Черное и белое

Черные стены с темными гобеленами, хранящими память о мрачном прошлом. Черные угли в темном камине. Черные занавески, скрывающие темный пейзаж рассветного Третогора за окнами. Их утро всегда такое: черное, в самых темных тонах. Чернее траурных одежд королевы Ядвиги и нильфгаардских стягов по ту сторону Яруги. Белые фигуры на доске смотрятся чужеродной насмешкой, выбивающимся из палитры издевательством. Радовиду бы смахнуть их, заменить своими, черными как оникс, объявить ей «шах и мат», но он лишь аккуратно переставляет гонца вправо по диагонали. Последний белый двойник оказывается поражен в спину и сброшен с доски. Король улыбается и откидывается на спинку кресла. — Вам следовало поставить башню, — голос, обязательно холодный, не выражающий упоения раскладом. У белых теперь почти нет шансов на победу. Всего четыре пешки, одна башня и королева на защите белого короля. Против его пяти пешек, двух гонцов, равного им числа башен и королевы. И на что, интересно, надеется его оппонент? Прожигает доску рубиновыми очами, молчит, но, подобно самому Радовиду, не выражает переживания. Тонкие пальцы сжимают белую башню, переставляют по вертикали, съедая пешку. Но обнажая левый фланг. Реданский Орел в ответ только улыбается и отсчитывает вслух двенадцать клеток в сторону короля Адды. Поспешила, открылась, даже королева не спасла, замерев на полпути к своей цели. — Полагаю, что в этот раз Темерия вынуждена признать поражение? — Он произносит это тихо и почти нежно. Настолько, насколько это вообще допустимо для победителя, но специально упоминая теперь уже не принадлежащее девушке королевство. — Прекрасная партия, Ваше Величество. Спасибо, что оказали мне честь в столь ранний час. — Адда не улыбается. Скалится, шипя змеей. Но лицо — все такая же мраморная маска с рубинами вместо глаз. Не дождавшись ответа, она беззвучно поднимается со своего места, позволяет Янке поправить застежку на накидке, отбрасывает белые локоны с хрупких плеч, обводит последним критичным взглядом свое отражение в зеркале, и, не промолвив ни слова на прощание, удаляется в свои покои. Покидает короля с первыми лучами солнца, будто это она в замке главная тень. Скрывается в тайных проходах ночным мороком.  Радовид же пытается вспомнить причины, по которым Адда приходила вчера. Темерия, долг, выбор, сделанный другими. Мешанина из образов и слов их ночной беседы. А в голове до сих пор холодный голос и улыбка ее тонких губ. Губ абсолютно безвкусных и, наверное, нужных, но он пока ещё не решил зачем. Сдалась она ему такая? Дикая, холодная. С идеальной до скрежета оболочкой и гнилой сердцевиной. В змеиной чешуе и ядом в каждом слове. Проблемы одни с этой девкой. Чем их разгребать? Едкими речами, перекрывая вопли «Не хочу и не стану!» и «Зачем мне муж?» Так это выветрилось давно. Уползло внутрь змеиной норы с самых первых вестей о помолвке. Гладкими ладонями, оставляя отпечатки на мраморно-белой шее и сминая черные одежды в серебряных темерских лилиях? Так быстрее, но этикет говорит «Нет». С ней нужно ласково, кровавым муссом на десерт и полночными прогулками в саду. Как же утомительно. Невероятно глупо и совсем не по-взрослому. Реданскому королю так не нравится. От всех этих ухаживаний шею ломит, и внутри кричит, что пора прекратить делать так, как хочет Адда, не прогибаться под ее детские капризы. Проявить силу характера, жесткость. Лживое и неизменное, пропавшее неизвестно куда «Я вся Ваша», абсолют покорности, взгляд испуганной птицы, ставшие столь необходимыми в миг своего исчезновения, упорно не дают отвлечься. Радовид даже думать об этом не хочет, уж точно не сейчас. Уж точно не тогда, когда образ Адды Белой, навязанный настойчивыми советами Филиппы