Падение

Он - битый.

      Гэвин - это просто собрание шрамов. От мелких порезов на лице, бритвой и не только, самыми дурацкими вариантами. Бумага, лицом в стекло, драки. Всё это - его любимое занятие. Дальше, а то есть по телу, более яркие варианты. Вам тут и шрамы от порезов, и от операций, после хороших таких рабочих переломов или неудачных поездок.       Гэвин - не неженка. Совсем.       Вот только его брат, кровный только на половину, но, наверно единственный, кто хоть какая то константа в жизни, кроме кошки дома, которая даже с ним не спит - та часть его жизни, которая стабильно говорит ему, мол, да каким чёртом ты еще жив. Да, он всё ещё жив. Да, с определенной переодичностью это было смешано хорошей дозой таблеток, но это было реально. Было реально хоть как-то существовать в это время, когда всё, на что ты был способен - это как минимум хотеть исчезнуть и разложиться. Но нет. Рид продолжал работать - и в офисе, и на выездах, работа была его девушкой, женой, вторым дыханием, его всем. Работа была тем, что держало его на ногах в нормальном состоянии.       В хуёвом состоянии был редкий и грубый секс, не всегда даже в постели - постель была, наверное, одним из самых лучших вариантов того, где могли были лечь карты его жизни. Это даже как-то было обстёбано его собственным братом, который же и втрахивал его до этого в постель. Но это было так, частью братской заботы.       Как и моральное вытрахивание мозга, его остатков под сильными таблетками, когда казалось бы - не стоит. Нет. Камски шёл по битым костям - читай битому стеклу - и говорил, - читай втирал в раны, которые ещё не зажили - то что болело. То, что проёбывало его полностью.       Проёбывало, но на какой-то момент он всё-таки думал немного более логично. Наверное. Об этом было тяжело судить с высоты его колокольни - она у него была странная и тоже поёбаная, но всё-таки, она была и стояла на своих сваях уверенно. До поры до времени, конечно.       До той поры, пока Рид просто не отбился, пока всё не посыпалось в руках, а он не начал лезть на рожон так, что ему просто уже устали кричать о том, что бы он был на чеку. До времени, когда он не перестал носить свою защиту, на которой настаивало начальство и врачи, что бы он оставался на работе. И брат, который этим скорее угрожал, потому что говорил о том, что если он не будет соблюдать простые правила, то он сам добьется его увольнения.       Как говориться, не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Или пока не налетишь спиной в драке о дубовую барную стойку, которая выбьет из тебя если не дыхание, то весь дух так точно. С его остатками до того, как перед глазами темнеет. Плывёт, темнеет, а потом ты ничего не слышишь, кроме звона и уже не понимаешь - это звон у тебя в голове или вокруг неё. А после прохватывает слишком сильным спазмом уже всего - и ты не понимаешь, что и почему прошло.       И в этой темноте ты плывёшь какое-то странное время, которое длится и миг - и жуткую вечность.       А потом - слишком белые потолки. Слишком яркие. Слишком сильная тишина, всё слишком слишком с л и ш к о м. Всё не в правильных пропорциях - и он понимает о том, что есть и остатки памяти и того, что он вообще помнил. Но это явно больничное помещение. Но это не несёт ничего хорошего. Совсем ничего.