, чтобы она знала, как готовить капу… — Чёрт тебя подери, не вспоминай о нём! — морщится старуха, с вопросами в глазах смотря на невозмутимое лицо Хвасы. — Манок, она и так зашуганная, а ты повышаешь голос. Принеси мне жаренной картошки и кетчупа побольше, — вырывая из моих рук меню, диктует Хваса. — И поменяй уже сосуд, а то от этой старухи несёт котячьей мочой и плачущим домом престарелых! — вдогонку кричит она. — Она?.. — Да. Капучино оказывается нормальным. Вкус напитка заставляет проникнуться ностальгией, когда беззаботная студентка экономического факультета (читать как «я») заливалась подобным растворимым порошком, чтобы не уснуть на обязательных парах преподавателя Кана. То время мне до сих пор почему-то кажется самым счастливым. Возможно, потому, что тогда я трезво смотрела на вещи, а не день и ночь думала о Ан Хеджин? Скорее всего, поэтому. — Подымайся, — командует брюнетка, хватая со стола картонную тарелку с картошкой. — Зачем? — сжимая крепче стакан кофе, осторожно спрашиваю я. — Поедим в другом месте. Хваса кидает на стол пару смятых купюр, а затем, хлопнув дверь, покидает вместе со мной закусочную. Узкие переулки вокруг давят точно так же, как и власть Хвасы над бедной Хеджин. Почему-то я уверена, что это происходит именно так. Демон куда-то меня ведёт, делая численные повороты на маленьких улочках. Возможно, она играется, чтобы сбить меня с пути. Это вполне в её духе. — Пришли, — сообщает Хваса, останавливаясь возле небольшого заброшенного дома. — С крыши открывается милейший вид на город, — зачем-то добавляет она. В доме три этажа и утлая лестница наверх, на одной ступеньке которой я даже умудряюсь продавить прогнившее дерево. Сам дом пыльный и старый. Где-то до сих пор сохраняется подобие мебели и даже игрушки. На стенах висят фотографии семьи, что, видимо, когда-то здесь жила. Они старые и пожелтевшие. Рамки грязные. Где-то даже потрескалось стекло, но они всё так же висят, наполняя дом видимостью любви и ласки. Хотя, по правде говоря, всё тут довольно жуткое: начиная от лестницы и заканчивая фотографиями людей, которые давно находятся на том свете. — Не все, — в полнейшей тишине старого дома голос Хвасы кажется пугающим. — Некоторым удалось выбраться с того света. Что это значит — я не понимаю. Когда мы наконец добираемся на последний этаж, демон зачем-то останавливается возле детской комнаты, что можно определить по смирно сидящим на комоде куклам и идентичным маленьким кроватям. Она проходит вглубь помещения, игнорируя забивающую нос пыль; руки водят по старому дереву, проходясь по каждой неровности, а затем останавливаются на белокурой фарфоровой кукле. Платье её грязное и где-то даже порванное, а волосы спутаны, но всё равно сияют на лунном свете, падающем из окна. Хваса распутывает ногтями волосы куклы, гладя по голове, а затем, поцеловав в лоб, ставит на место. Я молчу, но она наверняка слышит мои озадаченные мысли. Это её раздражает. На крышу мы поднимаемся по ещё одной сомнительной лестнице, оставляя жуткий дом внизу. Хваса усаживается прямо на холодную черепицу, поджимая под себя ноги и принимаясь есть жареный картофель. Она выглядит другой. Если всё это время я видела перед собой Хеджин: с другим характером и другим взглядом, но с такими же привычками, походкой и голосом, то теперь я её больше не вижу. Честно, я не знаю, как на это реагировать. Значит ли это, что моя подруга перестала бороться и теперь её больше не вернуть или же это просто Хваса прекратила играть роль? Чёрт его пойми. — Не стой над душой, — не отрываясь от жирной пищи, режет ухо своим недовольством брюнетка. — Чей это дом? — присаживаясь на достаточном расстоянии от демона, интересуюсь я, дабы разбавить тишину. Любой другой давно бы сошёл с ума, если бы ему пришлось повстречать вполне реального демона. Наверное, я какая-то не такая, раз сижу сейчас с остывшим капучино, приготовленным одним демоном, и задаю вопросы другому. Хотя, учитывая то, что я влюблена в лучшую подругу, — я уже давно не такая. — Это дом моей семьи, — слизывает с пальцев кетчуп Хваса. — У демонов есть семьи?.. — У демонов — нет. У людей, которые стали демонами — да. Картинка постепенно начинает складываться воедино, исключая некоторые вопросы. — Меня зовут Мария Хваса Улссон, моя семья летом 1910 переехала в этот дом из