Эйльхарт, почти отступил вглубь сознания. Уж точно не смотря на лишенную белых фигур доску. Уж точно не с первыми лучами солнца, в которых ее практически нет. *  *  * Нужно начать привыкать к будущему мужу. И, быть может… любить его? Так обязательно. Так правильно. Она прикажет Янке напоминать ей об этом каждый день. Прикажет начать с новой недели. Или через две. В первых числах зимы. Нет. У Адды не хватит на это терпения, да и отвлечение слишком сильное. Гораздо лучше привыкать мелкими шажками по черно-белой доске, подступаясь к Алому Королю по клетке в день. По невме вливаясь в мелодию. Выстраивая ритм. Сегодня она проиграла. Ну и ладно, сама сглупила. Не смотрела на доску, а методично зарисовывала в памяти черты чужого лица, должного стать самым родным во всем свете. Близким и любимым. Но пока что лишь ненавидимым не меньше, чем вся проклятая Редания и бросивший ее на растерзание хищным птицам отец. Фольтест мог бы вступиться за нее. Мог бы сказать хоть слово на аргументы Радовида. Адда ждала от него действия, жесткой тирады, язвы, вежливого отказа. Чего угодно, кроме молчаливого согласия. Словно он отдавал мальчишке не дочь, а диковинную зверушку из Офира. Ее и привезли в третогорский дворец как трофей. Провели перед чернильными взорами придворных. Блеклых, словно болотный туман, людишек, чьи обрюзгшие лица увлекали принцессу куда больше сказанных ими речей. Лишь у одной дамы хватило такта молчать, но злые совиные глаза советницы Радовида обозначили ее позицию не хуже. Радания — гнилостная, сырая яма из которой никто не вылезает живым. Адда была с ней согласна. Здесь даже небо такое — мерзкое, темное, покрытое черными тучами. И мертвое. Смотря на него только и думаешь, что о тепле весенней Вызимы, тонущей в хоре птичьих голосов. Об игре красок на перышках, ложащихся в ладонь. Обо всем, что осталось несоизмеримо далеко, за сотни лиг. А всего в одной паре клеток ее Белый Король. Геральт из Ривии. Благородный защитник, уже дважды спаситель. Тот, кто пересечет весь мир, расплетет любую паутину и как в сказке освободит ее из плена. Вот только принцессе Темерии не преодолеть этого расстояния. — Как прошел Ваш день? — тихий голос вырывает Адду из раздумий. Пробегает мурашками по позвоночнику, замирая где-то у поясницы как раз когда огонек светильника освещает фигуру в алом. Снова холодный, подчеркнуто вежливый. Снова он, конечно же он. Тот же Радовид, что был утром. И вчера вечером. И всегда. Они словно и не прощались на день. Адда поднимает глаза к серым весенним небесам и думает, что неплохо было бы поговорить. Она не любит лишних разговоров, особенно таких, как сейчас. Но просто отмахнуться от короля, промолчать, или, чего доброго, уйти, ей не даст воспитание. Остаться, сыграть эту партию до конца — единственное верное решение. — Не надо. — Шепчет она так же тихо, как Радовид до того, невольно копируя тон. Сцепляет холодные руки в замок и тяжело вдыхает. Ему больно смотреть на эту картину. Внутри что-то невольно сжимается при виде того, как она искусно продолжает его не замечать, цепляясь за самообладание, тогда как с успокоительным отваром процесс был бы и короче и куда эстетичнее. Но не Радовиду об этом судить. — Странно было встретить Вас в этой башне. — Старается он поддержать заведомо загубленный разговор. Но тонкие пальцы все же слегка разжимаются и на лице девушки появляется грустная улыбка. Больше не оскал. — Сегодня на прогулке госпожа Эйльхарт упомянула, что отсюда можно наблюдать за полетом больших белых орлов. Я слышала истории о жестокой красоте этих птиц. О том, как они в полете хватают городских ласточек и уносят их высоко под шпили дворца. Мне захотелось лично взглянуть на такую охоту. Ты же не думал, что я тут, чтобы