н̶е̶ родные

      — Он ведь меня ненавидит.       — Не правда, — пытаешься возразить, но получается как-то неуверенно, потому что чёрную кошку, пробежавшую между двумя самыми любимыми мужчинами в твоей жизни очень сложно не заметить. И ты разрываешься каждый раз, когда они начинают ссориться. — Он тебя любит. По-своему. Но любит. — Невесомо касаешься его руки, но он шарахается от тебя как от прокажённой. Тебе не совсем понятна такая его реакция, но попыток стать ближе ты больше не делаешь.       — Ненавидит, — отрезает. — Будто я ему не родной. Хотя почему, будто? — смеётся. И от этого становится слишком больно, а в горле огромным комом застревают все те слова, что ты собиралась произнести секундой ранее. — Я ведь действительно не родной ему, — замолкает. Всего на мгновенье. Но только, чтоб озвучить то, что окончательно тебя убивает. — Да и тебе тоже. — А ты не можешь поверить. Неужели твой брат, твой самый близкий человечек, на самом деле таким не является.       Не замечаешь, когда глаза застилает пелена из слёз, но даже не пытаешься их остановить. Не хочешь ничего слышать и слушать, но понимаешь, что столь откровенного разговора с родным? братом может больше никогда и не случиться.       Последние несколько часов выдались слишком эмоциональными, поэтому ты не выдерживаешь и в неверие мотаешь головой. Закрываешь руками глаза, уши, пытаешься скрыться от всего мира, только бы забыть то, что услышала несколькими секундами ранее, вернуться на несколько лет назад, когда всё ещё было хорошо.

***

      — Мам, я ненадолго!       Вдыхаешь полной грудью лёгкий аромат полевых цветов и бежишь. Солнце слепит глаза, но ты все равно бежишь. Бежишь, куда глаза глядят. Как в сказке. И от этого так хорошо на душе.

      Вільна, вільна, вільна, вільна…

      Где-то позади мило беседуют родители, мама готовит все для вашего спонтанного пикника, рядом отец ловит рыбу, а брат, как обычно это бывает в такие моменты, взял свой старенький потрёпанный блокнот, к которому никогда и никого не допускает, забрался под какое-то старое поникшее дерево и пишет.

      Последний романтик. Твой пьяный романтик…

      Ты всегда интересовалась у него, что именно он творит, но даже самое сильное любопытство никогда не могло заставить тебя хоть краем глаза заглянуть внутрь. А Дан, видя то, как ты каждый раз пересиливаешь себя, лишь мило улыбался. И ради этой улыбки ты готова отдать все сокровища мира, лишь бы почаще видеть её на его таком родном лице.       Когда-то ты невзначай пошутила, что будь вы не родными братом и сестрой, а совершенно чужими друг для друга людьми, то непременно влюбилась бы в него именно из-за этой улыбки. Тогда он как-то странно изменился в лице и, не проронив ни слова, просто ушёл, а ты никак не могла понять такой его реакции. Теперь же, когда все стало понемногу проясняться, эта шутка кажется тебе всё менее смешной. Потому что ты, похоже, на самом деле влюбилась. Влюбилась в своего собственного неродного брата. И ничего не можешь с этим поделать.

***

      — Скажи, что это неправда. Прошу, — хватаешь Дана за плечи и трясёшь что есть силы. Пытаешься вытрясти из него эту дурь. Не веришь. Думаешь, что это просто страшный сон, чья-то глупая шутка. Просишь брата ущипнуть тебя, но это ни черта не помогает. Картинка перед глазами не пропадает, а услышанные слова бегущей строкой высвечиваются в твоём сознании. А он совсем не реагирует. Только стеклянным взглядом смотрит на тебя, но, кажется, абсолютно ничего и никого вокруг себя не видит.       — Ты не должна была узнать об этом при таких обстоятельствах. Прости, — тяжело выдыхает. — Ты вообще не должна была хоть когда-то об этом узнать. Но я больше не могу молчать.       Устало прикрывает веки и рассказывает о том, как почти двадцать лет назад твой отец появился в их жизни, как он, шестилетний мальчишка, согласился на свадьбу родителей только увидев твои лучезарные, цвета морской волны, глаза, как из-за этих самых глаз стал называть «папой» совершенно чужого человека.       — Но почему… — не договариваешь, но этого и не надо, потому что он понимает тебя почти что без слов.       — Почему никто тебе до сих пор этого не рассказал? — киваешь, борять с комом в горле. — Потому что ты была ещё совсем маленьким ребёнком, которому не обязательно было знать о том, что его мать оказалась последней тварью и ещё до твоего рождения подписала отказ, тем самым подписав тебе приговор, — его кулаки непроизвольно сжимаются. Да так, что костяшки белеют от злости. — Как же я рад, кенгуруш, что отец от тебя не отказался! Как я рад… — обнимает тебя со всей нежностью и любовью, что живет в его сердце.