родной Норвегии, — темноволосая шепчет это на одном дыхании, словно заученную на память фразу. — У отца были долги, поэтому он бежал, как последний трус, прихватив с собой семью. Мама была побегу только рада, ведь она наконец вернулась на родину, пусть и охваченную в то время Японией. А мы с Солой были такими маленькими, что только и могли, что следовать по пятам за родителями, — её руки подрагивают, поэтому я делаю невероятную глупость и накрываю её ладонь своей, чтобы сжать. Это вызывает кучу вопросов к себе, ведь ещё вечером я сжимала ладонь Хеджин… Хах, это уже была Хваса. Я сжимаю ладонь Хвасы, думая, что это Хеджин, а что сейчас: я сжимаю ладонь Хвасы снова, зная, что это она. Какая же ты, блин, глупая девица, Чон Хвиин! — Соле тут нравилось. Она была солнечным и общительным ребёнком, поэтому быстро нашла себе друзей, чего нельзя было сказать обо мне. В свои тринадцать я просиживала целый день дома над книгами, которые папа брал в библиотеке. Я завидовала младшей сестрёнке, завидовала, потому что у неё было всё: друзья, внимание родителей, лучшие куклы и лучшие платья. Поэтому я над ней измывалась как только могла: запирала на ночь в страшном подвале; заставляла разгребать лошадиное дерьмо; ломала кукол, наблюдая за тем, как она плачет. Ей было всего десять, понимаешь? А я уже потихоньку ломала её жизнь. В её шестнадцать я переспала с её кавалером, за которого она собиралась замуж. Зачем я это сделала? Хрен его пойми. Хотела позлить или сделать побольнее за то, что любит его, а не меня… Ну знаешь, мы сёстры, ей всего шестнадцать, а мне уже девятнадцать: пора обустраивать семью и прочая чушь, но я, каждый раз смыкая перед сном глаза, думаю о её подростковом теле. Это безумие, онни! — чуть ли не кричит Хваса, впиваясь ногтями в черепицу. И, я могу поклясться, что вижу, как по её щеке стекает слеза. Она демон, не живая, но… Плачет? Разве это возможно? Почему я смотрю на неё и хочу просто по-человечески обнять, чтобы хоть как-то уменьшить её боль? Она ведь тоже полюбила ту, которую нельзя. Такая же неправильная, как и я, она нуждается в поддержке, которой, к сожалению, у меня никогда не было. — В ту ночь Сола пришла ко мне в комнату, чтобы устроить разборки. Я видела весь гнев на её лице в тот момент, и помню его до сих пор. Она была так зла. Казалось, что она бы даже простила жениха, но не простила меня. Никогда. Я уже знала, что меня ждёт: жизнь в полном одиночестве и сожаление, которое будет съедать по частям год за годом до самой смерти. Поэтому сглупила и поцеловала свою драгоценную сестру, ту, которую нельзя. Она тут же оттолкнула и дала пощёчину. Сказала, что я ей противна и что она никогда меня не простит за всё содеянное. — А что дальше? — моё тело непроизвольно придвигается ближе, а рука лишь крепче сжимает брюнеткину. — В ту ночь она собрала сумки и готовилась на рассвете покинуть родительский дом и начать жизнь с нового листа. Этот светлый ребёнок даже оставил матери записку! — Хваса, шмыгая носом, переводит взгляд прямо в мои тревожные глаза. — Она наткнулась на бандитскую группировку. Эти уроды задушили мою сестрёнку, а затем трахали бездыханное тело до посинения, пока им не надоело. Я думала, она ещё вернётся, лет через десять, с мужем и детьми, но вернётся! Кто бы мог подумать, что через три грёбанных дня рыбаки найдут окоченевший труп Солы в реке?! — и срывается, прижимаясь головой к моей груди. Слёзы градом текут на мою серую водолазку, впечатываясь под кожу. Эффект тот же, только плачет не Ан Хеджин — плачет Хваса. Не знаю, чем я руководствуюсь этой ночью, но аккуратно перехватываю ладонями лицо Хвасы, приближаясь и наблюдая, как глаза напротив приобретают цвет темноты. Впиваюсь в чужие губы отчаянно и сожалеюще, пытаясь передать этим поцелуем, что мне жаль. Хваса растеряно хватается за мои плечи, углубляя поцелуй, делая его более трагичным. Она прикусывает измазанные кокосовым бальзамом губы, терзая острыми зубами. Снова зарывается в волосы, царапая ногтями кожу головы. Мы так отчаянно теряемся друг в друге этой ночью, что даже не замечаем, как наступает рассвет. С восходом солнца она не испаряется (чего, по правде говоря, я так боялась), лишь сидит и приходит в себя, зализывая кровоточащие ранки на губах, а затем рассказывает ту часть истории, где она превратилась в