покончить с собой? Нежный, ласковый шепот вместо змеиного шипения. Словно говорит: смотри, что ты делаешь, король. Смотри и прекращай. Она и так уже совсем ручная. Ничего уже не ждет, ни плохого, ни хорошего. Повисает марионеткой на шелковых нитках. Увы и ах, истлела вся гордыня серебряных лилий. — Я могу просить тебя о тихой свадьбе, Радовид? — Осекается она на последнем слове. Может ли она называть его так? Наверное, нет. Ведь гораздо лучше «Ваше Величество». Ей сто раз говорили, что для верноподанных имени у короля нет, а Адда все на своем. Хоть кипяток на вены лей, кожа слоями сойдет, да и только, а она со своим сдавленным на одном выдохе «Радовид» останется. — Вы… ты ведь понимаешь, что если я дам это обещание, то окажусь лжецом? — Он касается плеча. Принцесса холодна как снег. И морозный воздух красит щеки. — Гостей будет много, Адда. От нас это мало зависит. — Спасибо… — замок пальцев окончательно разжимается. Воздух вокруг теплеет. — За честность. А место? — Совет настаивает на храме Вечного Огня в Новиграде. Радовид готов вновь почувствовать холод ее глаз. Готов слушать знакомые бестактные речи. Но в ответ он не слышит ничего. Будто всю строптивость и ненависть вывели, как занозу из пальца. Вытравили всех змей. А над ухом словно кто-то невидимый шепчет: «Ты же такую жену хотел? Покладистую. Верную. От кончика носа и светлых ресниц до шлейфа платья. Темного, как и она сама.» Адда теперь уже точно его. Его Белая Королева, не заменимая и сотней пешек.       Дождь сыпет каплями по крыше башни, растворяя в себе их и без того тихие слова. Кап-кап-кап. Словно отсчитывая их шаги по черно-белой доске. Принцесса озирается по сторонам, продолжая всматриваться глазами-угольками в небесное полотно. Король не понимает. Птицы же не охотятся под дождем, дурочка. Воображает себе, явления ждет. Может, просто насмехается? Или больна? Стихающие порывы ледяного ветра доносят до слуха обоих едва различимый клекот. Дождь приглушает, искажает чистый звук, но на лице Адды все равно расцветает улыбка. Светлая, странно искренняя. Через мгновение окрытое окно принимает в себя молодую белокрылую птицу. Орел не глядит на людей, опускает добычу на подоконник, вертит головой и вытряхивает из перьев прохладную влагу. Окровавленное тельце ласточки у его лап, кажется, заставляет принцессу улыбаться еще шире. И как же Радовиду нравится эта улыбка. — Красавец, не так ли? — спрашивает он так, чтобы не нарушить момент. Позволяет девушке вдоволь насмотреться. А сам замечает небольшое колечко на левой лапке птицы. — Знаешь, а ведь он ручной. Даже интересно, какой безумец выпустил его летать в такую погоду. Следовало бы… Король осекается, не закончив мысль. Филиппа часто советовала избегать подобного, но Радовиду начинают надоедать ее советы. Это не его мысль, а правило, навязанное кем-то снизу пищевой цепочки. Если Адда может отправить такие нормы в огонь, то может и он. Пусть орел и станет первым шагом. — Оставь его себе. — Ты серьезно? — Кровавые глаза Адды сверкают, пока орел пронзает острым клювом грудину ласточки. Радовиду этого достаточно. — Конечно. Пусть он разрывает на части любого, на кого ты укажешь, а я с радостью составлю ему компанию. И это — занавес. Вот оно, Откровение Реданского Орла, короля Радовида. Такое живое. Без щепоти острот и холодной учтивости. Без темноты, без мрака. Согласна. За ним и только за ним Адда — и на дно Седны, и на костер, и в самый гроб. «Пока смерть не разлучит нас», так? Где-то там, за сотни лиг, осталась столь любимая ею Вызима, ее пестрые певчие птички, истинное место на доске. Где-то там ее Белый Волк спешит в Третогор, чтобы спасти принцессу из рук безумного короля. Вот только Адда больше не знает свой цвет.