то, чем сейчас является. После смерти сестры Хваса замкнулась. Во снах она видела тот день, когда Сола кричала на неё, кричала о том, что ненавидит, что та ей противна. А после всё обрывалось, и белокурая солнечная девочка испарялась в призрачном тумане. У Хвасы не было вариантов того, как бы она хотела прожить свою жизнь, поэтому она решила её закончить. Бросилась со скалы в ту же реку, утопая с именем любимой на губах, но, когда очнулась, не оказалась в Раю или же в пресловутом Аду. Она оказалась в Чистилище, средь тысячи потерянных душ, которые порывались вырваться хоть куда-нибудь, лишь бы только не находиться в этом треклятом месте. Хваса не знала, почему там оказалась, почему не горит сейчас красным огнём в Аду, почему раскалённые цепи не плавят её оливковую кожу. Когда узнала почему — предпочла перемотать время назад, только ради того, чтобы не слышать этого дьявольского шёпота на ухо: «Твоя сестра не простила тебя». Одной фразы было вполне достаточно, чтобы уничтожить всё то человеческое, что было в ней всё это время. Поэтому непрощённая душа Хвасы исказилась, обратившись тьмой, которой нужно было вместилище. Сначала демон пряталась в Аду, пытая грешников, затем же решила подняться наверх. Это было сложное решение, ведь в то время она всё ещё превращалась, всё ещё отключала свою человечность. Не знаю, когда всё пошло не так, когда человек победил демона. Возможно, в её первую вылазку, когда она вернулась к себе домой и увидела… Пустоту? Тогда часть её, как демона, сгорела, а часть осталась, подкидывая в голову безумные идеи. Оказывается, любовь к собственной сестре была настолько сильной, что уничтожила наисильнейшую магию, которой только славилась Преисподняя. Феномен в то время сильно поразил как демонов, так и ангелов. Но никто не стал трогать Хвасу: она была лучшим демоном в своём поколении, отлично справлялась с грязной работой и варварской жизнью, пока не нашла новое увлечение. Притворяться кем-то так затягивало. Чувствовать чужую любовь, ласку, зависимость — было сравни наркотику. Она настолько сильно помешалась в других жизнях, что вовсе не заметила, что они оказывают на неё влияние. Наверное, последней точкой стали я и моя помешанность на Хеджин. Демону это было так знакомо, так понятно, что она не удержалась и стала тем, от кого зависят, а не тем, кто. Моя преданность её влекла. На секунду она даже подумала, что ей не хватало этого всю прожитую жизнь и существование. Я стала недостающей частью в её мозаике, и отпускать меня — было бы глупостью.***
Подъехав к многоэтажному дому, в одной из квартир которого всё ещё валяется поломанный стул, липкий нож для разделки мяса и тихо плачет разорванный в клочья диван, Хваса выходит из машины. В целом, то, что всю дорогу салон машины окутывала тишина, а маршрут безоговорочно лежал к моему дому, означает только одно — она меня отпускает. И, думая об этом, я вряд ли когда-либо смогу позабыть эту, наполненную необычайными событиями, ночь. Всё когда-то заканчивается, и даже этому путешествию, бок о бок с демоном, приходит конец. Нужно ли что-то говорить на прощание? — Ты… — Я отвезу твою подругу домой. Она проснётся в своей дорогущей квартире и даже не будет помнить о наших ночных приключениях, — серьёзно произносит брюнетка, а затем смеряет взглядом дом, в котором я живу. — Не хочешь поехать со мной? Внезапный вопрос сбивает с толку. — Это не приказ, солнце, просто я подумала, что… Нам было неплохо? — Хваса неуверенно тянет сказанное, теперь заглядывая в мои глаза. — Если это не приказ, то я могу отказаться? — Можешь. Но я не отказываюсь: разворачиваю голову на громадное здание и пытаюсь разглядеть в нём то, что видит сейчас Хваса. Оно пустое: точно такое же, как и моё место в этом мире. Мой стимул двигаться дальше… Хеджин? Если это так, то какова вероятность того, что если с подругой что-то случится, то я закончу как Хваса? Наверное, очень большая. А я не хочу закончить как она. — Я согласна, только… Смогу ли я воспринимать тебя, как тебя, без… Хеджин?.. — произношу осторожно. — А кого ты видишь сейчас, онни? Открой глаза и посмотри внимательнее: разве ты видишь ту нервную девицу, которая плевала на твои чувства с высокой колокольни? — Не говори так о Хеджин! — Видишь? Нет… Услышав мои мысли, Хваса ухмыляется: — Я бы не предложила тебе сбежать, если бы не знала ответа заранее. Щёки от чего-то горят, поэтому, по глупости подумав про это, я прокашливаюсь: — И что дальше? — Заеду за тобой завтра утром. Думаю, если возьмёшь с собой ружьё — точно не ошибёшься, — подмигнув, Хваса забирается в машину. А я так и продолжаю стоять в утреннем непроглядном тумане, наблюдая, как знакомый силуэт чёрной BMW Biturbo Manhart постепенно скрывается за белым полотном погодного явления. Слёзы нещадно начинают саднить глаза, ведь, кажется, я только что, сама того не подозревая, попрощалась с Ан Хеджин.***
Ночью с неизвестного номера приходит сообщение, в котором говорится о месте и времени встречи. Спустя минуту абоненту даётся имя — «Хваса». Утром же, погрузив в дорожную сумку только самое необходимое (и ружьё), я, с замиранием сердца, закрываю квартиру. Каждая ступенька вниз даётся крайне тяжело: я словно расстаюсь с давящим прошлым, начиная новую главу жизни. Воспоминания, связанные с этим домом, безжалостно крутятся в голове. «Сеул такой большой и такой сложный», — думается мне, пока численные здания скрываются за моей спиной. Могу ли я точно сказать, что когда-то вернусь в этот город? Нет. Мне всего двадцать пять: хвататься за прошлое — единственная глупость, которую можно совершить в этом, казалось бы, зрелом возрасте. Поэтому я уверено иду вперёд на встречу со своим будущим. Солнце — вот, что меня встречает, когда я только сворачиваю на сырую алею местного парка. Оно ярко светит в глаза, лишний раз доказывая, что я поступаю чертовски правильно. Голубой Volkswagen Beetle определённо выделяется из кучи пресных автомобилей. Он словно кричит «эй, ты, да ты, Чон Хвиин, поторопись, если не хочешь пойти на своих двоих». А-а-а, нет, это кричит кто-то другой. — Вроде молодая, а ползёт, как черепаха, — огненный взгляд узнаётся сразу, переливаясь дьявольскими огоньками под солнечными лучами. Улыбка режет острым лезвием, а волосы… — Это чтобы ты перестала меня звать брюнеткой. Бесит, — ворчит демон, поправляя руками рыжую шевелюру. — Ты выглядишь… — запинаюсь я, останавливаясь в метре от рыжеволосой. — Молодо? — Очень, — мои брови хмурятся, пока глаза изучают кукольные черты лица. — Я подумала вселиться в того, кто очень похож на меня, когда я была… Ну ты поняла, — нервно прикусывает нижнюю губу Хваса. — Красивая, — в ответ улыбаюсь я, замечая в глазах напротив оживление. — Разумеется, — закатывает глаза демон, выхватывая из моих рук сумку. Маленький салон машинки кажется таким непривычным, что я ещё какое-то время сижу, всматриваясь в открывающуюся напротив набережную. Хваса, хлопнув дверцей, усаживается за водительское место. От неё пахнет лесными ягодами и чем-то волнующим, что заставляет в неверии впиться ногтями в нежную кожу ладоней. Новая глава жизни стремительно мчится на встречу голубому Volkswagen Beetle, когда мы наконец двигаемся с места. Выезжая из города, я отпускаю себя, вдыхая осенний морозный воздух через приоткрытое окно. Единственное, что подтверждает реалистичность происходящего — рядом сидящая девчонка, которая демон. И она такая… — Сексуальная? — демон за баранкой игриво двигает бровями. …самовлюблённая, что хочется выйти на ближайшей заправке и избавиться от всего съеденного за завтраком. — Очень смешно, — хмыкает Хваса, крепче перехватывая руль. Честно говоря, её присутствие почти эфемерно: вроде бы я, как в тех психоделических фильмах, представляю, что еду не одна, когда на самом деле иначе. Это пугает. С другой стороны, если брюнетка лишь плод моего воображения, то я всё равно благодарна своей больной голове за то, что заставила меня покинуть тот проклятый город. — Засунь себе брюнетку в одно место, онни, — щипаются сбоку, развеивая гипотезу о моём психическом здоровье. — Почему опять «онни»? — не выдерживаю я, щипаясь в ответ. — Думала, тебя это заводит. — Только в твоих несбыточных мечтах. Хваса смеётся, вызывая у меня редкую улыбку. Салон машины наполняется чем-то родным и тёплым, что обворачивает прохладной осенью. По радио играют хиты девяностых, а в моей голове крадётся одна ненавязчивая мысль: «Где же ты всё это время была?» — Клянусь Сатаной, если ты не перестанешь разводить сопли, то уже мне придётся останавливаться на ближайшей заправке. Солнце, лучше достань карту и посмотри, как ехать в это идиотское Чолла-Пукто!